Две Москвы: мировоззрение москвичей и дифференциация городского пространства

Ольга Вендина¹
(Опубликовано в журнале "Вестник института Кеннана", 2013. Вып. 23, с. 87-100)

Москва – очень большой и сложно устроенный город, авторитарные методы управления которым еще в советское время вошли в противоречие с растущим разнообразием городской жизни. Несмотря на впечатляющую численность населения – 11,5 млн. (2010), российская столица практически лишена выборных органов власти. Представительная власть слаба, как на районном, так и  на общегородском уровне. Никакой свободной городской прессы, открытой аналитической критике и обсуждению городских проблем, нет. Масштабы фальсификаций на выборах и нарушений в ходе проведения переписи  сравнимы с наблюдаемыми в этнических республиках и являются одними из наиболее значительных среди регионов России. Исключением стали президентские выборы марта 2012 года, благодаря большому числу общественных наблюдателей. Мнение жителей Москвы слабо учитывается и при принятии градостроительных решений. Последний яркий пример – двукратное расширение территории города, неожиданное не только для москвичей и жителей Подмосковья, но и для экспертного сообщества.

Вместе с тем, несмотря на концентрацию органов власти всех уровней и авторитарность управления, административный прессинг в столице относительно слаб. Человек, выступающий против своего начальства и даже системы, не окажется выброшенным из социальной жизни как это происходит в провинции, а найдет себе работу или сферу приложения труда и энергии. Образованное и активное население Москвы с успехом ассимилирует административные начинания и приспосабливает их к своим потребностям. Протестные и экологические движения, акцентировавшие внимание на проблемах загрязнения среды, сбора мусора, охраны памятников и точечной застройки, постепенно развились в гражданские инициативы по переустройству городского пространства и системы управления. Отсутствие городских источников независимой информации компенсируется сетевыми информационными ресурсами, независимой прессой и аналитическими институтами, локализованными в Москве и уделяющими ее проблемам достаточное внимание.  Меняющееся общество меняет город, превращая его, то в арену массовых либеральных протестов с их белыми цветами, лентами и шарами,  то не менее массовых беспорядков с дымовыми шашками и угрожающей жестикуляцией. Процессы самоорганизации обретают силу, а требования разных групп московского населения получают все большую социальную поддержку в конкуренции с интересами бизнеса и власти. Учитывая, что все мы – жители города – очень разные и хотели бы «переделать» город в соответствии со своими представлениями, встает вопрос, а насколько «гомогенизированным» или, напротив, сегрегированным является московское сообщество. Должны ли мы в своих рассуждениях о внутригородских различиях ограничиться констатацией разницы «домов» и цен на квадратные метры, или можем их домыслить до разницы «умов», выявить районы, население которых придерживается скорее модернизационных или скорее традиционных взглядов, демократических или националистических?

Право на город. Тезис Маркса о том, что «способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще», и что «не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет сознание», сформулированный в предисловии «К критике политической экономии» (1859), оказал огромное влияние на развитие градостроительных идей. Из него следовало, что человек может измениться, только меняя мир вокруг себя. Поэтому, создавая новые условия жизни, прежде всего, жилище и городскую среду, мы способствуем формированию «нового человека» и приближаем реализацию идеи социальной справедливости. Со временем эта мысль выродилась в социальную инженерию, предполагающую возможность управления обществом средствами рациональной организации пространства. Социалистический город, наряду с индустриализацией, решал и эту задачу².

В западной урбанистической школе тезис Маркса был прочитан несколько иначе. Если в начале XX века значительной разницы в понимании подходов к градостроительству между советскими и европейскими архитекторами практически не было, разница была скорее в методах реализации проектов, масштабах задач и отношениях между людьми, то в его второй половине от этого сходства ничего не осталось. В 1968 году Анри Лефевр опубликовал небольшую работу «Право на город». Согласно Лефевру, право на город означает не просто право доступа к городским благам и возможностям – пассивное право потребления города, создаваемого архитектором для жителя, но и активное право преобразования города, а следовательно и преобразование самих себя. Право на город не является чем-то искусственно выдуманным, поскольку укоренено в повседневных практиках, независимо от того, знаем мы о его наличии или нет. Предпринимая политические, интеллектуальные и экономические усилия, инвестируя в собственное будущее или будущее детей, по одиночке или сообща жители города его строят и перестраивают. Лефевр полагал, что отказ от потребительской модели города создает возможность нового гуманизма – гуманизма горожанина, «для которого и благодаря которому город и его собственная повседневная жизнь в этом городе становятся творческим актом (процессом и результатом), ценностью пользования, а не ценностью обладания и обмена»³.

Этот поворот мысли удивительным образом совпадает с тем, что говорят сегодня о постиндустриальном (креативном) городе и обществе, о гражданских инициативах и движениях. «Если право на город — это лозунг и требование, пишет Дон Митчелл, то этот лозунг может быть услышан, а требование может обрести определенную силу только в том случае, если существует пространство, в котором этот лозунг и требование можно увидеть. … Притязая на пространство публично, создавая публичные пространства, социальные группы сами становятся публичными»⁴. Справедливость этого тезиса подтверждается демонстрациями, митингами, и такими движениями, как Occupy Wall street в Нью Йорке, ОккупайАбай в Москве или действиями городских «партизанских планировщиков», реализующих лозунг: «Вернем город себе»⁵.

