Адольф Ландри.
Демографическая революция

Демографическая революция - одно из самых важных событий современной эпохи - эпохи отмеченной значительными достижениями, открытиями и изменениями во многих областях науки и технике, в институтах, доктринах и верованиях.

Обратимся, в частности, к Европе. Начиная с 19 века, ее население росло гораздо быстрее, чем в прежние времена, даже учитывая то, что Европа внесла существенный вклад в заселение многих районов: США и Канады, Аргентины и Бразилии, Французской Северной Африки и Южной Африки, Австралии, Сибири.

Исключением среди европейских стран стала Франция. Хотя население нынешней территории Франции между 1800 и 1930 гг. увеличилось на 48%, темп "естественного" прироста был меньшим, так как за период с 1841 по 1930 г. иммиграция во Франции превысила эмиграцию более чем на 3 миллиона человек. Коэффициент естественного прироста, в среднем, был таким же, как в 18 веке.

Теперь посмотрим на Англию: население Англии и Уэльса в 1800 году составляло 8893000 жителей, в 1930 году - 39948000 - рост на 350%. Если учесть значительную эмиграцию за период - чистая эмиграция между 1841 и 1930 гг. составила 3252000 человек - можно видеть, что за счет естественного прироста население Англии, несомненно, могло бы упятериться за этот период. В предшествующие столетия ничего подобного, конечно, не происходило.

В 1800 году население Европы составляло 188 миллионов, оно выросло до 498 миллионов, то есть увеличилось на 165%.

Следует отметить, что в то время, как население Европы так быстро росло, материальные условия ее жителей тоже быстро улучшались: было подсчитано, что покупательная способность средней заработной платы во Франции за период между 1830 и 1910 гг. примерно удвоилась. И почти так же - вопреки предсказаниям Мальтуса - увеличилось потребление продуктов питания, равно как и других предметов потребления. Послужил ли рост производительности - результат, в основном, невиданного технологического прогресса - детерминантом ускорения роста населения или он стал его предпосылкой? Не будем торопиться с ответом на этот вопрос, к которому мы еще вернемся. Рассмотрим сначала демографические события, которые формируют естественный прирост населения, а именно, смертность и рождаемость.

С первой половины 19 века в Европе начала резко снижаться смертность.

Во Франции коэффициент смертности в 1770-74 годы составлял порядка 33 на тысячу, в 1811-20 гг. 26,1, в 1930 году - всего 16,3 на тысячу. В Швеции этот коэффициент составлял 27,4 на тысячу в 1749-60 гг., 27,9 в 1801-10 гг., но к 1930 году упал до 11,7 на тысячу. В Англии он снизился с 22,4 на тысячу в 1841-50 гг. до 12,3 в 1931 году; в Германии - с 26,8 в 1841-50 гг. до 11,1 на тысячу в 1930 году. В европейской части России коэффициент смертности снизился с 34,1 на тысячу в 1891-1900 гг. до 18,9 в 1928 году.

В действительности, общий коэффициент смертности не является корректным показателем, зависит от меняющейся возрастной структуры населения и был бы надежным измерителем только если бы соответствовал таблице смертности, построенной для соответствующего периода.

Если общий коэффициент смертности для Голландии и Австралии ниже 10‰, что означало, что ежегодно умирает менее одной сотой жителей этих стран, то это не значит, что средняя продолжительность жизни в этих двух странах составляет более 100 лет. Если в Саскачеване и Айдахо коэффициенты были равны соответственно 7,2‰ и 7,1‰, то опрометчиво полагать, что люди там живут, в среднем, до 140 лет. Дело, скорее, в том, что в этих регионах высока доля молодых людей, среди которых смертность низка, и незначительна доля стариков и младенцев, для которых характерна высокая смертность.

Только средняя продолжительность жизни, или "ожидаемая продолжительность жизни при рождении" позволяет нам правильно оценить смертность любого населения, если предположить, что различные показатели смертности, которые характерны для определенного возраста, на момент рождения младенца, остаются постоянными в течение его жизни. Эта ожидаемая продолжительность жизни при рождении у мужчин была такой:

во Франции - 52,2 года в 1920-25 гг. по сравнению с 38,3 года в 1825 году;
в Англии - 55,6 года в 1920 по сравнению с 39,9 в 1845 году;
в Германии - 56 лет в1925 по сравнению с 35,6 года в 1875 году;
в Дании - 60,3 года в 1925 по сравнению с 42,6 года в 1845 году.

