Институциональные рамки старости

Над темой номера работал Алексей ЛЕВИНСОН

Старость в архаике

Сдвиги в возрастной структуре общества, изменение межпоколенческих взаимоотношений, в частности, уже упоминавшийся процесс «демографического перехода», влияют на отношение к жизни и смерти. Оно трансформируется, но не сразу и не во всех общественных группах одновременно. Поэтому в сознании общества сосуществуют отложения разных эпох, представления разных общественных групп, прослеживаются следы воззрений, имеющих весьма разное культурно-историческое происхождение.

С древности и вплоть до начала демографического перехода человечество воспроизводило себя так же, как большинство видов животных: за счет быстрой смены поколений и поддержания относительно большого размера популяции. В традиционных аграрных цивилизациях люди жили обычно до тех пор, пока участвовали в воспроизводстве — рождении детей и обеспечении их всем необходимым для жизни. Сюда относилось не только выращиваемое на полях, но и хранимое в памяти: песни, предания, сказки и пр.

Старость длилась недолго, и в этот период члены общества, уже не участвующие в производстве материальном, играли и доигрывали свои роли в производстве культурном и социальном. Известны старцы — носители родового предания, сказители и мудрецы. В той или иной степени эта роль возлагалась на каждого состарившегося человека. Подчеркнем, носителем мудрости человек становился не благодаря своим дарованиям, а в силу того, что он переходил в особый возраст.

Забегая вперед, скажем, что новоевропейское мышление перевернуло эти отношения. Как сказано у Шекспира, только достигший мудрости имеет право на старость. Но изначально мудрость, способность знать и помнить то, чего не помнят другие, приходила к людям с годами. Тому есть современные свидетельства: по рассказам фольклористов, в российских деревнях некоторые песни знают и поют только старики. Люди, не достигшие старости, этих текстов «не знают», но неожиданно для самих себя «вспоминают» их, когда входят в возраст «старых», т.е., людей, имеющих внуков.

Повторим, для ролей/статусов бабок и дедов в обществах архаического типа предусмотрен ряд функций, прежде всего связанных с первичной социализацией внуков. Эта функция осуществлялась в рамках (большой) семьи. В рамках общины в целом ими осуществлялась распределенная функция передачи традиции, предания, мифа. В некоторых обществах старикам вообще  вручаются важные функции социального управления в общине: принятия важнейших решений, разрешения споров, прекращения конфликтов. Иногда такие функции бывали сосредоточены в руках отдельных представителей старшего поколения. Русские слова «староста» и «старейшина» связывают старый возраст, старость со старшинством, т.е., с особым статусом, предполагающим власть или распоряжение. В современном российском обществе внутрисемейная роль стариков в определенной степени сохранилась, а их роль в отношении общины – с исчезновением и родовой и соседской общины – редуцировалась до известной роли бабушек на лавочке, обсуждающих и осуждающих поведение представителей молодежи, но имеющих мало средств превратить свои осуждения в запреты, то есть осуществлять нормативный контроль. Бабушки как представители поколения стариков распространяют на поведение более молодых соседей не реально действующие нормы, но лишь нравы, нормы, лишившиеся санкций. Иногда, о чем тоже шла речь, старые люди объединяются в организации (т.н. советы ветеранов) и получают некоторое влияние на жизнь микрорайонов, небольших городов. Но чем более урбанизирована среда, тем слабее эта остаточная функция социального контроля, признаваемая за старшим возрастом.

На этом фоне ослабления указанной руководящей роли старцев и старейшин в собственно русском обществе показателен его интерес к случаям сохранения этой роли у других народов, который выполняет функцию символической компенсации утерянного. В русской среде принято позитивно оценивать обычаи тех соседних народов, у которых сохранилось «уважение» к старикам и старейшинам. Об уважении к старикам в обществах, которые в остальном расцениваются как более «отсталые», принято говорить с интонациями уважения и ностальгического сожаления.

Возвращаясь к реконструкции социального положения стариков в архаических обществах, отметим, что для несомой ими функции социальной памяти существовали порой достаточно жесткие пределы²⁰. Община защищала себя от чрезмерной архаизации. Социальную роль стариков - если она не прекращалась «естественным» путем, их умиранием от старости как физической слабости - прерывали искусственно. Иногда такая функция возлагалась на семью, иногда она осуществлялась общиной в целом. Во многих аграрных обществах сложились традиции такого искусственного прекращения жизни стариков. Не надо думать, что это делалось лишь под влиянием рационального расчета, чтобы избавиться от «лишних ртов». Работал гораздо более сложный механизм, целью которого было поддержание баланса традиции и новации, жизни и смерти, отношений этого и того мира. Умерщвление не имело ничего общего с преступлением из корыстных побуждений или убийством врага. Надежно защищенное ритуалом и его мифологическими интерпретациями, переселение стариков в страну предков у славян, например, помещалось в контекст праздника весеннего обновления природы. Не скорбь, а веселие, разгул сопровождали катания, завершавшиеся спуском стариков «на саночках» или «на рогожке» вниз, в овраг²¹.

