… об идентичности

Девять тезисов на вечно актуальную тему

"Идентичность" - слово женского рода, но с мужским характером. Она определяется двумя буквами - "мы" или просто одной - "я". Для расшифровки этих местоимений требуются два глагола - "защитить" (также - "сохранить", "спасти") и "утвердить" (также - "навязать", "распространить").

За свое, против чужого
1. В любой идентичности заложен вызов, пусть даже он и нивелируется необходимостью мирного сосуществования с соседями. Идентичность не существует пассивно, так сказать, "вообще".
Идентичность политизирована. Фактор идентичности различим в подавляющем большинстве серьезных конфликтов. Борьба за свою и против чужой идентичности делает конфликты более острыми и длительными.
Для идентичности органичны радикальные формы выражения. Здесь и лезгинка на площади города с иной, "нелезгинской" культурой, и христианизация мусульман-мигрантов, и уверенность, что когда-нибудь обязательно весь мир примет ислам, и многое другое.

Множество "мы"
2. Идентичность проявляется даже на необитаемом острове - Робинзон Крузо следовал христианским заветам. Какая бы книга получилась, окажись он буддистом или мусульманином?
Каждый человек встроен одновременно в несколько идентичностей - этническую, гражданскую, региональную (например, кавказскую, Центрально-азиатскую, европейскую), религиозную, в каком-то смысле "классовую". Множественность идентичностей означает, что они могут не совпадать и даже противостоять в пределах одного социума, в характере одного индивида. Классикой является доктринальная несовместимость этнонационализма и ислама. Непростая ситуация на Северном Кавказе, где гражданская, религиозная и этническая идентичности могут конкурировать, даже противостоять друг другу, что вносит диссонанс в местное сообщество, эксплуатируется одними политиками и ставит в тупик других (прежде всего федеральных).
Каждый, кто пытается говорить от имени своей идентичности, начинает со слова "мы" - "мы, русские", "мы, кавказцы"...
"Самое большое мы", по Самуэлю Хантингтону, - цивилизация, громадное хранилище более частных идентичностей. Естественно, что цивилизационную идентичность можно рассматривать как конгломерат частных, порой едва конгруэнтных идентичностей, но "цивилизационное мы", пусть мозаичное, лапидарное, все равно остается, даже если ему отказывают в признании.

В будущее через прошлое
3. Идентичность не создается раз и навсегда. Она формируется самыми разными, в том числе такими, независимыми от человека факторами, как география, климат и - с некоторой задержкой - собственно деятельность человека. Она определяется внешними и внутренними обстоятельствами. В нее вводятся постоянные поправки - например, могут меняться место проживания ее носителей, религия, язык, окружение.
Отсюда релятивизм ее понимания как в примордиалистском, так и в конструктивистском подходах. Если исходить из голого примордиализма, то, например, как тогда корректно оценивать идентичность арабов, бывших в доисламские времена убежденными многобожниками и перешедших в ислам, то есть изменивших свою религиозную идентичность под воздействием группы религиозных идеологов и политиков? Иными словами, "исконная" идентичность может создаваться не один раз. Здесь есть элемент утрирования, но если экстраполировать схожую проблему на некоторые народы Северного Кавказа, то она неизбежно обретает политическую остроту. А как быть с некоторыми группами русских националистов, которые, борясь за восстановление "исконной" идентичности, тяготеют к язычеству?
Конструктивистский подход к идентичности вполне оправдан и прост. Однако даже самые заядлые конструктивисты не могут отрицать того, что те, кто сегодня поддерживает и создает идентичность, складывают ее в основном из старых "кубиков", давно обкатанного материала. Иными словами, современная идентичность коннотируется с древними, самобытными традициями, пусть и скорректированными в ходе истории. Столь популярный ныне религиозный фундаментализм интерпретируется его сторонниками и как возврат к первозданной идентичности, и как... реформаторство, то есть ее возрождение в иных исторических условиях. Разумеется, подобные интерпретации грешат софистикой. Зато они выглядят убедительно, доходчиво, символизируя прорыв в будущее через прошлое. Это, конечно, звучит двусмысленно, но не лишено здравого смысла и не отвергает ни старину, ни модернизацию.
Апелляция к идентичности вечна, как вечна тема, во всяком случае, в обозримом будущем самой идентичности. И в принципе не столь важно, каково здесь соотношение между целенаправленным действием элит и бессознательным поиском в прошлом лучшего будущего у обывателя. Одно невозможно без другого.