У женщин средняя продолжительность жизни, в зависимости от страны, на 2-4 года выше. А вот в Индии, ожидаемая продолжительность жизни при рождении у мужчин составляла всего 22,6 года в 1905 году.

Обращаясь к рождаемости, мы видим, что общий коэффициент рождаемости во Франции снижался более или менее непрерывно с начала 19 века, а если точнее, то с правления Людовика XV. Если в 1770-1774 г., коэффициент был равен 40‰, то в 1811-20 гг. он упал до 31,8‰ и продолжал сокращаться - до 17,3‰ в 1932 году, тенденция к снижению была почти непрерывной, кроме нескольких этапов стабилизации, самый продолжительный из которых пришелся на времена Второй империи.

В Швеции коэффициент рождаемости составлял 36 на тысячу в 1749-60 гг. и 30,9 в 1801-10 гг.; он вырос до 34,6 в 1821-30 гг., после чего стал быстро снижаться и упал до 14,5‰ к 1932 году.
Теперь посмотрим на страны, которые пережили резкое снижение рождаемости совсем недавно. В Финляндии общий коэффициент рождаемости находился на отметке 45 на тысячу в 1751-60 гг., 36,3 в 1801-10 гг., 38,2 в 1821-30 гг., все еще 37 на тысячу в 1871-80 гг., но упал до 19,5 в 1931 году. В Бельгии этот показатель был равен 33,5 на тысячу в 1831-40 гг. и 30,9 в 1841-50 гг.; он повысился до 32,3 в 1871-80 гг., но затем опустился до 18,2 в 1931 году. В Голландии коэффициент поднялся с 33 на тысячу в 1841-50 гг. до 36,2 в 1871-80 гг., но затем сократился до 22 в 1932 году. В Англии было похожее увеличение коэффициента до 35,4 на тысячу в 1871-80 гг., но в 1932 году он находился на отметке 15,1‰. В Германии этот показатель составил 39,1 в 1871-80 гг. и 15,1 в 1932 году.

В других странах снижение рождаемости началось позже и проходило иными темпами. Например, в Италии общий коэффициент рождаемости достиг своего максимума в 1881-90 гг. и был равен 37,8 на тысячу, но опустился до 23,6 в 1932 году. В Румынии коэффициент составлял 42,8 на тысячу в 1911-12 гг., затем снизился до 35 в 1930 году.

Приведенные цифры информативны и поучительны. Тем не менее общий коэффициент рождаемости, так же, как и общий коэффициент смертности, не дает полного понимания демографической реальности. Для оценки смертности, как было отмечено выше, важно знать ожидаемую продолжительность жизни для новорожденного при сохранении постоянными возрастных коэффициентов смертности, наблюдающихся в момент его рождения. А для того, чтобы оценить рождаемость, нужно вычислить количество детей, которых предстоит родить новорожденному, если возрастные коэффициенты смертности и рождаемости останутся на неизменном уровне.

Согласно Кучинскому, 1000 девочек, родившихся во Франции в 1926 году, должны были родить 937 дочерей. В этом году, чистый коэффициент воспроизводства населения составлял 0,89 в Германии, 0,86 в Англии, и 0,93 в среднем для стран Западной и Северной Европы. В Австрии в 1928 году чистый коэффициент воспроизводства находился на отметке 0,782, в Швеции в 1930 году - на отметке 0,858.

Хотя во всех этих странах число рождений все еще превышает число смертей - благодаря возрастной структуре, сформированной предшествующими демографическими тенденциями, которая объясняет эту аномалию, - в этих странах уже практически установилась депопуляция.
Чистый коэффициент воспроизводства населения ниже единицы в ряде стран свидетельствует о том, что демографические условия, существующие в этих странах, больше не обеспечивают замещения поколений. Более того, если рассматривать отдельно крупные города, а не страны, то можно увидеть, что там коэффициент воспроизводства еще ниже, и, следовательно, дефицит населения еще более значителен. Нетто-коэффициент воспроизводства для Стокгольма в 1930 году был равен 0,365, что обеспечивало замещение поколений чуть более чем на треть.