Возвращаясь к Москве, приходится признать, что в российской столице «право на город» узурпировано властью и девелоперами, которые опираются на планирующие органы и экспертные институты. Теоретически считается, что они действуют в интересах городского сообщества, но на практике оказывается, что в интересах бизнеса или в собственных. Существующая административная система вполне успешно реализует одни права и игнорирует другие. Возникает вопрос, каким образом в сложившихся обстоятельствах люди могут осуществить свое право на город? Ответ Лефевра: путем социальной мобилизации и коллективной политической и социальной борьбы. Столь же однозначно высказывается и другой знаменитый и авторитетный марксист Дэвид Харви, утверждающий, что только в борьбе «с мертвым грузом государства и территориальной власти» можно отстаивать право на город, поскольку «право делать и переделывать себя и наши города является одним из наиболее ценных, и наиболее игнорируемых прав»⁶.

Но какими идеями мы должны руководствоваться в этой борьбе? Как достигнуть единения? Что означает лозунг: «Вернуть город себе»? «Себе» – это кому? Как примирить интересы автомобилистов и пешеходов, москвичей и приезжих? Как «право на город» соотносится с «правом на различие»? Первое может трактоваться с позиции преимущественных прав, вроде права коренных москвичей на Москву, а второе вести не только к единению в разнообразии, но и к нетерпимости или расколу, маргинализации и исключению.

Вызов разнообразия и потребность в интеграции. Одной из важных функций города является производство разнообразия  –  занятий, знаний, стилей, образов жизни и поведения, социальных групп, моды, культуры в широком и узком смысле слова. Но город не только индуцирует разнообразие, но и получает его извне, с разной степенью успешности адаптируя его к своей жизни, функционируя, то как “melting pot”, то как “salad bowl”, то как пространство этнокультурных репрезентаций (multikulti), то как арена столкновений. Чтобы привносимое разнообразие трансформировалось в потенциал развития необходимо, чтобы «право на различие» воспринималось как значимая ценность. И здесь скрыта серьезная проблема. Признавая право на различие за собой, люди нередко отказывают в этом праве другим, особенно если этот «другой» – «чужой». Отношение к мигрантам в Москве (и не только в Москве) дает наглядное подтверждение этому тезису.  Другими словами, производя и осваивая (усваивая) разнообразие, города одновременно производят и нетерпимость. Это противоречие, имманентно присущее городу, чаще всего сбрасывается со счетов,  а сложность внутреннего устройства городов, несовпадение интересов разных групп людей и контрастность среды их жизнедеятельности игнорируются. В исследовательской практике (не говоря уже об управленческой) приходится часто сталкиваться с представлением о городском сообществе как условной целостности, групповое имя которой дает название города – москвичи, петербуржцы, парижане, и пр.

Например, Лев Гудков пришел к выводу, что в силу политических причин Москва не может стать локомотивом модернизации страны. Скорее будет нарастать расхождение «между условной Москвой как социокультурным Центром другими типами поселений уже как антиподами Москвы»⁷. Но этот важный тезис применим и к самой Москве, содержащей в себе свой антипод и являющейся примером взаимодействия разных миров, включая и домодерные. В Москве есть постиндустриальные и гипериндустриальные районы. Можно выделить значительные массивы жилых кварталов, где доля лиц с высшим образованием превышает половину населения и другие, где не дотягивает до 20%.  Доходы наиболее богатых москвичей в десятки раз превышают доходы наиболее бедных. Еще большие различия обнаружатся, если мы начнем рассуждать о мировоззрении людей и их верованиях, образе жизни, этнической принадлежности, городских субкультурах. Вполне правомерно ожидать, что в городе, где проживает более 11 млн. человек, будет отчетливо выражен раскол между условным «социокультурным центром», ориентированным на глобализацию и модернизацию, и другими типами районов.  Вполне возможно также, что обнаружится не одна, а несколько линий социальных расколов, и что жители Москвы вовсе не стремятся их преодолеть, образуя «сообщество социально-ответственных москвичей» (как любят выражаться чиновники), объединяемых общими целями и интересами. Московское сообщество (как и российское общество, в целом) атомизировано и равнодушно к «общему благу», как бы такое «благо» не трактовалось. Люди скорее не связывают решение проблем личной и проблем общественной жизни. Если все-таки какая-то консолидация возникает, то это скорее не «единение на гражданской платформе», а групповая консолидация на основе разных,⁸ а возможно и антагонистических целей, способных повлечь за собой противостояние. Разнообразие жизни и нарастающие различия больше не компенсируются идеологической гомогенизацией и советской повседневностью, включая жизнь коллективов и градостроительную практику. Однако запрос на идеологию или хотя бы идеи, которые могли бы выполнять интегрирующие функции и компенсировать рост разнообразия населения города, есть.

Вопрос, а зачем политическим и хозяйствующим элитам нужна эта консолидация, если у них в руках финансовые ресурсы, институты проектирования и экспертизы, средства подавления,  позволяющие эффективно ограничивать права, выражающих иную точку зрения, включая и «право на город»?

Во-первых, реализация любых крупных проектов, даже в условиях авторитарных режимов, требует поддержки общественного мнения, доказывающего, что такие проекты являются не прихотью власть предержащих, а важным общественным делом.

Во-вторых, нарастающее неравенство в обществе требует значительного перераспределения ресурсов, что также невозможно без ощущения социальной взаимозависимости. В условиях дефицита солидарности «богатые» неизбежно стигматизируют «бедных» как иждивенцев и лентяев, а пути преодоления неравенства видят в сегрегации. Типичными примером такого типа реакций являются дискуссии о введении «имущественного ценза» на жизнь в Москве⁹ или переселении пенсионеров (для их же пользы, разумеется) за черту города¹⁰.

