|
Памяти Олега Сергеевича Пчелинцева. Слова друзей
Штрихи биографии
8 апреля оборвалась жизнь Олега Сергеевича Пчелинцева
- выдающегося российского экономиста, человека редких душевных качеств
и способностей. Он был сбит автомобилем при переходе улицы в родном
Чертанове. Город, которым он как ученый-урбанист так много занимался
и о котором так много знал, оказался причиной его гибели. Грустная
параллель с легендой о другом Олеге... До 25 июля, дня его семидесятилетия,
оставалось совсем немного. И ведь эта трагедия случилась не на склоне
его жизненной активности. Наоборот, именно в последние годы, месяцы
и дни своей жизни он работал, как одержимый, по всем направлениям
его неиссякаемого творчества, сформировавшимся и ярко проявившимся
уже в молодости.
Олег
Сергеевич родился в 1936 г. в Ленинграде. Его родители происходили
из среды рязанских мастеровых, перебравшихся в столичные города.
Дед по матери был токарем, по отцу - кузнецом. Наверное, укорененность
в профессии, свойственная этим занятиям, как-то передалась внуку,
научные работы которого наводят на ассоциации с тонко выточенными
или выкованными изделиями из металла. В месячном возрасте Олег с
матерью проделал долгий путь на поезде через всю страну, от Ленинграда
до Хабаровска, к отцу-военному, служившему там в артиллерии. Так
произошло первое его знакомство с географией, которую он любил и
знал до мельчайших деталей, вплоть до названий всех станций, скажем,
на пути из Мельбурна в Сидней.
Страсть к чтению, свойственная всему довоенному поколению,
но преимущественно в молодости, в Олеге Сергеевиче не убывала. Может
быть, это придавало языку его публикаций и устных выступлений заметный
налет книжности, но зато как много в них было книжного богатства
и безупречно построенных сложных литературных оборотов и образов.
Его выдающиеся способности к письму были, как это всегда случается,
вознаграждены бесконечной работой по редактированию чужих текстов.
Он делал это безотказно, хотя и довольно жестко. Вот один из ярких
образцов его пера, одновременно демонстрирующих блеск его юмора.
Вспоминая в своих (к сожалению, неопубликованных) "Мемуарах"
об одной из любимых книжек, прочитанных в раннем детстве (она называлась
"Карпик"), он пишет: "В "Карпике" меня
поразила сама возможность описывать мир глазами не человека, а маленькой
речной рыбки. С тех пор я всегда легко представляю себе разнообразие
возможных точек зрения (хотя и не всегда это доставляет мне удовольствие)".
Тем не менее, единственная четверка в его школьном аттестате была
по русскому языку и литературе. Он сам объяснил это тем, что не
сошелся с учительницей в оценке образа пушкинской Татьяны. Проникшись
сочувствием к отвергнутому ею Евгению, Олег никак не хотел признавать
ее "образцом русской женщины", что требовалось по программе.
За что и поплатился. С подобными примерами "тоталитарной цензуры"
он, разумеется, сталкивался и позже, но друзья и коллеги никогда
не слышали от него бурных сетований по этому поводу. Видимо, он
не был склонен поднимать эту проблему до разряда главных критериев
оценки советской системы.
Над
этой оценкой Олег Сергеевич напряженно размышлял всю свою жизнь,
после того, как двадцатый съезд потряс основы его детско-юношеского
восприятия общественного устройства отечества, романтизированного
книгами, песнями и фильмами о революции и гражданской войне, атмосферой
Великой Победы и ожиданиями грандиозных свершений на мирном поприще.
Читаем еще один фрагмент из упомянутых "Мемуаров": "В
самом деле, как же все-таки формировался средний молодой человек
сталинской, теперь уже такой далекой эпохи? Несомненно, огромное
влияние оказывала идея коммунизма. Перенося все лучшее в будущее,
она в значительной мере обесценивала настоящее, заставляла видеть
в нем "жизнь неистинную", "предысторию", говоря
словом К.Маркса. Конечно, здесь есть сходство с ожиданием загробной
жизни верующими, так что Сталин (как и в случае с "мощами"
Ленина в Мавзолее) мог опереться на богатейшие ресурсы религиозного
сознания. В этом смысле, самый сильный удар по идее коммунизма нанес
Н.С.Хрущев, сказав: "Коммунизм - это изобилие". Это была,
несомненно, десакрализация идеи, и я помню жаркие споры вокруг этих
слов между вполне взрослыми людьми. С этой фразы начался путь к
капитуляции СССР перед "потребительским" обществом Запада".