Такая ситуация не беспрецедентна. Депопуляция в результате снижения рождаемости наблюдалась в Древней Греции во времена Полибия. Это было характерно и для Древней Италии. Но в наше время этот феномен приобрел новые черты.

В древности "нерождаемость" затрагивала отдельные страны и некоторые провинции Римской империи. В наше время она распространена намного шире. Мы можем ожидать, что она утвердится во всем мире, - это произойдет, вероятно, в будущем, потому что современная цивилизация, чьим, так сказать, плодом и стала "нерождаемость", имеет тенденцию стать универсальной. Но уже сегодня нет ни одной европейской страны, где ее нельзя было бы обнаружить.

В европейской части России в 1928 году общий коэффициент рождаемости составлял 43,8 на тысячу - показатель, несомненно, очень высокий. Но прежде он превышал 50 на тысячу, в 1891-1900 гг. составлял 49,2. И хотя в 1928 году для всей Европейской России коэффициент рождаемости равнялся 43,8, на Украине было 34,2, в городах Украины - 26,5, в четырех крупнейших из них - 19,2, в Одессе - 17,9 на тысячу.

Вторая особенность, которую следует отметить, - это скорость снижения рождаемости и его ускорение, которое можно увидеть, если сравнить темп снижения в странах, где оно наблюдается уже давно, и в тех, в которых оно началось позднее.

Во Франции общий коэффициент рождаемости снизился с 31,8 на тысячу в 1811-20 гг. до 17,3 в 1932 году - снижение за 115 лет на 14,5 пунктов, или на 45%. В то же время в Германии показатель снизился с 39,1 на тысячу в 1871-80 гг. до 15 в 1932 году - снижение за 57 лет на 24,1 пункта, или на 62%. В 1912 году для Германии общий коэффициент рождаемости все еще составлял 35,1 на тысячу. Если считать эту дату отправной точкой, то можно отметить снижение на 57% за 20 лет, то есть за период, который более чем вдвое короче длины поколения. В Берлине рождаемость упала до 1/5 от ее прежнего уровня за период чуть более полувека. На Украине общий показатель рождаемости сократился на 20% в течение 3 лет с 42,7 до 34,2 на тысячу между 1925 и 1928 гг.; в то же время в Одессе он снизился с 30,8 до 17,9 (на 42%). Таким образом, обычаи, которые вначале складывались в некоторых странах относительно медленно, затем, благодаря заимствованию, распространялись в других странах гораздо быстрее, так быстро, что они осознавались как коллективный переход к чему-то новому уже задним числом.

Я отметил, что демографическая модель, которая распространяется сегодня во всем мире, - не новость в истории, и с этой точки зрения можно выразить сожаление, что опыт древних греков и римлян не был лучше изучен. Но вплоть до 19 века преобладали совсем другие модели демографического поведения.

Первая модель, которую следует упомянуть здесь, - это так называемая примитивная модель. Это модель поведения других существ, исключая человека; но в течение длительного времени она была моделью и человеческой жизни тоже. В наше время она все еще встречается во многих странах.

Эта модель характеризуется тем, что рождаемость, по крайней мере, в низших классах, то есть в самых многочисленных группах населения, максимальна, в результате чего население стремится к своему максимуму и, как правило, удерживается на этом уровне.

Рождаемость находится на максимальном уровне. Это не абсолютный максимум, а уровень, учитывающий не только индивидуальную способность к производству потомства, но также и обычаи, касающиеся возраста вступления в брак, продолжительности грудного вскармливания и так далее. Важно то, что экономические соображения ни прямо, ни косвенно не ограничивают рождаемость. Следовательно, население будет стремиться к росту своей численности до тех пор, пока ухудшение условий жизни, ставшее результатом этого роста, не приведет к повышению смертности до уровня рождаемости, тем самым остановив рост населения.

Можно легко прийти к заключению, что для этого население, относящееся к низшим классам, должно сократиться до "минимума средств к существованию". Это выражение может создать неверное впечатление. Если мы должны говорить о минимуме средств к существованию, давайте скажем ясно, что люди, которые сведены к такому минимуму, так же, как и животные, которые могут быть обречены на такой же уровень, не страдают ежедневно от крайних лишений. Для того, чтобы смертность сравнялась с рождаемостью, столь высокой, какой может быть последняя, нет необходимости доходить до такого состояния.

