|
Исаак Сонин. Воспоминания об отце
Мой отец, Михаил Яковлевич Сонин родился в небольшой
деревне Монастырщино в Смоленской области 10 октября 1910 года.
В отличие от многих советских экономистов, начавших работать в 1930-е,
он был интеллигентом в первом поколении. Его отец был мельником
и работал на мельнице, построенной им самим с помощью крестьян окрестных
деревень. Семья была большой - у папы было четыре брата и три сестры.
В соседней деревне не было школы, и начальное образование Михаил
получил дома. Когда после окончания НЭПа мельница закрылась, семья
переехала в Смоленск, где Михаил пошел в среднюю (девятилетнюю)
школу, которую и окончил в 1927 году. По его словам, школа была
хорошей, на основе бывшей гимназии, но, в духе времени, общественные
дисциплины вытесняли обычные предметы. После школы он работал некоторое
время подручным слесаря, курьером, начал писать заметки в местной
газете, и осенью 1930 года поступил в Московский плановый институт,
который окончил в 1934 году с оценкой "отлично" и рекомендацией
к опубликованию дипломной работы о развитии станкостроения в печати.
После окончания института он был направлен по распределению на работу
в Госплан СССР.
Госплан был, наверное, одним из самым светлых пятен
в истории советских учреждений. Он был организован решением Совнаркома
в 1921 году, после окончания Гражданской войны, и во главе его встал,
хотя и революционер, но все-таки настоящий инженер - Кржижановский.
Параллельно ему, как соответствующий научный орган, был организован
Конъюнктурный институт. В 20-х годах в Госплане зародилась идея
межотраслевого баланса, абсолютно естественная для страны, в которой
после гражданской войны и национализации разрушены все хозяйственные
связи. За разработку этой идеи и ее воплощение на первых послевоенных
компьютерах, уехавший вовремя Василий Леонтьев получит в 1973 году
Нобелевскую премию.
Госплан тогда быстро расширялся, отчасти из-за возросшей
необходимости планирования в условиях нехватки продуктов и товаров,
отчасти из-за первой волны арестов в Госплане, в котором работало
много прекрасных специалистов - бывших меньшевиков или людей непролетарского
происхождения. У этих специалистов папа многому научился, и это
было его отличительной чертой. Может быть, сознавая, как много должен
знать по-настоящему образованный человек, он стремился учиться всю
жизнь. Еще до войны он без отрыва от основной работы окончил курс
аспирантуры.
Он принимал активное участие в составлении пятилетних
планов, был активным комсомольцем. Его общественная работа - был
заместителем судьи, рассмотрел самостоятельно более трехсот небольших
уголовных и гражданских дел. Может быть, оттуда пошла его доброжелательность,
готовность помочь тем, кто нуждался в помощи. Вскоре он стал грамотным,
по крайней мере относительно многих, хорошим специалистом, с живым
умом и хорошо подвешенным языком, хотя как он рассказывал десятилетия
спустя, не особенно глубоко задумывался над справедливостью и другими
"преимуществами социализма".
Вскоре, правда, язычок сильно подвел его. В кругу сослуживцев
в коридоре Госплана он заметил, что государственный прокурор Вышинский,
наверное, потому так сурово клеймит троцкистских вредителей, что
сам в недавнем прошлом был меньшевиком. Одна из сослуживиц написала
донос, и его вызвали в партком. Исключение из партии в Госплане
означало тогда немедленный арест, меньшее наказание - шансы на арест
в недалёком будущем. За него заступился зампред Госплана, Вознесенский,
уже знавший молодого специалиста, и папа отделался "строгачом".
Впрочем, он говорил, что его все равно бы арестовали.
Арестов в Госплане было тогда так много, что когда папа заметил
уборщице, что на двери соседнего кабинета, после ареста не вставлена
табличка с именем нового начальника, та ответила: "А чего менять?
И этого скоро арестуют". Но с признаками туберкулеза, он на
пару месяцев попал в больницу, а в тот период начальство в НКВД
тоже менялось быстро и старые ордера могли заиметь "вредительские"
подписи. Так что предвоенные чистки папа проскочил, и к началу войны
в 1941 году стал начальником сектора подготовки рабочих кадров.