Олег
Сергеевич выбрал профессию экономиста без колебаний, хотя в те далекие
времена она не пользовалась нынешней популярностью. Для него экономическая
наука всегда была прежде всего политической экономией, наукой об
обществе и высших началах его развития, а не о способах счета или
добывания денег. Политико-экономический уровень и стиль мышления
отчетливо просматриваются во всех работах О.С.Пчелинцева, каким
бы темам они ни были посвящены и какой бы "конкретной экономикой"
он ни занимался. Но особенно ярко они проявились в начале 70-х годов
во время дискуссии по теоретико-методологическим проблемам социалистической
системы хозяйства между школой Я.А.Кронрода (Институт экономики
РАН), представленной далеко не одними только ретроградами, и возглавляемым
С.С.Шаталиным коллективом экономистов в составе ЦЭМИ АН СССР, куда
О.С. Пчелинцев перешел вместе со своим однокашником, другом и единомышленником
Ю.В.Сухотиным. В эти же годы впервые (не только в отечественной,
но и в мировой науке, до публикации Тобина о "двух уровнях
распределения") четко прозвучала концепция "социально-гарантированного
минимума жизненных благ", к теоретическому и прикладному развитию
которой Олег Сергеевич вновь и вновь возвращался в своих работах.
На пятом курсе экономического факультета МГУ Олег Сергеевич
заинтересовался проблемой больших городов. Тогда, на пике советской
урбанизации, она стояла очень остро, а решение этой проблемы, предлагаемое
официальными идеологами - "ограничение роста больших городов"
- выглядело, по меньшей мере, нереалистичным. И вот тут Пчелинцеву
очень пригодилось знание США, где как раз в эти годы географы и
городские планировщики оживленно обсуждали феномен субурбанизации,
или массового перемещения производства и населения из крупных городов
в их пригороды. Молодой специалист только начал работать в секторе
размещения производительных сил Института экономики РАН, как журналу
"Вопросы философии" понадобилась статья о городах. Практически
случайно редакция "вышла" на Пчелинцева и заказала ему
эту статью, которая появилась в февральском номере журнала "Вопросы
философии" за 1961 г. Статья для того времени была предельно
смелой. Автор выступил в ней против упомянутой официальной доктрины.
Во-первых, писал он, этот рост объективен, а, во вторых, ничего
страшного в нем нет, потому что спустя некоторое время начнется
субурбанизация - население и промышленность из больших городов станут
перетекать из них сначала в пригороды, а затем и в сельскую местность,
что, вероятно, и имели в виду К.Маркс и Ф.Энгельс, говоря о будущем
равномерном размещении производства при коммунизме. Кстати сказать,
ссылки на Маркса и Энгельса в работах Олега Сергеевича - это не
дань ритуалу. В ряде принципиальных вопросов он был их убежденным
последователем. Годы реформ 90-х годов, судя по выступлениям О.С.
Пчелинцева в научной и массовой печати, только укрепили его в такой
позиции.
Еще
до ранних седин став чуть ли не классиком отечественной урбанистики,
крупнейшим специалистом в области городского планирования и непременным
участником огромного количества экспертиз и совещаний, программ,
научных докладов и т.п., Олег Сергеевич сам никогда не согласился
бы с ролью певца урбанизации и больших городов. Как он говорил,
"если я что-нибудь и "воспевал", так это пригороды".
Воспевать что бы то ни было - это вообще не его стиль,
как и браниться в духе "осиновый кол вам...". Излюбленной
формой его критики какой-либо идеи был сарказм, а ее пропаганды,
или, как сейчас говорят, "презентации" - подчеркнуто строго
научное изложение.
Наука всегда была для Олега Сергеевича своего рода религией,
путем к спасению.