Важно подчеркнуть, что примитивная демографическая модель предполагает равновесие: смертность будучи результатом плотности населения, в свою очередь, ограничивает плотность. Надо только добавить, что определение предполагаемого равновесия представляет известную трудность. Конечно, хотелось бы оставить в стороне катастрофы, порождаемые исключительными событиями, такими как наводнения, нашествия, чума. Но есть такие эпидемии и голодные годы, которые повторятся периодически, даже если их периодичность не очень регулярна. И если частота таких катастроф такова, что теоретический максимум населения достигается редко или не достигается никогда, можно ли определить равновесие, не принимая во внимание такие колебания?

Совершенно очевидно, что условия равновесия могли измениться. Потому что технологический прогресс увеличил производительность? Если взглянуть на всю картину в целом, не останавливаясь на отдельных типы товаров, для которых мог иметь значение рост производительности, то равновесие могло бы установиться при более многочисленном населении, обладающем тем же уровнем благосостояния. Если достижения в области медицины и гигиены позволяют сокращать смертность не только благодаря устранению эпидемий или способности предотвращать катастрофические подъемы смертности во время эпидемий, население растет. Но, если при этом не растет производство, то населению придется платить за полученный выигрыш снижающимся изо дня в день уровнем благосостояния. Чем успешней будет борьба с эпидемиями и голодом, тем чаще население будет достигать теоретического максимума, при котором уровень благосостояния ниже, чем когда население находится ниже этого максимума.

Теперь рассмотрим другую демографическую модель. Такая модель, существовала во Франции примерно до конца 18 века и позднее распространилась на другие страны. Она предполагает учет экономических факторов при формировании семьи. Каждый стремится, вообще говоря, к определенному уровню благополучия для себя и своей семьи, соответствующему образу жизни социального слоя, к которому он принадлежит. В целом, задача заключается в поддержании уровня благосостояния и предотвращении его снижения в результате чрезмерного увеличения семьи. Чтобы достигнуть этого результата, не нужно прибегать к контролю рождаемости: когда заключен брак, можно позволить природе следовать своим путем. Но когда семья большая, некоторые из детей не вступают в брак, особенно если семья зажиточна. Они поступают в монастырь, уезжают на заработки или остаются в отцовской семье, помогая в хозяйстве и в воспитании детей - племянников и племянниц. Многие из них, возможно, в конечном счете, вступят в брак, но только после того, как обеспечат себе достаток, который позволит им дать своим детям достойное воспитание.

Таким образом, я обрисовал вторую демографическую модель. Факты никогда не будут идеально соответствовать моему описанию. В примитивной демографической модели существует автоматический механизм: равновесие вытекает из цепочки причин и следствий, не зависящих от человеческой воли; деторождение без ограничений приводит к уровню жизни, который предопределяет уровень смертности. Во второй модели непосредственным регулятором численности населения становится не смертность, а брачность. В игру вступают расчеты, которые иногда требуют безбрачия, а иногда повышения возраста вступления в брак. Но цель, которая стоит за такими расчетами, - отмеченное мною выше стремление сохранить привычный образ жизни - будет в той или иной степени осознаваться каждым человеком. Она будет по-разному ощущаться разными людьми и руководящие их поступками расчеты могут и не вести в точности к описанному мною результату. Равновесие еще существует, но оно соблюдается только приблизительно. Во всяком случае, если бы это было не так, как мог бы произойти переход от одной модели к другой?

Попробуем представить себе идеальное воплощение второй демографической модели. Как и в случае первой модели условия равновесия могут меняться. Если успехи медицины ведут к росту населения, который не сопровождается ростом производительности, ограничения брачности должны быть более строгими, чтобы предотвратить рост населения. Если технический прогресс увеличивает производительность, население будет расти. Так, население Франции между 1700 и 1789 гг. выросло на 23% - это согласовывается с значительным технологическим прогрессом, прежде всего, в сельском хозяйстве, достигнутым в этот период. Но за первые три четверти 19 века, т.е. за более короткий период, население Англии выросло, примерно, на 175%. Это был период, когда производительность росла небывалыми темпами, и к тому же в стране, которая значительно увеличивала свои доходы за счет производства, транспортировки, торговли, страхования и финансирования других стран.

Перейдем к третьей демографической модели, которая преобладает сегодня во Франции, в Швеции и ряде других стран. Эта третья модель имеет две особенности: широкое распространение тенденции к более высокому уровню жизни и повсеместную практику контроля рождаемости в браке - эта особенность позволят сделать вывод, что рождаемость стала главным фактором, определяющим изменения численности населения.