Кризисы и комплексы
4. Одни идентичности обнаруживают себя ярче, другие - выглядят более блеклыми. Так, в исламе идентичность выражена отчетливее, воспроизводится пунктуальнее из-за того, что он (ислам) регламентирует личную жизнь, начиная от обрезания, ежедневной молитвы и многочисленных запретов, и вторгается в общественное и политическое бытие. Нормативная, общая, а не только религиозная идентичность формируется в мечети, которая есть не просто религиозный, но общественно-политический институт. Именно в этом контексте следует подходить к стремительно возросшей роли мечети на Северном Кавказе.
Тяга к идентичности обостряется в кризисной, конфликтной ситуации. Кризисы же идут беспрестанно. В широком смысле они являются источником, стимулом всякой трансформации (иначе - зачем что-то менять, когда и так все хорошо), и воспринимать их логично не как трагедию, но как содержащую в себе позитив неизбежность. Тем более что пресловутая стабильность, коей гордятся так многие сделавшие ее своей козырной картой политики (в том числе некоторые российские), оборачивается застоем.
Обостренное, я бы даже сказал - болезненное, погружение в свою идентичность, ее гипертрофия возникают при несоответствии оценки собственного облика, места в мире и реального положения, которое занимает этнический или религиозный социум в мире. Это, например, типично для русских и мусульман. В обоих случаях претензии слишком велики, а возможности их реализации очень ограниченны. Отсюда возникают кризисная, транзитная "постимперская" идентичность у русских и то, что можно назвать "исламский комплекс неполноценности". Этот последний можно рассматривать как одну из идеологических и психологических причин терроризма - если невозможно, одолеть противника или хотя бы сравняться с ними по силе, то надо мстить за нашу (временную) слабость. В таком контексте более понятны становятся и 11 сентября, и теракты в Европе. (В России, до захвата в 2004 году заложников в Беслане, терроризм был средством достижения конкретных практических целей, хотя и здесь присутствовало стремление террористов продемонстрировать особый, склонный к "героизму" характер религиозной идентичности.)

Признак слабости
5. Проблемой идентичности более озабочены элиты, а не обыватель, который в будни соблюдает (или не соблюдает) ее нормы, сам того не замечая. Пассивное осознание массами идентичности компенсируется инструментальным отношением к ней элит, которые, заостряя самоощущения исключительности, используют ее ради собственных амбиций. Для них идентичность есть просто дискурс, некая "катушка", на которую наматываются удобные идеологемы, политические лозунги. Идентичность удобна в политическом обращении, поскольку проста для восприятия кем угодно.
К ней могут апеллировать все - левые, правые, консерваторы, сторонники модернизации, власть, оппозиция. В постсоветской России верность идентичности - обязательная составляющая политической идеологии. Замечено, однако, что о приверженности к идентичности чаще вспоминают те, кто исчерпывает иные возможности для поддержания своего авторитета и популярности, те, кто не уверен в правоте своей социально-экономической и политической модели.
Не потому ли самобытность пути развития так дорога режимам бывшего третьего мира, а также постсоветским республикам Центральной Азии? Модели национального и религиозного пути развития, которые сами по себе утопии, - исламское государство, русский путь, египетский социализм и проч. и проч., - по замыслу их пропагандистов, призваны польстить этическому, национальному и религиозному самолюбию. Они же оправдывают материальные и прочие трудности, нарушения свобод, косвенно настраивают на длительное, фактически бесконечное ожидание успеха. Дескать, потерпим, зато не станем копировать чужое, сохраним наше самое ценное - нашу идентичность, а значит, самих себя как народ, как конфессиональную общину.