Может быть поэтому он никогда не покидал систему Академии
наук: с 1958 по 1971 гг. он работал в Институте экономики АН СССР
(включая аспирантуру), с 1971 по 1976 гг.- в Центральном экономико-математическом
институте АН СССР, с 1976 по 1986 гг. - в Институте системных исследований
ГКНТ и АН СССР, с 1986 по 2006 гг. - в Институте народнохозяйственного
прогнозирования РАН.
Что-что, а власть никогда его не интересовала. Никогда
он не придавал особого значения тому, чтобы его научные результаты
приводили к получению каких-то регалий и званий. В частности, это
выразилось в том, что на защиту своих блестящих кандидатской и докторской
диссертаций он выходил под огромным давлением людей, безмерно его
ценивших.
Кандидатская
диссертация была посвящена "современным методам обоснования
размещения производства в работах экономистов капиталистических
стран". Докторская, ставшая итогом его многолетней работы в
регионалистике, называлась: "Проблемы обоснования региональной
политики". Когда он ее защитил (блестяще!), все вздохнули с
облегчением: наконец-то все встало на свои места! Но он-то и без
этого всегда знал себе цену (может быть, знал лучше других). Поэтому
и не хотел тратить время на "какие-то защиты", крадя его
у вечности.
Но, наверное, все-таки нужно ставить вехи на своем пути,
обозначая достигнутые рубежи. После защиты докторской талант Олега
Сергеевича расцвел еще сильнее. Сколько он сделал за последние годы!
Он доказывал, что именно отставание инфраструктуры стало сегодня
одним из главных ограничителей экономического роста. В этих условиях
регионы и города должны стать инициаторами нового подхода к управлению
территориальным развитием, основанного на организации воспроизводства
основных видов ресурсов (включая высокотехнологичные) путем совместной
разработки и реализации долгосрочных программ обустройства территории
и развития человеческого потенциала. Разрабатывал новый подход к
финансированию инфраструктуры, основанный на мобилизации общественных
и частных инвестиций по каналам бюджетной системы и долевого участия
предприятий.
Он очень много работал с регионами и городами. Якутия,
Приморский край, Ханты-Мансийский, Ямало-Ненецкий и Ненецкий автономные
округа, Томская, Самарская, Тверская, Ивановская и Вологодская области,
Москва и Московская области - вот далеко не полный список тех территорий,
в решение проблем развития которых Олег Сергеевич внес свой весомый
вклад.
Много
работ опубликовал Олег Сергеевич на страницах любимого журнала "Проблемы
прогнозирования", членом научно-редакционного совета и редколлегии
которого он был. Журналом он занимался самозабвенно, не жалея на
это ни сил, ни времени и очень любил эту работу. Это такие основополагающие
статьи, как: "Экономическая реформа в России: в поисках выхода
из тупика" (№4, 1993 г.) и "Стратегия реформы и уроки
шоковой терапии" (№2, 1995 г.); "О социально-экономическом
обосновании содержания жилищной политики" (№5, 1998 г.); "Регионы
России: современное состояние и проблема перехода к устойчивому
развитию" (№1, 2001 г.), "Региональные условия экономического
роста" (№ 3, 2004 г.), "Двенадцать лет преобразований
экономики России: правильно ли был поставлен диагноз…" (№3,
2003 г.), "От поляризованного к сбалансированному развитию:
возвращаясь к наследию Ю.В. Яременко" (№5, 2005 г.).
Вообще, опубликовано им много: 5 книг и более 200 статей
(глав) в российских и зарубежных научных журналах и книгах. Среди
них первая его монография: "Экономическое обоснование размещения
производства: методы, применяемые в капиталистических странах"
(М., Наука, 1966 г.) и последняя: "Региональная экономика в
системе устойчивого развития" (М., Наука, 2004 г.).
Олег Сергеевич не был ученым-затворником: много выступал,
читал лекции студентам и аспирантам. Самая последняя его работа
- это доклад на Международной научной конференции, посвященной 20-летию
катастрофы на Чернобыльской АЭС, который он сделал всего за 3 дня
до своей гибели. Его название "Проблемы региональной инфраструктуры
как источник экономических и социальных угроз" звучит как предостережение.