Если говорить об этих двух особенностях, что чему предшествовало? Можно было бы предположить, что когда люди не могут больше поддерживать свое благосостояние и хотят улучшить свое положение, необходимость контроля рождаемости осознается сама собой. В поддержку этой точки зрении можно привести тот довод, что безбрачие и откладывание вступления в брак способны привести только к ограниченным результатам в снижении рождаемости: разного рода нужды и потребности побуждают большинство людей вступать в брак в относительно молодом возрасте. Но также можно было бы утверждать, что вначале появилась практика регулирования рождаемости. Когда же улучшение условий жизни, которые могли вытекать из такого регулирования, становятся очевидными, желание улучшить эти условия заменяет желание просто их поддерживать. Согласимся, что это - непростой вопрос, так как оба феномена взаимодействуют между собой, так что каждый из них оказывается одновременно и причиной, и следствием другого.

Как бы то ни было, новая демографическая модель отличается от двух других одной особенностью, имеющей фундаментальное значение. Для первой модели демографического поведения было характерно равновесие, которое обеспечивается автоматически. Вторая модель поддерживает равновесие, но оно зависит от определенных человеческих стратегий и поэтому обеспечивается лишь приблизительно. При третьей модели равновесия больше нет.
Сравним третью модель со второй. Когда люди стремятся к поддержанию своего уровня жизни, идея равновесия содержится в самом этом стремлении; когда же они стремятся к более высокому уровню жизни, принцип стабильности уступает место принципу перемен.

Объясняется ли это различие двух моделей практикой, с помощью которой удовлетворяются имеющиеся предпочтения? Мы только что видели, что практика ограничения брачности играет лишь маргинальную роль. Роль ограничения числа рождений гораздо более важна. Некоторые семьи хотят иметь детей обоих полов, и они рожают детей до тех пор, пока их желание не удовлетворится. Другие останавливаются на трех детях, считая, что таким образом они соблюдают древний закон, требующий плодиться и размножаться. Есть и такие, которые полагают, что наличия двух детей, возможно, мальчика и девочки, достаточно для замещения поколения, к которому они принадлежат. Многие имеют одного ребенка, по их мнению, это необходимо, но достаточно чтобы оживить дом, получить наследство, продолжить бизнес. И есть такие семьи, которые с самого начала вовсе не собираются заводить детей либо предпочитают пожить без детей какое-то время, что на деле часто также оборачивается бездетностью, потому что, добровольно не имея детей долгие годы, супруги обычно не решаются отказаться от уже установившейся привычки.

Существует много тех или иных доводов в пользу ограничения рождаемости. Они вытекают из разных соображений. Для некоторых это привязанность к семейной собственности, которую они не хотели бы видеть разделенной. Часто родители думают о детях: если их будет немного, это позволит больше заботиться о них, дать им лучшее образование, благодаря чему они добьются в жизни большего, чем удалось им самим. Но встречается также и эгоизм, который заставляет людей видеть в детях только дополнительные расходы и неудобства: разве ребенок - это не помеха матери, если у нее есть профессия и она работает? Разве он не мешает развлечениям и путешествиям родителей, которые становятся все более распространенными и все более привлекательными? И можно заметить, что такой эгоизм играет все большую и большую роль: мы видим, что среди линий поведения, которым могут следовать люди, все чаще выбираются те, что связаны с более последовательным ограничением рождаемости.

Где в таком случае остановится падение рождаемости? Это неизвестно. Наступит ли вообще конец этого падения? Во всяком случае, уже сейчас можно наблюдать, до какой степени падает коэффициент воспроизводства населения в некоторых странах и городах: если наблюдаемые сегодня демографические параметры не улучшатся, перспектива депопуляции и притом очень быстрой становится весьма реальной.

Третья демографическая модель, как мы видели, не предполагает никакой точки равновесия для населения. В этом случае нет и необходимости обсуждать и условия равновесия. Может статься даже, что определенные детерминанты, которые влияют на население при предыдущих моделях, больше не оказываю такого влияния при третьей модели. Если это так, то что мы можем сказать о происходящем росте производительности и общего благосостояния? Должны ли мы верить, что, как считают некоторые, этот рост противоречит главным интересам населения? Закон, который лежит в основе такого мнения, - рождаемость снижается с ростом благосостояния, - с каждым днем кажется все менее обоснованным. Мы видим почти полное расхождение между изменениями уровня благосостояния и изменениями численности населения.

