|
Понравилась статья? Поделитесь с друзьями:
|
|
|
|
|
|
Беглые воспоминания о Татьяне Ивановне
В 1982 году я защищал докторскую диссертацию,
одним из моих оппонентов была Татьяна Ивановна Заславская. Я немного
знал ее и до этого, главным образом, по совместному участию в рассмотрении
проектов в рамках госэкспертизы Госплана СССР, но знакомство было
все же, скорее, шапочным. Когда я обратился к ней с просьбой об
оппонировании, она сказала, что не возражает, но при условии, что
я приеду в Новосибирск и доложу свою работу у них на семинаре. В
случае если обсуждение пройдет успешно, она будет оппонировать.
Инна Владимировна Рывкина, тогда - правая рука Татьяны Ивановны
- прочла мою диссертацию, выступила в качестве рецензента на обсуждении,
итоги обсуждения были положительными, и Татьяна Ивановна дала свое
согласие.
Во время моего пребывания в Академгородке
мы довольно много общались, я жил не в гостинице, а у Михаила Львовича
Заславского, был в гостях у Татьяны Ивановны, небольшой прием устроила
у себя дома Инна Владимировна, все это, как и сама атмосфера Академгородка,
способствовало тому, что отношения между нами стали менее формальными,
такими они сохранились и в дальнейшем, хотя, надо сказать, что в
последние годы мы виделись очень редко.
Перед отъездом из Академгородка я сидел
в кабинете у Татьяны Ивановны в Институте экономики и организации
промышленного производства (ИЭОПП), мы договаривались об ее участии
в защите, и в этот момент ей позвонили и попросили спуститься этажом
ниже - там находился Президиум Сибирского отделения АН СССР и была
кремлевская "вертушка". Вот к ней-то ее и позвали. Я просидел
в кабинете один довольно долго. Наконец, Татьяна Ивановна вернулась
несколько растерянная и спросила: как выдумаете, кто мне звонил?
Оказывается, ей звонил Горбачев.
Горбачев тогда еще не был генсеком, но
он был членом Политбюро, секретарем ЦК, это был очень высокий ранг,
и хотя Татьяна Ивановна была академиком, такой прямой звонок со
столь высокого уровня был, по тем временам, делом необычным. Как
секретарь ЦК Горбачев отвечал за сельское хозяйство, и он решил
провести большое совещание, а Татьяне Ивановне позвонил с просьбой
выступить на этом совещании с докладом о социальных проблемах советской
деревни.
Конечно, это предложение и сам звонок
ей польстили, однако дело было далеко не только в этом. Татьяна
Ивановна глубоко понимала социальные проблемы села, да и не только
села, она глядела дальше многих и ясно сознавала, что вся советская
социальная система зашла в тупик. Но она в полной мере изведала
то, что Борис Грушин назвал "горьким вкусом невостребованности".
В научной среде ее ценили, но, по большому счету, ее знания и ее
научная проницательность никому не были нужны - ни высокому начальству,
ни "простому советскому человеку". И начальство, и "простой
человек", как известно, сами все знают. А тут - неожиданный
запрос почти с "самого верха". Татьяна Ивановна подготовила
этот доклад и сделала его с большим успехом, об этом она рассказывает
в своих воспоминаниях. Она была огорчена, что во время доклада Горбачева
не было в зале, но ей передали, что, вернувшись в зал, он затребовал
стенограмму ее выступления и перечитал ее несколько раз. Все это
не могло не породить у нее надежд и ожиданий, даже и избыточно оптимистических.
О том, что оптимизм был избыточным, свидетельствует
известная история с так называемым "Новосибирским манифестом".
В 1983 году, уже на правах хорошего знакомого, я получил из Новосибирска
приглашение на научный семинар "Социальный механизм развития
экономики", на который, не помню уже почему, не поехал, может
быть, просто потому, что это была не моя тема. Впоследствии я не
знал, радоваться по поводу своего отсутствия на этом семинаре или
огорчаться. На семинаре был представлен доклад Татьяны Ивановны
"О совершенствовании социалистических производственных отношений
и задачах экономической социологии", и все участники получили
брошюрку с экземпляром этого доклада, изданную с грифом "Для
служебного пользования". Главная идея доклада заключалась в
том, что производственные отношения советского общества существенно
отстают от развития производительных сил и что это отставание необходимо
преодолеть. Это был чисто теоретический доклад, совершенно не претендовавший
на какие-то политические выводы и служивший просто обоснованием
того, что для необходимого "ремонта" дающего сбои социального
механизма развития экономики, его нужно лучше изучить, а для этого
следует развивать новое научное направление - экономическую социологию.