Во
многом его творчеству способствовали те огромные уважение и любовь,
которыми Олег Сергеевич был окружен в Институте. Да и родная лаборатория
радовала своими успехами и теплой, почти "семейной" обстановкой,
основанной на глубоком человеческом взаимопонимании. Именно здесь
обрел он и своего последнего любимого ученика, а их у него было
немало.
Приходил в Институт он обычно очень рано - "с первыми
петухами" (то ли не спалось, то ли сказывались его рабоче-крестьянские
корни). Для него 7 утра было уже поздно. К тому времени, как "подтягивались"
его сотрудники, он успевал всласть наработаться на свежую голову
и в тишине. Затем наставало время общения с сотрудниками и коллегами,
обмена информацией, совместной работы. Но, похоже, что эти утренние
часы одиночества он ценил чуть ли не более всего.
Смириться с потерей невозможно. Кажется, вот поднимемся
на 16-й этаж, по длинному коридору дойдем до его кабинета, постучим
в дверь, откроем ее и там за компьютером вновь увидим Олега Сергеевича.
Валерий Гребенников и Надежда Ноздрина
Из дома вышел человек…
Восьмого апреля 2006 года Олег вышел из дома на прогулку
и, сбитый джипом, ушел навсегда.
Почему-то сочетание обыденности и случайности в этом
последнем событии его жизни у меня крепко связалось со всем строем
прожитых им семидесяти лет. Превращать внешне случайные события
в неслучайные было его призванием. Господину случаю он умел противопоставить
строго выверенный распорядок жизни и четко простроенный план собственного
сознания. Кажется, так действовали старые средневековые мастера.
В деталях укрепляли размеренность своей жизни, чтобы она давала
нужный результат. В тот роковой день случай, казалось, победил.
Но последнее слово осталось за Олегом. Им стала вся его теперь уже
завершенная первая жизнь. Вторая продолжается памятью о нем.
Рутину обыденности он не просто любил. Он понимал ее
и обладал редким даром укрощать ее нрав. Из пожирательницы времени
она становилась у него покорной служанкой, помогающей во всем, что
требует долгих, кропотливых, точно организованных усилий. "Совестный
деготь труда" - это и об Олеге тоже. Его уход - последнее действие
длинной череды превращений доступного ему потока событий в упорядоченное
целое.
За поминальным столом 12 апреля Валерий Гребенников
сказал, что Олег прожил в высшей степени успешную жизнь. Не от существительного
успех, а от глагола успел. Точнее не скажешь.
Олег и правда много успел. Наряду с главным (с юности
сумел стать собой, остался равным себе до конца своих дней, с Марьяной
построил семью, вместе прожили как люди, вырастили двух изумительных
дочерей и дождались внуков) он успел в еще одном фундаментальном
деле своей жизни: сделал лично своим мир земли и людей. Земля и
люди были в нем нераздельны, как нераздельны они в реальности. В
ограниченной лексике научных институтов он "крупный специалист
по региональной проблематике". Но оставим этот язык.
Можно в два счета связать масштаб личности Олега с любимой
им Землей с большой буквы, планетой. Но в том и дело, что грандиозность
Олега не в размерах предмета его научных занятий, а в невероятном
количестве деталей, которыми он владел в душе, и которые в душе
связал между собой. Огромная Земля была для него тем же, чем крохотная
планета для владеющего ею маленького принца Сент-Экзюпери. Своим
домом в самом теплом, детском смысле. В этом его грандиозность.
"Всесильный бог деталей, всесильный бог любви Ягайлов и Ядвиг"
был его близким другом. К слову, с другим богом, современным, номинальным,
повадками и манерой вовлеченности во власть напоминающим приснопамятных
сотрудников идеологического корпуса ЦК КПСС, у Олега не было никаких
отношений. И не случайно ни одного официального представителя этого
"бога" возле гроба в момент прощания не было, как не было
ни одного фальшивого или пропитанного елеем тайной идеологической
власти слова.
Оставаясь гигантской реальной территорией, земля вместе
с людьми, городами, лесами, пустынями составляла в его душе опорные
точки ума и сердца. Он любил ее и знал всю, до мельчайших подробностей.