В-третьих, ослабление консолидирующих факторов на фоне растущего разнообразия приводит к размыванию групповых идентичностей (в частности, городской идентичности), а значит снижает возможность самоуправления в локальных сообществах. Это влечет за собой необходимость усиления репрессивных механизмов подчинения и подавления «ради сохранения порядка» (Россия – один из мировых чемпионов по численности охранников разного рода). Власть далеко не всегда стремится к этому, поскольку такие действия подрывают ее легитимность. Например, создание «миграционных патрулей» на основе добровольной народной дружины позволяет не столько экономить средства на штатных работниках, сколько включить механизмы самоорганизации и разделить ответственность за репрессивные действия с обществом¹¹.

Названные причины объясняют почему, игнорируя, по большому счету, интересы и права населения, власть (и городская власть, в том числе) озабочена поиском объединительных ценностей.  Но и люди тоже стремятся к групповой консолидации, несмотря на высокий уровень индивидуализма, поскольку добиться реализации коллективных прав, таких как право на город или его историческое наследие, хорошую экологию или честные выборы, в  одиночку невозможно.  Почему же при взаимной заинтересованности в интеграции отношения городской власти и городского сообщества скорее описываются как отчужденность? Видимо потому, что понимание коллективных прав и способы их осуществления решающим образом зависят от выбираемых форм коллективной политики.

Групповая консолидация и идейные расколы. В случае Москвы можно говорить о  наличии как минимум четырех идейно-политических платформ, обеспечивающих групповую консолидацию. Это – космополитизм, консерватизм, советизм и национализм. Почему не более привычные: либерализм, коммунизм (социализм) или демократия, предлагающие различные модели социального устройства и определенный проект будущего? Во-первых, вопросы о границах как физических, так и социальных, различении «своих» и «чужих», соотношении задач сохранения наследия и одновременно развития являются сущностно важными для выбранной четверки. Но эти вопросы являются центральными и при обсуждении ключевых городских проблем, таких как сегрегация, рост этнокультурного разнообразия, охрана памятников и памяти, и пр. Во-вторых, как система взглядов, космополитизм, консерватизм, советизм и национализм, в значительной мере, являются реакцией на вызовы современности: распад советской системы отношений, включая утрату идеологии и предсказуемости жизни, трансформацию Москвы в глобальный город, резко интенсифицировавшиеся миграции. Сложность реакций на происходящие изменения приводит к смешению оценок, к тому, что большее значение приобретают не собственно идеологии «в чистом виде», а угол зрения, позволяющий актуализировать лишь отдельные стороны идеологии или «обогащать» ее новыми смыслами.   Либерализм может быть консервативным или космополитичным, коммунистическая идеология несет на себе печать космополитизма, а советизм – консерватизма,  демократия оказывается  «суверенной», а национализм использует идейный инструментарий практически любых политических течений. Угол зрения позволяет вмещать и совмещать разные дискурсы и представления. В этом смысле, идеологии разъединяют, а эклектичные идеологизированные подходы к оценке явлений социальной жизни объединяют, способствуя формированию временных консенсусов в обществе.

Зонтичная природа космополитизма, консерватизма, советизма и национализма не оставляет надежд на «чистоту» определений. Поэтому я ограничусь перечислением составляющих их идей, существенных для интерпретации наблюдаемой социальной реальности. Это необходимо не для уточнения дефиниций, а для выявления в городе возможных ареалов тяготения людей, разделяющих разные взгляды, и оценки последствий мировоззренческой сегрегации.  

Ставя такую задачу, я, конечно, далека от предположения, что, например, сторонники космополитизма будут стремиться жить с видом на американское посольство, а консерватизма – с видом на Храм Христа Спасителя. Выработка взглядов – это длительный процесс, на который очевидно влияют внешняя среда, социальное окружение, воспитание и круг общения. Стремление человека жить в социально-близкой среде трансформируется в политический выбор. В результате, вероятность встретить человека определенных убеждений в одних районах может быть выше, нежели в других. Но это лишь предположение. Чем собственно отличается повседневное поведение, скажем, космополита или консерватора, советского человека или националиста? Вполне возможно, что ничем, но так же возможно, что мы столкнемся не только с идейными различиями, но и с влиянием идей на поведение, а следовательно и городскую среду.  

Космополитизм. Почти полное отсутствие понятия космополитизм¹² в  российском общественном дискурсе вовсе не означает, что оно является чуждым для россиян. В ноябре 2012 года Левада-центр задал респондентам вопрос: «В какой мере вы согласны с высказыванием: Я больше ощущаю себя гражданином мира, чем гражданином какой-либо отдельной страны?», и 20% опрошенных ответили «полностью согласен» и «скорее согласен». Интерпретируя этот результат важно помнить, что «гражданин мира» – это метафора, в отличие от реального гражданства. Следовательно, соглашаясь с приведенным высказыванием, люди никакого потенциального обмена гражданствами не предполагали, а имели в виду нечто иное. Думаю, за этим ответом стоит признание приоритета универсальных ценностей над сугубо национальными и локальными интересами. Думаю также, что в Москве доля лиц, разделяющих такую точку зрения, должна быть несколько выше, чем в среднем по общероссийской выборке.

За постсоветское двадцатилетие идеи космополитизма чрезвычайно актуализировались в Москве, став стихийным следствием глобализации, личного опыта освоения мира и проповеди гуманистических идеалов советскими и постсоветскими режимами. Хотя космополитическая утопия никем не рассматривается как задающая программу действий или горизонт развития (более того, если бы такая идея возникла, то была бы отвергнута как пагубная), практика космополитизма достаточно распространена. Позиционирование Москвы как глобального города невозможно, если ее жизнь не будет соответствовать целой серии критериев, предполагающих открытость, доступность и контактность. Стремиться, например, к статусу мирового финансового центра и отрицать необходимость использования общих подходов и унифицированных правовых норм – абсурдно. Это касается и функционирования различных гуманитарных институтов, поскольку развитие человеческого потенциала и культурная продуктивность являются непременным условием попадания в клуб глобальных городов.¹³ Ни у кого в Москве не вызывает сомнений полезность привлечения чужого опыта для решения отечественных проблем. Например, в конкурсе проектов развития Большой Москвы, прошедшем в 2012 году, участвовало девять международных команд, представлявших  различные и наиболее авторитетные европейские, американские и российские градостроительные школы. Это событие, космополитичное по своему духу, заслуживает особого внимания, поскольку подобных конкурсов не проводилось с 1930-х годов, когда понятие космополитизма стало синонимом предательства.  