Следующий пост, начальника подотдела Госплана, был уже
"номенклатурный", то есть утверждался на уровне ЦК. 22
июня 1941 года Михаил оказался дежурным по Госплану. Телефоны "сверху"
молчали. Уже вечером, через несколько часов после речи Молотова,
позвонил Косыгин, который был тогда самым молодым наркомом, и спросил
- какие меры приняты дежурным? Папа сказал, что на свой страх и
риск он послал телеграммы госплановцам, находящимся в отпуске, и
нарочных к руководящим работникам, отдыхавшим на дачах, чтобы они
прибыли в Госплан рано утром. Косыгин сказал "правильно",
и на этом разговор был окончен. Много лет спустя папа хорошо отзывался
о Косыгине, который долгие годы был Предсовмина и членом Политбюро.
С самого начала войны папа, еще до ее начала отвечавший
за "трудовые ресурсы", стал разрабатывать программу их
подготовки во время войны. Он рассказывал, что еще до войны, после
аспирантуры, выучив немецкий язык, читал закрытые немецкие материалы
об их "трудовом фронте" и умелом сочетании капитализма
и государственного планирования. Сразу же после начала войны, используя
эти материалы, написал докладную записку Вознесенскому о "переводе
экономики на военные рельсы", и тот немедленно ее одобрил.
Папа говорил также, что ему приходилось "воевать" с военными,
чтобы добиваться "брони" для квалифицированной рабочей
силы.
В 1941 году Михаил успел побывать в ополчении, но всего
лишь три дня. Как настоящий комсомолец, он вместе с другими госплановцами
записался в ополчение. Их забрали в казармы и стали обучать хождению
в строю и обращению с винтовками, а точнее - с их деревянными макетами.
Впрочем, за три дня до госплановского начальства всё-таки дошло,
что работники главного планирующего органа страны, координирующего
теперь и все военное производство, и перестройку хозяйства на военный
лад, и эвакуацию, нужнее в тылу, а не на фронте рядовыми. Михаила
Яковлевича и многих других срочно вернули из казарм. Но некоторых
уже успели забрать на фронт и многие из них не вернулись.
Трое из его братьев воевали на фронте. Его родной брат
Исаак, секретарь комсомола самого крупного тогда в мире Костромского
льнокомбината, пошел на фронт добровольцем, отказавшись от полагавшийся
комсомольскому начальству брони, командовал расчетом "Катюши"
и погиб. За работу во время войны в 1944 году папа стал "орденоносцем",
получив орден Знак Почета. Тогда же он вступил в партию.
В
эти военные годы, в эвакуации в 1942 году, он женился на молодой
выпускнице того же Планового института и тоже работнице Госплана
- Екатерине Павловне Зинюковой. С ней, своей любимой женой он прожил
всю жизнь до самой смерти в 1984 году. У них было двое детей. Дочь
Елена тоже стала экономистом, а я стал математиком, проработал почти
двадцать лет сотрудником ЦЭМИ в Москве, а с 1991 года являюсь профессором
математики в американском университете.
Используя свой опыт в работе в Госплане во время войны,
он написал небольшую книгу о подготовке квалифицированной рабочей
силы, по которой вскоре, в 1948 году, защитил кандидатскую диссертацию.
Через несколько лет эту книгу перевели и опубликовали на китайском,
польском, немецком, чешском и румынском языках, и у Михаила Яковлевича
завязалась обширная переписка с молодыми экономистами из этих стран,
многие из которых называли себя его учениками. Через много лет он
начал посылать уже не письма, а продуктовые посылки своему китайскому
корреспонденту (Фан Син Фаню), попавшему под каток культурной революции
и сосланному в провинцию, где его семья начала голодать. Два ответных
письма с благодарностью Михаил Яковлевич успел получить, но после
них переписка с китайской стороны оборвалась.
Расскажу о том, что происходило в это время в Госплане
по рассказам мамы и папы. Во время войны Госплан сыграл выдающуюся
роль в организации победы. Во главе его стоял самый молодой член
Политбюро, талантливый и не запятнанный участием в чистках, Николай
Вознесенский. Он еще не был так популярен, как Киров, но его "друзья"
по Политбюро, Берия, Маленков, Ворошилов и другие решили, и Сталин
одобрил, что и не надо доводить дело до популярности. НКВД срочно
состряпало дело против Вознесенского, а заодно и целое "Ленинградское
дело" - гнусная идея осудить именно тех, кому пришлось наиболее
трудно, тех, кто вел себя достойно во время блокады. Надо было показать,
что военные заслуги не в счет.
В отличие от процессов 30-х годов, ничего об арестах,
снятии с работы, и о судебных процессах в прессе не публиковалась.