Смертность, в той мере, в какой она зависит от прогресса в медицине и гигиене, имеет определенное влияние на население. Но это влияние должно быть правильно понято. Обычно думают, что последствия снижение рождаемости можно компенсировать снижением смертности. Эта идея неверна.

Что может принести снижение смертности? Очевидно, что, хотя, благодаря прогрессу, достигнутому на сегодняшний день в медицине и гигиене, в значительной степени удалось защитить людей от преждевременной смерти, ничего не было сделано, чтобы повысить жизненную силу восьмидесятилетних. В настоящее время существует естественный срок для человеческой жизни, и он не отличается от того, каким он был в прежние времена, что можно сказать и о человеческом росте, и о возрасте, в котором этот рост прекращается. Представим себе последствия для новорожденного, который доживает до 80-летнего возраста - без смертельных исходов в раннем возрасте в результате болезней, несчастных случаев, убийств или самоубийств и которому еще предстоит прожить, в среднем, 5 лет. Средняя продолжительность жизни в этом случае составит 85 лет, а общий коэффициент смертности 1000:85 или 11,76 на 1000. Стоит упомянуть, что, по имеющимся сведениям, в ряде национальных столиц и крупных городов этот показатель будет выше, чем общий коэффициент рождаемости. Но это не главное. Даже если бы средняя продолжительность жизни равнялась 100 или 200 годам, смерть остается неизбежным законом для человечества, и если в воспроизводстве населения будет дефицит, то депопуляция даст о себе знать, а человечество встанет на путь вымирания.

Снижение смертности, без того, чтобы сделать человека бессмертным, будет означать единоразовое увеличение населения. Но это не будет иметь никаких других последствий если снижение смертности, то есть продление жизни, затронет исключительно пожилых людей. Однако такой единоразовый рост не мог бы, в долговременной перспективе, противостоять принципу неограниченной депопуляции, вследствие недостаточного воспроизводство населения. Только в той мере, в какой снижение смертности затрагивает детей, подростков и взрослых репродуктивного возраста, это снижение может повысить воспроизводство, что стало бы дополнением к упомянутому выше эффекту неограниченной депопуляции. Но влияние снижения смертности на фундаментальный демографический фактор - воспроизводство населения, ограничено - и очень серьезно.

Ранее отмечалось, что нетто-коэффициент воспроизводства населения Австрии в 1928 году был равен 0,782. Кучинский, предположив, что все девочки, родившиеся в 1928 году, доживут до детородного возраста, посчитал для той же самой Австрии и в тот же период брутто-коэффициент воспроизводства населения, который равнялся 0,969, то есть тоже был ниже единицы. В Германии в 1932 году брутто-коэффициент воспроизводства был равен 0,88; в Швеции (в Стокгольме) - 0,94 в 1931 году; в Англии - 0,43 в 1930 году: иными словами, значения коэффициента везде находились ниже единицы. Если уровень рождаемости не повысится, то никакие достижения в медицине и гигиене не смогут избавить эти страны от вымирания, во всяком случае в той мере, в какой они будут зависеть от естественного прироста населения.

На Земле преобладали - и до сих пор не исчезли с лица Земли - демографические модели, каждая из которых имела свою характерную точку равновесия. В рамках этих моделей действовали определенные факторы, которые изменяли условия равновесия, что приводило к росту населения. Но появилась и распространяется новая модель, которая не предполагает равновесия. Человек все больше и больше ограничивает деторождение, приближая момент, когда человечество больше не воспроизводит себя полностью. Разве это не революция?

Доказывает ли эта революция, что базовая природа человека изменилась? Это не так. Чувства остались такими же, как были. Но претерпели большие изменения обычаи, связанные с размножением или вымиранием вида. Эти изменения затронули многие сферы: экономическую, социальную, политическую и моральную. В любом случае, простой факт количественного изменения в жизни не может не вызывать интереса.

И все же демографическая революция еще не окончена. В таком случае, мы не можем следовать ей слишком тщательно: но нет ничего более достойного, чем наблюдать и изучать ее.

Перевод Е. Петуховой