Важным фактором глобализации и космополитизации Москвы является развитие интернета и мобильной связи. ¹⁴ Появление в Москве «кочевников глобализации» – миллионной армии гастарбайтеров и порядка 300 тыс. иностранных представителей креативного класса – от топ-менеджеров до артистов, журналистов и футболистов, поставило вопрос и о необходимости расширения практики освоения «языков межнационального общения». Стремление к общепонятному языку проявилось и в замене отдельных слов, слогов, предлогов, созвучными цифрами или буквами, и в смешении латинского и кириллического алфавитов, и в упрощении правописания. Поиск средств коммуникации затронул не только вербальную, но и невербальную культуру. Таковы иконографические эксперименты по облегчению навигации в Московском метро и на московских улицах. К языковой какофонии нужно добавить изменившиеся поведенческие и потребительские стандарты, развитие туризма и путешествий, образования за рубежом, хотя бы по краткосрочным программам обмена школьниками и студентами, распространение моды на этничность и различные духовные практики. Космополитизм в Москве стал состоянием умов, пожалуй, в большей мере, чем осознанной жизненной позицией.

Ощущение себя «гражданином мира» проявляется в Москве по-разному. Можно выделить:

1. Лицемерный космополитизм как обоснование привилегий правящего слоя. В категорию лицемерного космополитизма попадают и современные модернизационные проекты, реализуемые в Москве, такие как Сколково, космополитичные по форме, но герметичные и эксклюзивные по сути.
2. Непоследовательный космополитизм, допускающий распространение универсальных практик в экономике (ВТО, создание глобальных корпораций) и ограничивающий их в социальной и политической жизни.
3. Космополитичный консюмеризм – рай торговых центров и вещевых рынков, распространяющих не только товары и модели потребления, но и модели поведения.
4. Потребительский космополитизм, ориентированный на пассивное потребление универсальных норм и практик, вошедших в повседневную жизнь без осознания их ценности и необходимости отстаивания. Это касается многих социальных прав, основанных на принципах общественного блага и всеобщего доступа, унаследованных от советского времени – образование, здравоохранение, право на труд и отдых, право на жилье, и пр. Сегодня эти права часто трактуются не как достижения общества, а как социальное иждивенчество. Разрушение этих институтов воспринимается как что-то естественное, неизбежное или даже необходимое в силу рыночных законов и не встречает  солидарного сопротивления.  
5. Гражданский космополитизм, отвечающий ожиданиям людей, которые ищут решение социальных и политических проблем в солидарности, основанной на общности разделяемых гражданских ценностей. Главные ценности московского космополитизма связаны со свободой выбора и самовыражения, знаниями и образованием, честностью и ответственностью, а словарь включает такие слова как  разум (рациональное объяснение происходящих процессов с помощью математических моделей), человечность, терпимость, благотворительность, общественная польза.

Консерватизм. Вадим Цымбурский очень точно определил состояние российских городов, написав, что побежденное «городской революцией» сословно-аграрное общество берет реванш, актуализируя свои ценности в рамках городской массовой культуры.¹⁵ Этот феномен хорошо известен урбанистам, характеризующим российские города как «сельские» или «слободские».¹⁶ Перефразируя Цымбурского, можно сказать, что индустриальная и советская Москва также берут свой реванш, актуализируя и поддерживая свою систему ценностей в рамках изменившейся реальности. Сторонники перемен видят в этом обескураживающее обстоятельство, обессмысливающее всякие реформы, консерваторы, напротив, полагают, что такой реванш укрепляет жизнеспособность новой системы отношений, обеспечивая ее иммунитет. По мнению Михаила Ремизова,¹⁷ острое чувство утраты, связанное с «уходящим миром», делает из консерватора защитника наследия разрушающегося (или разрушаемого) социального порядка. При этом наследие может трактоваться очень широко, включая и социальные практики, и города, и статус, и систему власти, и природные ресурсы. В словаре консерваторов ключевыми понятиями, помимо наследия, являются: самобытность, духовность, приверженность традиции, стабильность, народ, лояльность, патриотизм. Можно выделить несколько течений в консерватизме, находящих поддержку в обществе.