Сейчас просто невозможно понять, почему
такое сугубо академическое выступление перед крайне небольшой аудиторией
вызвало столь бурную реакцию - после того, как участники разъехались
по домам, КГБ по всей стране стал изымать эту несчастную сотню экземпляров
доклада для служебного пользования, как будто речь шла о какой-то
смертоносной бацилле. Несколько экземпляров не было разыскано, и
ответственность за это пытались возложить на Татьяну Ивановну, в
какой-то момент она заболела и попала в больницу, но ее не оставляли
в покое даже там. Текст доклада попал заграницу и был опубликован
на многих языках, на Западе ему придали значение какого-то особого
"манифеста" или "меморандума", которого, по
моему убеждению (хотя Татьяна Ивановна, возможно и не согласилась
бы со мною), он не имел. Насколько я понимаю, "западная"
жизнь "манифеста" началась после того, как к нему привлекли
внимание акции КГБ.
Когда отмечали 75-летие Татьяны Ивановны,
я написал ей шутливое поздравление в стихах. Там были такие строки:
Кремлевским стареющим грандам
Не мнился и шепотом "шах!",
Она же им хрясть - меморандум,
И весь КГБ - на ушах.
Но тогда было не до шуток. В ту пору, хотя Татьяна Ивановна
жила в своем академическом коттедже в Академгородке, у нее уже была
квартира в Москве, в Беляево (не та, в которой она жила последнее
время), она останавливалась там, когда приезжала в Москву, что случалось
довольно часто. Я бывал у нее в этой квартире как раз тогда, когда
разыгрывалась вся эта нелепая история, и Татьяна Ивановна много
рассказывала мне о ее перипетиях - я думаю, она испытывала потребность
"проговорить" наболевшее. Она держалась мужественно, но
видно было, что все происходившее, реакция разных людей и т.п. -
все это крайне угнетало ее, помимо всего, еще и своей бессмысленностью.
Она не могла понять, в чем заключается та крамола, в которой ее
обвиняли. Крамола, видимо, все-таки была, она заключалась в попытке
обобщенно охарактеризовать неблагополучие, которое в той стране
разрешено было признавать только в виде "отдельных недостатков".
Но что же, уже совсем нельзя думать? - вот вопрос, который она задавала
во время наших тогдашних разговоров. Она ведь просто хотела предупредить,
что льдина уже треснула, - на этот раз вкус невостребованности оказался
особенно горьким. Трещина же становилась все более неустранимой.
Надо ли удивляться, что Татьяна Ивановна с энтузиазмом
восприняла "перестройку" и на какое-то время почувствовала
себя востребованной. Только ведь и начальство и "простой человек"
тоже никуда не делись.
В 2002 году я подарил Татьяне Ивановне свою недавно
вышедшую книгу "Перехваченные письма", написанную по материалам
архивов семьи Татищевых. Некоторое время спустя она попросила у
меня еще один экземпляр - для сестры, которая жила в Новосибирске.
А года через три, когда в 2005 году я отмечал свое 70-летие, она
торжественно вручила мне большой пакет - рукопись своих воспоминаний
- со словами, что моя книга надоумила ее обратиться к своему собственному
семейному архиву и она решила последовать моему примеру. Эта рукопись
впоследствии еще разрослась и превратилась в толстую книгу под названием
"Моя жизнь: воспоминания и размышления", изданную в 2007
году в качестве одного из томов трехтомника "Избранных произведений"
Татьяны Ивановны.
А моя защита, которая сблизила меня с Татьяной Ивановной,
прошла успешно - и во многом именно благодаря ей. Демографическая
теория никогда не была популярна у нас, многие члены диссертационного
совета Института системных исследований, где я защищался, не имели
о ней никакого представления и смотрели на мои рассуждения довольно
подозрительно, открыто высказывая сомнения. Но, Татьяна Ивановна
добросовестно прочла работу еще во время моего пребывания в Новосибирске,
участвовала в ее обсуждении на семинаре, а потом оно продолжалось
и в кулуарах (чему немало способствовал темперамент Инны Владимировны),
она очень хорошо вникла в суть дела и замечательно - и по форме,
и по содержанию - выступила на защите. Мне запомнилось заявление
одного члена Совета, который сказал, что диссертант его не убедил,
но после такого выступления оппонента он просто не может голосовать
против. Я и сейчас вспоминаю ее поддержку с благодарностью.
И еще один штрих, который припомнился мне нынче, столько лет спустя
после моей поездки в Академгородок. Татьяна Ивановна уже тогда была
человеком известным, у нас не так много женщин-академиков, ее имя
было на слуху, и ей нередко писали незнакомые люди, обращаясь со
всякими просьбами, а она считала своим долгом при возможности их
выполнять. Как-то ей написала женщина-заключенная, что у нее больные
ноги, ей необходимы какие-то специальные чулки, но ей никто не может
их достать. Академик Заславская сама поехала в Новосибирск на базар,
разыскала там эти чулки и отправила по указанному адресу.
Что можно сказать, прощаясь с человеком навсегда? Все люди смертны,
и все люди оставляют после себя какой-то след памяти. Но не всем
дано оставить след такой яркий, добрый и честный, какой оставила
Татьяна Ивановна Заславская.
Анатолий Вишневский
|