Почему мы не любим приезжих? Часть вторая
		Над темой номера работал Лев ГУДКОВ

Заключение

Нет ни одного современного общества, которое не знало бы ксенофобии и не переживало бы время от времени острых всплесков агрессии в отношении своих "чужих". Отсутствие барьеров между теми, кто считается большинством населения "нашими", и "не нашими", равнодушие, апатия или слабость отталкивания от чужого (или, напротив, привлекательность чужого) означало бы предельную атрофию социальных связей, аморфность отношений социальной и этнической солидарности, неразличимость близкого и дальнего, важного и неважного. Представить себе такую аномическую ситуацию крайне трудно, если вообще возможно. Общество без ксенофобии - это утопия абсолютно закрытого и изолированного островного сообщества, что-то вроде жизни племени, вытесненного в глухие леса или заброшенного на удаленное горное плато, не знающего дороги к своим соседям.

Однако масштабы ксенофобии, ее роль в жизни общества могут быть очень разными. Формирование национальных обществ, возникших в ходе разложения традиционных империй в Европе, создало новые условия межэтнического взаимодействия, вызвало к жизни национальные идеологии (различные версии национализма), в основе которых лежат обобщенные, универсалистские представления об органической "массе народа", имеющего общее происхождение и судьбу, общие интересы и ценности, присущие всем жителям страны, ее гражданам или поданным, вне зависимости от места рождения, положения в социальной иерархии, образования и т.п., то есть интегрируют социальные группы, прежде разделенные сословными, территориальными и этно-локальными границами.

Принципиальные различия в типах национальных идеологий обусловлены характером социальных групп, которые вносят и утверждают эти идеологии, их интересами, институциональными рамками действия, обеспечивающими или не обеспечивающими этим группам соответствующее их интересам положение.

Одно дело эмансипационный потенциал национализма, направленный против доминирования имперских или традиционно абсолютистских властных институтов, когда национальные идеологии включают в себя ряд модернизационных идеологем и принципов (правового государства, прав и свобод человека). Другое дело, как это было в России (в конце ХIХ - начале ХХ века или уже при Брежневе, в начале 70-х годов, или, наконец, в момент краха советской системы и СССР, в конце 80-х - первой половине 90-х годов), когда национализм возникает внутри империи, как реакция одной из фракций бюрократии, оттесненной от ключевых позиций в структурах власти, на идущие или предполагаемые, намечаемые (их более влиятельными оппонентами) реформы и изменения политической и экономической организации общества и власти.

В этих случаях националистические настроения возникают как контрмодернизационные движения, как стремление законсервировать определенное положение вещей и, соответственно, нейтрализовать или блокировать неизбежные изменения, могущие затрагивать их интересы. При этом имеет место усиление или "идейная" проработка старых этнических предрассудков и массовых фобий, "встраивание" их в более или менее упорядоченную систему консервативной защиты позиций и интересов тех, кто претендует на представительство всего целого.

При этом не имеет значения, какие именно конкретные фобии актуализируются в данный момент. Интенсивность выражения конкретных фобий и агрессивных установок по отношению к чужим может меняться под влиянием внешних событий или обстоятельств.

В России сейчас список фобий, составляемый по результатам социологических опросов населения, возглавляют (после начала первой чеченской войны) чеченцы и представители других северокавказских народов, жители или приезжие из Закавказья, цыгане (уровень антипатий по отношению к представителям этих этническим групп составляет 40-45% от всей массы населения, достигая в некоторых случаях максимальных значений - как в отношении к чеченцам в последние годы - 50-55% и выше), тогда как артикулированная неприязнь к таким этническим группам, как евреи, эстонцы или татары не превышает 15-20% всего населения³.

Однако если конкретные фобии меняются, то смысл и структура мифологии "чужого" остается неизменной. Ее важнейшим элементом следует считать "беспочвенность" пришлых (отсутствие у них "корней"). Такое определение приезжих, или точнее - их дисквалификация, означает одновременное с этим утверждение, легитимацию претензий большинства на какие-то полагающиеся им по праву рождения или длительности срока проживания привилегии, которые не должны распространяться на "неместных", заявку прав на подобающие социальные позиции или занятия. Именно отсюда берут начало обвинения мигрантов в "торговой экспансии", "эксплуатации местного населения", в незаконности их пребывания в данном месте, криминальности, порочности, распущенности, пренебрежении традиционными нормами поведения и уважения к культуре коренного населения.

Парадокс заключается в том, что мигранты занимают те социальные позиции и играют те роли, которые местное население считает непрестижными, неодобряемыми, по меньшей мере - амбивалентными или сомнительными. Однако, вопреки этим оценкам и мнениям, именно они обеспечивают мигрантам явный успех, то есть достижение тех благ, которые расцениваются как недоступные для основной массы местного населения. "Коренное население" (при всей условности и исторической бессмысленности этого понятия) оказывалось "неспособным" на этот успех, поскольку используемые мигрантами социальные средства (социабильность, услужливость, работоспособность, желание пробиться, быть признанным в этом обществе, готовность идти на встречу и т.п. ценимые в "рыночной системе" человеческие качества) неприемлемы для местных, так как затрагивают сложившиеся (в нашем случае - за время советской власти) антропологические стереотипы поведения, распределение профессиональных ролей, деление работы на допустимые и престижные и недопустимые или мало уважаемыми, долгое время официально считавшихся чуть ли не позорными (торговлю, ремесла, частное предпринимательство и т.п.).

Тем самым, противоречия "местных и пришлых" получают более глубокий смысл конфликта ценностей. Реальный или мнимый успех приезжих затрагивает традиционные образы и структуры самоидентификации населения (главным образом, идеализированные, мифические или ностальгические представления о самих себе как патриархально-общинных коллективах с присущими им укладом жизни, нормами морали, религии и т.п.). Особое раздражение при этом вызывает то, что "пришлые" разрушают стереотипы социального порядка - бывшие социальные "парии", жители отсталой периферии, занимавшие низшие социальные позиции ("омеги", если использовать этологическую терминологию) внезапно становятся, по крайней мере, равными или такими же, что и "коренные жители". Тем самым нарушается привычная социальная иерархия этносословного общества, воспринимавшаяся как должное, когда бедное и ущемленное население центральных областей империи считало себя более достойным, нежели жителей колониальных окраин или подчиненных стран. Иначе говоря, за кажущимися "современными" формами социальной жизни, проступали черты гораздо более архаического и примитивного социального порядка, оказывающегося скорее ближе к 16 веку, нежели к реальности строя нынешней Европы.

3 - Гудков Л. Антисемитизм и ксенофобия в постсоветской России. - В кн.: Негативная идентичность, М., 2004, с. 169-261.