1. Евразийство. Представление о России как особой цивилизации, участвующей в мировых процессах на собственных условиях и идущей «своим путем». Эта цивилизация определяется то как российская, то как евразийская, что является обоснованием естественности границ российского государства, заданных конфигурацией географического пространства, и легитимности российских геополитических претензий.
2. Религиозно-духовный консерватизм, отстаивающий публичный статус традиционных религий, их приоритет  в культурной и духовной жизни общества, влияние в политической сфере. Он также опирается на идею Льва Гумилева о России-Евразии как симбиозе «православно-славянского» и «тюрко-мусульманского» культурных начал. Религия по мысли консерваторов способствует легитимации власти и, одновременно, групповой консолидации общества,
3. Державничество. Подмена интересов общества интересами государства, а общегосударственных интересов задачами сохранения контроля над территорией и ее ресурсами, и (что еще лучше) экспансией всеми возможными средствами – от установки флага на Арктическом шельфе до локальных войн и раздачи российских паспортов гражданам других государств. «Патриотизм» также становится атрибутом государственности и трактуется в терминах лояльности власти. Гражданство связывается с местом рождения и культурной, а не политической сферой.
4. Изоляционизм, представляющий Россию как осажденный лагерь, окруженный внешними врагами, опирающимися на своих внутренних агентов. Как пишет Борис Межуев¹⁸, фразы относительно «необходимости выбора друзей и врагов», «чрезвычайного положения» и «тотальной мобилизации» стали расхожими словесными штампами. Для изоляционизма характерно рассмотрение внесистемной оппозиции как врагов государственности, противостояние с гражданскими и космополитичными по сути объединениями, шельмование интеллигенции, апеллирующей к рациональным началам истории, вера в конспирологию. Близкой к изоляционизму является концепция «Острова России» Цымбурского, исходящая из «объективно» возникшей ситуации изоляции, которую целесообразно было бы использовать для концентрации на внутренних проблемах страны и воспроизводстве своих ценностей и идентичностей¹⁹.
5. Охранительство. Поиск консолидирующих ценностей в прошлом, сакрализация сакрального, что приводит к реанимации архетипов прошлого в актуальной для этого прошлого интерпретации. Этой логике подчинены реабилитация некогда сакральной фигуры Сталина, возвращение к советскому гимну, апелляция к Великой Отечественной войне как к моменту истины и связанное с этим представление об идеальной модели общества как о солдатах Родины. Одновременно сакральный пантеон жертв режима обойден вниманием. Фактически «сбережение» сводится к подмене истории выборкой из исторической памяти живущих поколений.

Претендуя на сбережение российской идентичности, без которой невозможно развитие российского общества, именно как специфически российского, сторонники консерватизма развивают идею неизменности культурных кодов и особых цивилизационных ценностей. В условиях динамично меняющейся Москвы, насквозь пропитанной космополитизмом, это влечет за собой скорее дезориентацию общества. Сама среда «голосует» не за мертвую неизменную идентичность и незыблемые культурные коды²⁰, а за «живую» и мутирующую реальность. Наиболее «евразийская» часть Москвы, ее цивилизационное ядро – Московский Кремль, вполне удачно «мутировал» сначала из символа Православия и наиболее архаичного государственного режима в символ атеистического светского и советского государства, над которым развивалось «красное знамя труда» и у стен которого покоились коммунистические вожди (антихристы), а затем в символ московского космополитизма и космополитичного консюмеризма. Последняя трансформация станет еще более очевидной, если российская власть решится покинуть стены Кремля и перебраться в новый Федеральный центр в поселке Коммунарка.

Что же из идей консерваторов реально близко населению? Это действительно ощущение утраты, причем не столько культурных кодов, сколько реального социального порядка, обеспечивавшего гарантии, социальную защиту, определенность будущего и высокую самооценку. Значительная часть этих потерь связана с сужением поля действия универсальных социальных прав, а не специфических российских практик.

Национализм. Национализм как политическая платформа групповой консолидации может с наибольшим правом рассматриваться как идеология, поскольку предлагает и программу действия и определяет ее потенциальный результат.²¹ Националистические идеи могли бы стать мощной мобилизационной силой, если бы сам национализм не был бы так внутренне неоднороден и не содержал враждебные друг другу течения.

1. Государственнический национализм²² в полной мере представлен в программной статье Путина по национальному вопросу. Выступая вроде бы с либеральных и антинационалистических позиций, декларируя открытость внешнему миру, индивидуальные свободы и необходимость сильного гражданского общества, он одновременно представляет Россию как «многонациональную державу» с единственным «государствообразующим народом» – русскими, маскирует имперский шовинизм под патриотизм, требует ужесточения миграционной политики²³. Принципиальным вопросом официального национализма является признание России наследницей СССР, а значит и признание ее доминирующей роли среди постсоветских государств. Важным остается и подчеркивание мессианской роли России, несущей свет цивилизации (духовность, православие) и исполняющей свой долг сильного в защите слабых или испытывающих трудности «братских народов» (вроде исторического долга перед сербами, или экономического долга перед Сирией или Ираком). Сторонники государственного национализма являются и сторонниками авторитарной модернизации, предполагающей технологический скачок без демократизации политических и социальных институтов.
2. К официальному национализму примыкают театрализовано-гипертрофированный национализм Жириновского с его преувеличенным милитаризмом и державничеством и либеральный национализм, который базируется на идее экономической гегемонии – либеральной империи. Либеральный национализм отличает от государственнического аналитичность и отсутствие антизападной риторики. Это как бы космополитично-консервативное крыло национализма.
3. Этноцентризм диаспор, сформированных выходцами из республик бывшего СССР, ориентированный на поддержание национального самосознания, языка и коммуникативной среды. Его задачей часто является компенсация маргинальности и фрустрации мигрантов в новой (и часто враждебной) социальной среде.
4. Антиколониальный (антиимперский) национализм базируется на этноцентризме и включает в себя разновидности этнических национализмов народов России, в том числе и русских. Русский антиколониальный (антиимперский) национализм – это специфическое явление, заключающееся в переносе доминирующим этническим большинством на себя наративов дискриминируемых меньшинств. Корни этого явления лежат еще в советском времени, когда возникли идеи геноцида русского народа и ущемленном положении русских, развиваемые сторонниками Национально-патриотического фонда «Память», а также о «малом народе», ведущем к гибели «большой»²⁴. Сторонники русского антиимперского национализма защищают идею России как национального русского государства, а не империи. Они, скорее, враждебны выразителям государственного национализма и vis versa, поскольку создать русское государство можно лишь окончательно развалив остатки империи. Они не держатся за современную территорию, границы и гегемонию на постсоветском пространстве. Антиимперский национализм имеет довольно значимую социальную поддержку. Согласно опросу ФОМ, лозунг: «Хватит кормить Кавказ» поддерживает 47% электората Единой России, 51% – КПРФ и 58% – ЛДПР, и почти четверть респондентов мотивировало свой ответ ущемленным положением русских и «дерусификацией» страны²⁵. Близкие оценки дает и Левада-центр. В поиске корней и традиций антиимперский национализм апеллируют к церкви, но в его сакральный пантеон входят и языческие племенные божества.
5. Национал-большевики (нацболы) и социал-националисты являются профессиональными оппозиционерами, выступающими против существующей власти. В этом движении идеи стихийной свободы, анархии и отрицания государства соединяются с идеями сильной власти и возрождения империи. Радикальная революционность делает нацболов привлекательным для молодежи, особенно, маргинальной. Это течение в национализме как и его антиимперская  ветвь нуждаются в космополитизме, выступающем за универсальные демократические свободы и права. Без космополитизма, несмотря на все экстравагантности, они просто выпали бы из публичной сферы и остались бы на периферии информационного поля.