Мы не знаем, как относились сами старики к своей участи. Ритуал был зафиксирован уже тогда, когда умерщвление заместилось театрализованным действием, смысл которого был неясен самим участникам. По сохранившимся элементам обряда можно судить, что «старик» или «дед», посланец в страну предков, во время совершения ритуала наделялся особыми правами, которые в обыденной жизни не полагались ни ему, ни кому-либо иному. Такое отношение к ушедшим сохранил современный обычай похорон: покойному принято оказывать особые знаки уважения, даже если при жизни его не слишком ценили. Реконструируемый обряд, в отличие от похорон, начинался прежде смерти при активном участии «старика», который лишь в ходе ритуала лишался жизни.

Противоречила ли эта практика чувству любви, привязанности к уходящим? Вообще, как утверждают антропологи, обычай, диктуя всеобщие и обязательные правила поведения, действует повелительно и безусловно. Поэтому можно предположить, что и при совершении ритуального умерщвления обычай был способен блокировать, отключать индивидуальные чувства, аффективные связи, а значит, избавлять людей от чувства горя, вины и утраты.

От тех архаических времен в нашем сознании остались представления, что жизнь должна быть завершена в свой час, когда живущий обязан уйти. И даже более того: что у старого человека, вырастившего внуков, нет иных общественных обязанностей, как только освободить мир от своего присутствия. Следы этих воззрений легко обнаружить в реакциях людей при известии о чьей-либо смерти. Смерть в молодом возрасте воспринимается как противоестественное, смерть старого человека — как естественное событие. За словом «естественное» стоит признание некоего должного порядка вещей. С ним соглашаются и сами старики, говоря о себе: «Зажилась», «Пора мне» и т.п., даже если при этом они надеются, что окружающие станут им возражать. Случается, кто-то высказывает мнение, что больной бабушке «надо помочь», не рассматривая такую «помощь» как убийство. В особенности, если этот исход приносит пользу более молодым членам семьи, например, освобождает для них комнату в квартире²². Ясно, что современный уголовный закон квалифицирует подобные действия как преступление, такое же, как и любое другое убийство. Но если говорить о нравах, о бытовой морали, то в зависимости от социальной группы преклонный возраст и немощность жертвы могут быть смягчающим либо, наоборот, отягчающим обстоятельством.

Смена воззрений на ценность человеческой жизни есть, повторим, последствие смены режимов воспроизводства населения. Сейчас отметим скорость этих перемен. На протяжении каких-то десятков лет значительная (и особо значимая для нас) часть человечества кардинально изменила способ приспособления к среде, поддержания размера популяции. На смену быстрому обороту поколений при многочисленности составляющих их индивидов пришло сокращение численности новых поколений при увеличении средней продолжительности жизни. Наше общество пока не успело приспособиться к этому новому состоянию. Проблема старости оказалась в самом центре еще не разрешенных противоречий.

За те два-три поколения, что отделяют наше общество от патриархального деревенского быта, оно не изжило полностью традиционного отношения к старости. В общественном сознании сохраняются следы представлений, что старики являются носителями какого-то особого знания, которое они должны передать самым молодым. Остаются и представления о том, что состарившиеся люди должны уйти. То же думают о себе и старики. Собственно, они вынуждены думать о своем опыте и знаниях как о чем-то безусловно ценном — вне зависимости от конкретного содержания последних, и думать о своем существовании как безусловно лишнем, вне зависимости от его реального наполнения и от обстоятельств жизни. В этом состоит внутренняя проблематика старости. Потому-то старики и пристают ко всем со своими соображениями и воспоминаниями и в то же время мучаются тем, что «мешают».

Следы описанного слоя представлений о старости тем явственнее, чем слабее включенность социальных субъектов в то, что именуется нормативной культурой, чем ниже их оснащенность присущим ей символическим капиталом и прежде всего книжными/школьными знаниями. В сознании образованной части общества эти архаические мотивы представлены в ослабленном виде. Их подавляет другая система воззрений. Исходным в этой публичной и бытовой философии является утверждение абсолютной ценности человеческой жизни безотносительно к тому, чья это жизнь — младенца или старика, мужчины или женщины. Такие универсалистские и секулярные по своей природе взгляды суть дальние изводы этики Возрождения.

²⁰ Ю.М. Лотман указывал на то, что кроме механизмов социальной памяти следует иметь в виду и механизмы социального забывания. Возможно, описываемые механизмы относятся к таковым. См. Лотман Ю.М. О семиотическом механизме культуры. // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т.3. Таллинн, 1993, с. 330
²¹ Велецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978, с. 116–121.
²² Отметим попутно, что эвтаназия как относительно авангардная практика, с трудом получающая право на существование в западных обществах, у нас встречает относительно небольшой протест. А именно: 42% опрошенных в 2009 г. сочли ее допустимой (против 45%). Стоит отметить, что, например, на клонирование животных наше общество накладывает куда более жесткий запрет (70%).