Как обычно, после снятия с постов Вознесенского и еще несколько
других сотрудников высокого ранга, их должны были исключить из партии.
В тридцатые годы это было стандартной, обычной процедурой. Но общее
партийное собрание Госплана новоявленных врагов народа не исключило!
Большинство из них проработало в Госплане с Вознесенским всю войну.
Часть побывала на фронте, и фронтовики чувствовали себя по-другому.
Сыграло роль и то, что обвинения были смехотворными. Немецким шпионом
объявить Вознесенского было никак нельзя - как же мы могли выиграть
войну со шпионом во главе Госплана? И, кстати, разве не он только
что получил сталинскую премию за книгу о работе Госплана во время
войны? Англо-американским? Но они же были нашими союзниками! Японским?
Тоже не сходилось. Троцкисты уже считались как бы исчезнувшими с
лица земли, сам Троцкий уже давно убит героем Советского Союза -
Рамоном Меркадером. В итоге Вознесенскому "пришили" вредительство
с послевоенным планом, но обвинения были экономически малограмотными.
Несколько человек прямо сказали на собрании, что они не верят в
то, что Вознесенский - вредитель, и что это, наверное, просто ошибка
наших славных органов. Общее собрание распустили и больше не созывали.
Партийные собрания стали проводить по отделам.
Мама рассказывала, что парторга их нефтяного отдела
несколько дней подряд вызывали в райком, и после очередного посещения
он пришел в свой кабинет, закрыл дверь на ключ и никуда не выходил.
Когда пришло время обеда и сослуживцы стали звать его через закрытую
дверь, он не откликался. Стучали все громче и громче, ответа нет.
В конце концов дверь сломали, парторг сидел за столом, голова на
столе - он уже не дышал после обширного инфаркта.
Мама не выступала сама, но сказала папе, что он должен
выступить в защиту тех, кого он хорошо знает. Папа так и сделал.
Он сказал мне, что если бы не настояния мамы, он выступать не стал
бы, боялся. Так же было за несколько лет до этого с выбором имени
для меня. Незадолго до моего рождения перестали приходить известия
от брата Исаака. Перед очередным отъездом на фронт он рассказал
папе "по секрету", что командует совершенно новой артиллерийской
установкой, что она заминировна и он должен лично ее взорвать если
их окружат. В конце ноября стало ясно, что он погиб, и мама настояла,
чтобы сына назвали в его честь...
Партийные
собрания в Госплане продолжались три дня, приняли неопределенные
резолюции, но ничего не изменили. Вознесенский и руководители Ленинградского
горкома были в итоге расстреляны, однако большинство из обвиненных
госплановцев отделались потерей работы или минимальными сроками.
Я запомнил только одну фамилию из тех, в защиту которых папа выступил
и кого он мне называл - Сухаревский. Когда тот вернулся из лагеря,
то позвонил папе, чтобы сказать, что он никогда не забудет его выступления.
История этого "госплановского бунта", уникального в то
время, пока не написана.
Папа не пострадал за свое выступление и продолжал руководить
сектором, однако через несколько месяцев один из папиных хороших
знакомых, работавших в отделе кадров, сказал ему: "Миша, у
нас разнарядка, скоро будем увольнять евреев. А о тебе еще и Вознесенский
всегда хорошо отзывался. Подавай-ка заявление об уходе". Папа
растерялся, стал говорить, что пятнадцать лет честно проработал
в Госплане, вступил в партию во время войны, начав работать младшим
экономистом, стал завсектором, неоднократно отмечался приказами,
награжден медалями и орденом за "самоотверженную работу во
время войны" и что вообще ему сначала надо найти другую работу.
Но доброжелатель повторил еще раз: "Не валяй дурака, уходи
пока не поздно, по собственному желанию". Так папа и сделал,
и 2 ноября 1949 года приказом нового Председателя Госплана Сабурова
был "овобожден от работы по реорганизации аппарата и откомандирован
в Высшую школу профдвижения, согласно запросу".
Ушел вовремя. За пять дней до выхода приказа, 27 октября
1949, был арестован Вознесенский, который с поста председателя Госплана
был снят в марте, а почти через год расстрелян через час после объявления
приговора…
Так папа оказался в Институт профдвижения, а в 1950
году перешел в Институт экономики АН, располагавшийся на Волхонке.
В Институте экономики Михаил Яковлевич вначале продолжал заниматься
экономикой трудовых ресурсов, но постепенно круг его интересов расширялся.