Советизм – квази-идеология, исповедуемая российскими коммунистами. Понятие «советизм» ввел Александр Зиновьев, имея в виду воспроизводство советских практик в изменившихся социальных условиях²⁶. Социальной опорой советизма является «советский человек», которого Юрий Левада определил как человека массовидного («как все»), деиндивидуализированного, противопоставленного всему элитарному и своеобразному, примитивного по запросам (уровень выживания), неизменяемого, доступного для контроля и подчиняющегося простым механизмам управления²⁷. Этот «тип личности» продемонстрировал высокую адаптивность, воспроизводя в новых условиях такие качества, как: двойная мораль в отношениях с государством, сочетающая послушность (зависимость) и неподчинение, осознание своей особости, выродившееся в смесь спеси (новый человек, таких не было, лучше других) и страха перед сложным современным миром,  склонность к изоляционизму и отказ от критического сравнения с другими, уравнительный эгалитаризм²⁸.

К этому типу личности апеллирует КПРФ, которая коммунисты всегда имела достаточно прочные позиции в Москве. Идеи нынешних коммунистов базируются на представление о социальной справедливости в ее советском воплощении: социальные гарантии в обмен на политические свободы. Их аргументы во многом повторяют используемые консерваторами и националистами. Для них характерно изображение большевистских вождей в качестве строителей новой российской государственности, особенно окрепшей при Сталине, и трансформация марксизма-ленинизма  в аутентичное национальное мировоззрение. Лидеры коммунистов демонстрируют свое православие и рассуждают о соборности. При этом лояльность к церкви сочетается с пиететом перед советскими символами и вождями, включая и наиболее спорные фигуры. Заявляя о патриотизме, коммунисты стоят на позициях этатизма, а о социальной справедливости и социальных правах – космополитизма. «Новые левые» также балансируют на этой грани, но ощущая слабость и утопичность космополитизма в вопросах нациестроительства и отсутствие сильных мобилизующих и консолидирующих идей, они, смотря по ситуации, примыкают и к националистам разных мастей.

Идеи расколы в пространстве Москвы. Увидеть пространственные расколы в городе, связанные с различиями в мировоззрении, позволяют результаты последних президентских выборов, поскольку кандидаты в Президенты представляли все описанные идейно-политические платформы.

Очертания «Москвы космополитичной» и «Москвы советской» отчетливо проступают при сравнении числа голосов, поданных за лидера «Гражданской платформы» Михаила Прохорова и за лидера КПРФ – Геннадия Зюганова. Эти кандидаты получили равную электоральную поддержку – 20,45% и 19,18% голосов, но их популярность в разных районах города существенно варьировала. Места проживания сторонников гражданских ценностей вполне ожидаемо коррелировали с ареалом расселения наиболее образованного населения Москвы, вовлеченного в постиндустриальную экономику. Мировоззренческая граница между Москвой космополитичной и приверженной советским представлениям проявляется еще отчетливей, чем граница экономическая между Москвой индустриальной и постиндустриальной. Сравнение результатов серии выборов за предшествующие годы показало, что сообщество лиц, разделяющих гражданские ценности в Москве, расширило свои пространственные границы. Напротив, сообщество москвичей, поддерживающих дискурс советизма, сохранилось преимущественно на окраинах города, утратив свои позиции в центре и на юго-западе.

Карту консервативной Москвы рисует голосование за Владимира Путина. Конечно, поддержка его населением не может быть объяснена только мировоззрением. Московская политическая культура отличается существенной дозой конформизма²⁹. Гипноз власти и административные ресурсы влияют на выбор москвичей сильнее, чем политические аргументы, а прямые фальсификации вносят дополнительные искажения в реальную картину. Тем не менее, идеологию нельзя сбрасывать со счетов. В ходе избирательной кампании Путин активно использовал консервативно-охранительные идеи, представление об «особом пути России», исключительности страны и народа, внешних и внутренних врагах. Наибольший отклик это находило в душах жителей индустриальных и гипериндустриальных районов Москвы, которые и обеспечивают «контррефармационный реванш» (в терминах Цымбурского) индустриального общества в постиндустриальном. Поэтому Москва консервативная, Москва про-советская и Москва националистов частично совпадают не только в поле дискурса (советизм солидарен с консерватизмом в части больших «побед» и патернализма, а национализм – исключительности и самобытности), но и в пространстве города. Районы наиболее радикальных настроений электората являются и районами, обеспечившими большинство голосов Путину и не приемлющими кандидатов от гражданской оппозиции. Фактически можно констатировать, что мировоззренческий раскол в обществе обретает черты пространственной сегрегации.