Как-то вернувшись из похода по Западному Кавказу (дело было в конце
70-х) на вопрос Олега, где был, я ответил, что в районе малоизвестного
селения в верховьях реки Келасури. И сказал название, какое, уже
не помню. Его не было и нет на картах. Но хорошо помню, как Олег
характерно кашлянул и прочел небольшую обстоятельную лекцию об этом
селении, о тех, кто там живет, с каких пор, какие там строят дома,
какой разводят скот, какой там климат, какие проблемы у людей. Все
было живо, и все было правдой. Но я это видел, а он знал. Точно
так же обстоятельно он мог рассказать (и рассказывал!) о сопках
хребта Сихотэ-Алинь в Приморье на Дальнем Востоке (по впечатлениям
моего детства и здесь все совпадало!), о городах, поселениях, местностях
США, Мексики, Бразилии, Африки, Индии. Вообще о любой точке планеты
на самой подробной карте.
Землю он знал всю. Но за пределами тогдашнего СССР ее
своими глазами не видел. И не мог в принципе. Внешним временем правили
тогда люди столь же амбициозные в претензии на зрячесть, сколь слепые.
Почти как сейчас, но в наивной жестокости менее избирательные. Зато
видеть сквозь ограничения он мог, и видел, как никто другой.
Никому ничего не навязывая, Олег успел своим примером
расширить мир тех, кто с ним соприкасался. Успел вызвать благодарное
восхищение редчайшим сочетанием твердости собственной точки зрения
и толерантного признания точки зрения другого. Внятно возражая,
он вызывал благодарность, а не горечь, раздражение или гнев. В словах
за поминальным столом это вернулось множеством примеров, предвестием
доброй, сердечной и долгой памяти о нем.
Многим, кто значительно моложе, он предложил способ жить, строить
отношения с людьми не как поучение, а как факт своей собственной
жизни, состоявшийся рядом. Могучая позиция.
Избегая наград, званий, власти и прочих ситуативно привлекательных,
но временных и безусловно второстепенных вещей, Олег поздно защитил
докторскую. Его уговаривали, он отнекивался. Почему? Есть разные
объяснения.
Мне казалось, для него довольно рано в жизни наступило
время, когда ученые степени, как социальный ресурс, перестали его
интересовать, отодвинутые на задний план задачей успеть. Не потому
что он не нуждался в материальной поддержке. Нуждались они с Марьяной,
с детьми, еще как нуждались. Но с течением времени его все больше
страшили потери и все меньше привлекали приобретения от участия
в инфантильных играх взрослых людей, видящих человеческую мудрость
в умении оседлать престиж науки, превратить его в ресурсы и управление
ими.
Навлекая на себя подозрения в патологической "скромности",
Олег сторонился науки как идеологии. Под "идеологией"
я подразумеваю состояние, при котором наука перестает быть живым
знанием, становится мертвой, будь то марксизм советского образца
или идеологическая валюта в ролевых социальных играх с тщательной
имитацией вторичных признаков высокой науки. Его не интересовала
власть, в том числе загримированная под образ науки. Я всегда знал
его сторонником самого простого и фундаментального способа получать
научные результаты: любить то, что стремишься узнать, служить ему,
подчинять этому повседневность, быть внимательным к деталям, работать
над собой, преодолевать собственную косность.
Нас в 1976 году познакомил Костя Соколов, работавший
тогда в ЦЭМИ. Олег руководил лабораторией региональных проблем в
научном коллективе Станислава Шаталина и был оппонентом Кости по
кандидатской диссертации. Я же был безработным.
Мы поговорили о методах анализа данных, и Олег с помощью
Шаталина взял меня в свою лабораторию. Его не беспокоило, что формально
я никогда никакого отношения к регионалистике не имел. Он считал,
что то, что я делаю, надо поддержать, этого было достаточно. А для
меня это было чудо. Спасение того, что в моих глазах делало существование
осмысленным. Еще одно чудо - коллектив Шаталина. Климат в нем, а
главное - люди. Это одно из моих самых ярких и теплых жизненных
впечатлений. И этим я обязан Олегу.