Обострение фехтования
6. Апологетика идентичности неизбежно сопряжена с ксенофобией. Это ее второе, маскируемое alter ego. Только твоя собственная идентичность является самой лучшей, поскольку является результатом исторического опыта твоего народа или вообще идет от Бога. Превосходство собственной идентичности над всеми не оспаривается. Иногда, правда, носители русской идентичности признают, что частью ее является пристрастие к зеленому змию, эстонцы сожалеют о своей медлительности, киргизы жалуются на свое равнодушие к вере... Критика и критики собственной идентичности подвергаются остракизму, чему посвящена серия "Мифы о России", увлекательно написанная депутатом Владимиром Мединским.
Одновременно легко отыскивается негатив в идентичностях у соседей - здесь и салоедство у украинцев, и американская агрессивность, и мусульманский фанатизм, и азиатская лень, и кавказское буйство, и французский меркантилизм. В своей родной идентичности сих негативных черт, ясное дело, быть не может.
Согласно своим апологетам, идентичность постоянно подвергается нападкам со стороны чужаков и потому нуждается в защите. Давно уже общим моментом стала защита русскости и ислама от Запада. В этой связи невольно возникает вполне естественный вопрос: отчего же тогда своя идентичность оказывается столь слабой перед внешним натиском и почему столь силен враг? Уж не потому ли, что его традиция, культура сумели создать сильное, мобильное общество, эффективное государство, развивать науку, образование? А если это так, то не будет ли разумным кое-что переосмыслить в собственной идентичности, которая не дает столь выдающихся результатов?
Так или иначе, но состязание идентичностей имеет место, в том числе идет своего рода состязание между ее высшими формами - цивилизациями. Хантингтон подобрал к этому феномену слишком вызывающую, раздражившую всех дефиницию - "столкновение". Но это можно назвать и "трением", и даже, как это метафорично делает политолог Виталий Наумкин, "фехтованием". В различных формах этот феномен имел место всегда. Просто на рубеже прошлого и нынешнего веков это "фехтование" обострилось.
Если попробовать локализовать, привязать к конкретным событиям конфронтационность цивилизаций, то придется упоминать и конфликт на Ближнем Востоке, и войны в Афганистане и Чечне, и проблемы миграции, и сепаратизмы, и терроризм, и частично межэтнические проблемы. Между прочим, нынешняя арабская весна плавно переходит в жаркое исламское лето. Кто-то это признает, кто-то считает, что это пустые провокационные идеологемы. А когда в Дагестане говорят "Дайте жить по исламу! ", что это, как не желание жить в соответствии со своими цивилизационными установками?

Преемственность
7. Идентичность эволюционирует, что далеко не всегда заметно. Она может меняться, частично даже заменяться под давлением внутренних и внешних обстоятельств. Пример смены старой идентичности на новую - коммунистический эксперимент в СССР, когда власть ломала хребет русской традиции, физически уничтожала ее актив - интеллигенцию, духовенство, крестьян. Другой, не сопоставимый по масштабам и озверению с советским вариант, - христианизация Южной Кореи. Здесь речь идет о создании некой новой синтетической идентичности.
Однако и большевики, разрушая старое, сохраняли и брали на вооружение ее старые постулаты - коллективистский приоритет, подчиненность государству, патернализм. А когда понадобилось, то в крайней ситуации Великой Отечественной войны обратились к одному из ее столпов - религии.

Вечный глобализм
8. Пока существует идентичность, в том числе цивилизационная - а она вечна, - конца истории не предвидится (привет Фукуяме). Глобализация не только "глобализирует" индивида и социум, в котором он проживает, но и вызывает устойчивое отторжение, ныне нарастающее хотя бы у мусульман, впрочем, не только у них. Такова неизбежная диалектика глобализационного процесса. Вся человеческая история есть, по сути, наступление глобализации и ее неприятие. Возможно, первыми глобалистами были египетские фараоны.
Постбиполярный мир, в котором мы живем и будем жить еще очень долго, хаотичен и конфликтогенен. Одна из его главных черт - конфликт идентичностей: во-первых, между идентичностью глобализационной и всякой частной; во-вторых, между частными этническими, конфессиональными идентичностями. Этому в огромной степени способствует растущий разрыв между бедными и богатыми - странами, регионами, носителями различных традиций, большие и малые войны между ними. Ведь и бедность, и богатство все более ассоциируются именно с принадлежностью к успешной или заторможенной идентичности.

***
9. Общечеловеческая же идентичность (цивилизация) покоится на физиологии: мы все самоидентифицируемся по количеству ушей. Когда-нибудь она реализуется в космическом конфликте - перед угрозой уничтожения нас неким одноухим чужаком или гулящим астероидом. Но ждать нам этого придется почти до конца света.
Пока, слава богу, это из разряда полунаучной фантастики.

Алексей Всеволодович МАЛАШЕНКО - член научного совета Московского центра Карнеги.
«Независимая газета», 21 сентября 2011 года