Помимо политического выбора, индикаторами пространственных расколов в городе служат этнокультурное разнообразие жизни его районов, степень свободы самовыражения, легкость установления контактов, общения и взаимопонимания. Сетевые принципы организации социальной жизни предполагают наличие мест встреч и информационных обменов. Остановлюсь лишь на анализе сети кафе и ресторанов, рассматриваемых не только как инфраструктура питания, но и как инфраструктура общения.

Наибольшую активность в посещении кафе и ресторанов демонстрирует молодая часть среднего класса Москвы. Согласно маркетинговым исследованиям, московская молодежь посещает подобные заведения в четыре раза чаще пятидесятилетних, оставляя там более 4% своего бюджета. Для сравнения, парижане тратят на кафе и рестораны немногим более 5%³⁰. То, что для представителей среднего класса Москвы и Парижа данный сервис имеет сравнимую важность, свидетельствует о сходстве стиля повседневной жизни. На первый взгляд Москва не испытывает недостатка в кафе и ресторанах, рассеянных по всем районам и сконцентрированных возле станций метро. На  их размещение влияют как законы территориального маркетинга – «бойкость места», конкуренция и кластеризация сходных видов бизнеса, так и спрос населения. И именно последний фактор определяет качество и разнообразие предлагаемого сервиса. В центре и западной части города преобладают общедоступные кафе, рестораны, бары и закусочные, а в восточной – столовые и кафе, находящиеся на балансе учебных заведений, организаций и промышленных предприятий. Несколько утрируя, можно сказать, что космополитичная Москва встречается в кафе, а советская и консервативно-настроенная – в столовых. География кафе и ресторанов дает основание предположить, что в городе идет довольно активная диффузия космополитичного образа жизни за пределы собственно космополитичной Москвы, идентифицируемой как глобальный город. Но Москва консервативная и советская по-прежнему сохраняют свои территориальные позиции на окраинах, ослабевая лишь в районах, примыкающих к проспекту Мира.

Если оценить соотношение сил, то надо признать, что условно консервативную Москву (евразийскую, советскую, контрреформационную и националистическую) представляет больше людей, и их идеалы выражают первые лица города и государства. У них в руках административные и финансовые ресурсы. Космополитичная Москва менее представительна, но более привлекательна в социальном и экономическом отношении, она использует выгоды глобализации, административные ресурсы и инвестиции для обустройства своей среды, и гражданскую активность в отстаивании своих интересов. Эти две Москвы мирно сосуществуют благодаря неустойчивому балансу сил и интересов. Как долго он может существовать?

Власть сделала ставку на этатизм, советизм, патриотизм и православие. Но пример Москвы показывает, что это приводит к углублению раскола в обществе, а не объединению. Противопоставление патриотизма космополитизму³¹ оказывается неприемлемым для значительной части населения Москвы, которое чувствует себя патриотами страны и города, но космополитично по своим привычкам, ценностям и ожиданиям. В контексте этого противоречия я хотела бы вернуться к тезису Лефевра о «праве на город» и необходимости коллективной борьбы, позволяющей его реализовать. Право москвичей на Москву означает не необходимость гражданской войны консерваторов и космополитов, а необходимость борьбы за патриотизм (одновременно московский и российский), открытый для универсальных солидарностей, против закрытого патриотизма нынешней власти, постоянно рискующей свалиться в национализм в духе «Россия для русских» и «Москва для москвичей». Такая борьба небезнадежна, поскольку город в силу самоорганизации населения движется по этому пути, несмотря на непоследовательность административных решений (часто лицемерных) и проводимую политику.