Он принимал участие в подготовке постановления по строительству
главного Туркменского канала и провел несколько месяцев в 1950 году
в Туркмении с экспедицией от института. Однако основным направлением
были вопросы труда и трудовых ресурсов.
Последние три года перед смертью Сталина были трудными.
Папа, много лет спустя, рассказал мне следующее. За пару месяцев
до смерти Сталина, к маме подошел ее однокурсник по институту, работавший
на десятом, секретном этаже Госплана и сказал: "Катя, мы работаем
над планом вывоза евреев и их размещения в Сибири. Пока не поздно,
разведись с Мишей, спасешь и себя, и Исачка". Мама рассказала
папе. Папа сначала не хотел верить, но понимал, что если так можно
было сделать с миллионами раскулаченных, с крымскими татарами, чеченцами,
корейцами и многими, многими другими, то можно и с евреями, а ведь
ссылка еще не самое худшее. Это не "десять лет без права переписки",
ответ, которые получали многие семьи на запрос о судьбе близкого
человека. На НКВДэшном языке то означало "тот свет". Папа
заплакал и сказал, пусть мама сама решает. Мама подумала и сказала:
разводиться не будем. Если сошлют, то поеду вместе с тобой. Вопрос
o сыне оставили открытым. Летом 1953 года, вскоре после рождения
дочери, папа уехал в экспедицию от Института экономики на Дальний
Восток.
После смерти Сталина обстановка в стране стала кардинально
меняться. После того как перепись 1937 года, показавшая, что в стране
не хватает несколько десятков миллионов человек, была объявлена
вредительской, не только статистика, но и демография как наука ушла
в подполье. Её возрождение началось в связи с подготовкой переписи
1959 года. Папа активно участвовал в разработке вопросника по населению
и в борьбе за возрождение демографической науки вместе с такими
известными демографами как Урланис и Валентей. Валентей в частном
письме писал ему (апрель 1965 г.) "Дорогой Михаил Яковлевич,
не обижайтесь на меня за мое молчание. Я всегда помню о Вас и о
том, что вы для меня сделали в жизни". Роль М.Я. хорошо отражена
в записке-доносе одного из руководителей Центрального статистического
управления (ЦСУ), П.Г.Подъячих (1969 г.): "...каждый, конечно,
волен иметь свою точку зрения на любой вопрос, но когда Б.Урланис
и М.Сонин, хорошо зная мнение правительства по этому вопросу, выступают
против него, то это противоречит действующим у нас элементарным
принципам демократического централизма".
Мне
кажется, что сила М.Я. как ученого-экономиста была не в глубоком
теоретическом анализе или тщательной работе с данными, хотя и то
и другое он не раз демонстрировал, а в остром чутье на насущные
вопросы, том в чём нуждалась страна, патриотом которой он был всю
свою жизнь. Он один из первых забил тревогу о растущем алкоголизме
и, что самое главное, сразу же указал, что упор должен быть не на
запретительные меры, а на вытеснение алкоголизма другими занятиями,
и другим образом жизни, будь то рыбная ловля, работа на приусадебном
участке, возможности законного приработка вне основной работы. В
частности, он ратовал за увеличение производства пива и прохладительных
напитков как противовес водке и самогоноварению.
Михаил Яковлевич оказался настоящим пионером в двух
областях, которые опять-таки не являются материалом для научных
трудов и публикаций, но оказывают громадное влияние на повседневную
жизнь миллионов. Но сначала немного истории. Во время войны Госплану,
как и многим другим московским учреждениям, были выделены участки
земли для посадки картошки. После войны Госплан, в лице Вознесенского
обратился в Совет Министоров с просьбой оставить эту землю для семей
госплановцев для посадки индивидуальных садов. Земля эта никем не
обрабатывалась, расположена была страшно далеко, рядом с деревней
Строгино напротив Тушинского аэродрома и отделена от Москвы рекой,
так что добираться туда надо было на трамвае до последней станции,
потом ехать на катере и идти несколько километров пешком. Разрешение
было дано за подписью Сталина. Мама как госплановка получила этот
участок, и папе пришлось проработать на нём и лично сравнить производительность
труда и урожай на этих личных участках и на землях соседнего колхоза
и совхоза. В результате он оказался одним из немногих экономистов,
ставших научно оценивать вклад приусадебных участков, количество
которых в 70-е годы стало исчисляться десятками миллионов, и чуть
ли не единственным, кто осмелился выступить в печати в их защиту,
когда началась хрущевская компания на их сворачивание и введение
многочисленных, часто нелепых, ограничений.