¹ Вендина Ольга Ивановна – к.г.н., ведущий научный сотрудник ИГ РАН.
² См., например: Сабсович Л. Социалистические города. М.: Госиздат РСФСР «Московский рабочий». 1930. 124 с.  Не только содержание, но и оглавление книги, отражает характерную постановку градостроительных задач. Среди них:  «Почему мы должны немедленно приступить к социалистической реконструкции быта», «Задачи социалистической организации жизни в новых городах», «Организация питания населения в социалистическом городе», «Проблемы управления и общественной работы», и пр.
³ Lefebvre, H. Le droit a la ville.  3^e ed. (Preface de R. Hess, S. Deulceux et G. Weigand). Paris: Economica & Anthropos, 2013. С. 134
⁴ Mitchell, D. The Right to the City. Social Justice and the Fight for Public Space. 1e ed. NY: The Guilford Press, 2003. C. 129
⁵ С деятельностью городских партизанских планировщиков можно познакомиться на их сайте http://partizaning.org
⁶ Harvey, D. Rebel Cities: From the Right to the City to the Urban Revolution. London: Verso, 2012. C. 4
⁷ Гудков Л. Социальный капитал и идеологические ориентации. // Pro et Contra, т.16. №3, 2012. С. 27.
⁸ Наиболее массовыми являются неполитические объединения, такие как фэнтези-клубы, клубы владельцев Mini или городских следопытов.
⁹ Казинец Л. Москва – это правильная тусовка. // Огонек, № 24, 11-17 июня 2007 г.
¹⁰ См., например: Пенсионный автономный округ. КоммерсантЪ-Власть. 06.12.2010.
¹¹ В Москве создан миграционный патруль. Интерфакс. 12.02.2013. http://www.interfax.ru/russia/news.asp?id=290091&sw=%F4%EC%F1&
bd=1&bm=2&by=2013&ed=1&em=4&ey=2013&secid=0&mp=1&p=1
¹² В последние годы тема космополитизма все чаще обсуждается в российских научных журналах. См., например, Логос, №2 (53), 2006; Вопросы философии, №1, 2009; Век глобализации, №2 (4), 2009; НЛО, № 110, 2011; Полис, №5, 2012; Вестник Института Кеннана в России, №22, 2012.   Как правило, отправной точкой рассуждений авторов является ссылка на Диогена, подкрепленная развернутым перечнем блистательных имен, оказавших огромное влияние на развитие философской мысли. Мне представляется, что не менее важным является обращение к идеям, развиваемым сторонниками космополитизма в разные исторические эпохи. Так, Диоген и античность подарили нам представление о единства мира (космоса) и ограниченности узких интересов во взаимосвязанном мире, о праве на свободу выбора. Христианству мы обязаны идей равенства людей перед богом, личной свободы как свободы совести, превращением человека в индивида, наделенного ответственностью за свои решения и поступки. Возрождение рационализировало и гуманизировало космополитизм, обосновало значимость знания (а не веры) как основного условия развития, предложило коммунистические утопии и модели их осуществления, развивало представления о внерелигиозном «братстве людей». Просвещение ввело идеи эмансипации личности, прогресса, сформулировало представление об основных правах и свободах, а также неотъемлемости прав человека (эгалитаризме), гражданстве. Немецкая классическая философия разрабатывала идеи гражданской солидарности как основы «вечного мира», космополитичного федерализма и политики международных договоров. Марксизм развивал идеи интернационализма в социальном ключе, устанавливая универсальные законы политэкономии и общественного развития. Все эти идеи настолько глубоко вошли в общественное сознание, что не воспринимаются сегодня как «кредо» космополитизма.
¹³ Рейтинги глобальных городов регулярно публикуются журналами Foreign Policy и The Economist.  См.: Global Cities Index and Emerging Cities Outlook. AT Kearney. Global Business Policy Council. 2012 http://www.atkearney.com/gbpc/global-cities-index. Вычисляемый Индекс является результирующей показателей деловой активности, человеческого потенциала, интенсивности информационных обменов, культурного уровня и политического веса города. Рейтинг Москвы колеблется на уровне 18-25 места.  
¹⁴ Согласно данным ФОМ,  в Москве уровень проникновения интернета достигает 70%, а доля активной аудитории достигает половины населения. Это соответствует уровню наиболее развитых стран. http://runet.fom.ru/posts/10738  
¹⁵ Цымбурский В.Л. "Городская революция" и будущее идеологий в России. Цивилизационный смысл большевизма // "Русский журнал", 4-10.2007; http://www.russ.ru/politics/20020704-tzim.html.
¹⁶ См., например, Глазычев В.Л. Слободизация страны Гардарики// Иное: Хрестоматия нового российского самосознания. Т. 1. М.: Аргус, 1996. Город и деревня в Европейской России. Сто лет перемен. М.: 2001. 560 с.
¹⁷ Консерватизм/традиционализм: теория, формы реализации, перспектива. Материалы постоянно действующего научного семинара. М.: Научный эксперт, 2010. 102 с.  Ремизов М. Консерватизм. / Мыслящая Россия: Картография современных интеллектуальных направлений. Под ред. В. Куренного. М.: «Наследие Евразии», 2006.  С. 117-141  
¹⁸ Межуев Б. Американский фундаментализм и русская «консервативная революция». // Логос. №1, 2003. С. 105-111.
¹⁹ Цымбурский В. Россия - Земля за Великим Лимитрофом (цивилизация и ее геополитика). М.: Эдиториал УРСС, 1999. 144 с.
²⁰ Аналитическую критику этой позиции см.: Паин Э. Особый путь России. Инерция без традиций. // Знамя. №8, 2008. Паин Э. Распутица. Полемические рассуждения о предопределенности пути России. М.: РОССПЭН, 2009. 270 с.
²¹ Национализму посвящено огромное количество публикаций, рассматривающих этот феномен с очень разных теоретических и политических позиций. Наиболее полный критический обзор разновидностей национализма и подходов к их интерпретации и анализу дан в книге Малахова В.С. Национализм как политическая идеология. М.: Книжный дом «Университет», 2010. 318 с.
²² Эмиль Паин называет его «имперским национализмом», а Владимир Малахов – «этатизмом».
²³ Вариантом имперского шовинизма («Россия для русских») является московский шовинизм, предполагающий правомерность тезиса «Москва для москвичей».
²⁴ См., например, Шафаревич И. Русофобия. // Наш Современник. № 6-9, 1989.
²⁵ Митинги «Русский марш». // ФОМ. Доминанты. № 46, 17.11.2011. С. 30-33.
²⁶ Зиновьев А.А. Фактор понимания. М.: Алгоритм, ЭКСМО, 2006. 528 с.
²⁷ Советский простой человек: опыт социального портрета на рубеже 1990-х.  Отв. ред. Ю. Левада. М.: Мировой Океан, 1993. С. 8.
²⁸ Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Зоркая Н.А. Постсоветский человек и гражданское общество. М.: МШПИ, 2008. 95 с.
²⁹ Козлов Н.Д. Политические культуры регионов России: уравнение со многими неизвестными.// Полис. № 4, 2008. С. 8-26.
³⁰ См. Стиль жизни среднего класса. Аналитический отчет. Quans Research. Весна 2011. http://www.quans.ru/portfolio/ownprojects/mc/. Сравнительные данные о ситуации в крупнейших мегаполисах мира можно почерпнуть на национальных статистических сайтах. Данные о Париже опубликованы на сайте Institut national de la statistique et des etudes economics. http://www.insee.fr
³¹ Как сказал В. Путин в своей речи во время предвыборного митинга в Лужниках: «Мы просим всех не заглядывать за бугор, не бегать налево, на сторону и не изменять своей Родине, а быть вместе с нами, работать на нее и ее народ и любить ее так, как мы – всем сердцем». РИА Новости, 23.02.2012. http://ria.ru/vybor2012_putin/20120223/572995366.html