Его второй неоценимый вклад оказался связанным с довольно
случайным событием - в 1969 г. я подарил ему только что изданную
книгу Г. Гилмора "Бег ради жизни". В советское время выходило
немало пособий о пользе физических упражнений и до этого М.Я. регулярно
с семьей ходил на лыжах, но книга Гилмора была необычной. Она была
написана "человеческим", ярким языком. Папа прочел, загорелся
и начал бегать.
Другой бы так и бегал себе на здоровье. Но не папа.
Он начал активно пропагандировать бег в печати, организовал первый
в нашей стране клуб любителей бега при Московском Доме Ученых, который
вскоре стал чуть ли не самой популярной секцией. На большие "пленарные
заседания", на которые, например, приезжал из Киева знаменитый
академик Амосов, в зал собирались сотни людей. Его поддержали и
многочисленные энтузиасты, и это движение, без преувеличения, охватило
всю страну. Одновременно он активно участвовал и в работе другой
- демографической секции Дома Учёных, на заседания которой собирались
все ведущие демографы Москвы, и председателем которой был самый
известный демограф России, его друг Б. Урланис. Долгие годы он был
зам.председателя, а с 1981 года и до самой смерти в 1984 году, ее
председателем.
На заседании Демографической секции Дома ученых:
М.Я.Сонин, В.И.Переведенцев, В.А.Борисов
В последние годы жизни Михаил Яковлевич занялся вопросам
геронтологии, науки, которая тогда практически не существовала не
только в России, но и за границей. Его отличала необыкновенная любознательность
и готовность помочь. Его переписка исчислялась сотнями писем в год,
и многие из его корреспондентов считали себя его друзьями. Этот
круг был очень широк, и его союзники по борьбе за возрождение демографии,
такие как Урланис, Валентей или более молодой Переведенцев, и его
любимая ученица Роза Савранская, и товарищ по Плановому институту
Б.Мирошниченко, ставший послом СССР в Канаде, и пионер создания
ЭВМ в нашей стране Гутенмахер, и академик Струмилин, с которым он
часто общался в последние годы его жизни, и неизвестный никому слесарь
Жора из соседнего дома, которому Михаил Яковлевич помогал оформить
инвалидность, вникая в его проблемы и сочиняя для него письма в
"инстанции". После смерти Сталина папа активно помогал
устроиться на работу многим товарищам по Плановому институту и Госплану,
вернувшимся из лагерей. В последние годы он участвовал во многих
международных конференциях, в основном в социалистичеких странах.
Самая дальняя зарубежная командировка была в 1965 г. на Кубу в качестве
экономического советника, куда он поехал с женой и дочерью. Она
планировалась на год, но через полгода он вернулся. Тогдашнему кубинскому
руководству и советскому посольству не понравились его рекомендации
не спешить с радикальной аграрной реформой, национализацией и централизацией
планирования.
Последние годы его жизни прошли в тяжелой борьбе с лейкозом.
Он встретил свой диагноз не сгибаясь, продолжал активно работать,
заботился о внуках и внучках, по-прежнему вникал в заботы и проблемы
и коллег, и малознакомых людей, до последних месяцев, уже потеряв
значительную часть мускулатуры, пусть и медленно, бегал и плавал
в ледяной воде. Умер он, профессор и доктор наук, известный в стране
и далеко за ее пределами, в больнице Академии наук за универмагом
"Москва", лежа до последнего дня в палате на четверых.
Папа принадлежал к тем талантливым и активным экономистам,
кто, не пытаясь существенно изменить или разрушить советскую систему
(в то время не только второе, но и первое казалось совершенно немыслимым),
своими статьями, выступлениями, конкретными предложениями делали
все возможное, чтобы сделать эту систему человечнее, сделать ее
более осмысленной, облегчить жизнь "простых" людей. Судьба
избавила его от лагерей или тяжелого личного существования. Но все
сравнительные блага, звание профессора и доктора наук, свои посты,
начальника сектора в Госплане, старшего научного сотрудника и руководителя
небольшой группы, он получил своим трудом, не поступаясь ни научными
убеждениями, ни личными принципами, отстаивая всегда то, что считал
нужным для страны и ее жителей.
И.М.Сонин,
профессор факультета математики
Университета Северной Каролины в Шарлотте, США
|