Я храню именной альбом отца, он получил его в 1941 году
за месяц до начала войны как выпускник первого выпуска Высшего военно-морского
инженерного училища в Ленинграде. Там среди фотографий преподавателей
есть с детства знакомая фотография молодого профессора математики
Леонида Витальевича Канторовича. Это Олегу я обязан встречей и возможностью
личного общения с этим величайшим ученым. Считая Шаталина своим
учеником, он часто бывал в отделе, участвовал в шаталинских школах,
семинарах, конференциях.
Олегу я обязан тем, что смог завершить первый цикл своих
исследований по детерминационному анализу, написать книгу. Ему же,
не меньше, чем Шаталину и Канторовичу, я обязан возможностью опубликовать
в "Науке" эту книгу, которая шла вне всяких институтских
планов. Работая потом в театре на Таганке, я получил результат,
который для себя считаю лучшим: расширение силлогистики Аристотеля,
путем вычисления минимума и максимума дробно-линейных функций на
выпуклых многогранниках. В сущности, идея таких вычислений была
сформулирована и выведена в жизнь Леонидом Витальевичем как раз
в те годы, когда он преподавал математику моему отцу. Когда все
было готово и Дмитрий Александрович Поспелов предложил это опубликовать
у себя в Известиях Академии Наук, в серии Техническая кибернетика,
возникла, естественно, столь же идиотская, сколь и неизбежная тогда
проблема оформления акта экспертизы на статью. Директор театра на
просьбу подписать акт выпучил глаза. Тогда именно Олег по моей просьбе
поставил свою фамилию в качестве соавтора, оформил акт экспертизы
на статью через экспертный совет Института системных исследований,
а потом при публикации снял свою фамилию, сославшись на то, что
"ознакомившись с окончательным вариантом рукописи пришел к
выводу, что его вклад недостаточен для полноправного соавторства".
У него не было ни малейших колебаний.
Давно нет Леонида Витальевича. Нет Шаталина. Нет многих.
Теперь нет Олега.
12 апреля он, уже бесплотный, собрал знавших его сначала
на Литовском бульваре, потом на Нахимовском проспекте. И еще раз
подкрепил непреложную истину: неприметные нити человеческой памяти,
скрепляющие мир людей, прочнее, чем все институты вместе взятые.
Сергей Чесноков
Мы еще вернемся к его работам
Трагическая гибель близкого человека всегда ощущается
как потеря части самого себе, утрата каких-то ценностей жизни, связанных
с совместно прожитым. Я помню наше совместное участие в семинаре
известного философа Г. Батищева, где Олег делал доклад, нацеленный
на использование новых для нас в то время философских идей. О. Пчелинцев
пытался обогатить экономическую мысль результатами анализа предметной
деятельности, преодолеть догматический разрыв между представлениями
о предмете экономической науки и реальной деятельностью людей.
В последующие годы нас объединил возрастающий интерес
к проблеме, связанной с урбанизацией, с судьбами городов в стране
и мире. Многие идеи, которые в то время формулировал и защищал Пчелинцев,
сегодня стали общим достоянием, элементом достижений нашей науки.
Для меня особенно интересна работа Олега, направленная на осмысление
роли и места развития больших городов. Этим идеям в то время противостоял
идеологический страх власти и руководства градостроительной наукой
и проектированием перед развитием больших городов. Обращает на себя
внимание разработка проблемы социальной и экономической значимости
развитых городских форм как условия, средства развития личности
и, следовательно, роста значения этих форм как фактора определяющего
ориентацию развития производства на сложившуюся социальную инфраструктуру.
Эти идеи послужили основой для дальнейшего возрастающего
внимания Олега к социальным факторам в развитии экономики, развития
общества.
Работы Олега Сергеевича Пчелинцева ждут своих исследователей.
Александр Ахиезер
Был и остается
Известие о гибели Олега Сергеевича, сообщенное мне вечером
в субботу, было настолько ошеломляющим и неправдоподобным, что в
это нельзя было ни поверить, ни согласиться. Накануне, в пятницу
мы с ним разговаривали по телефону, он рассказал о заседании, посвященном
Чернобылю, где он выступил с докладом; договорились о дальнейших
планах нашей работы…
С Олегом нас связывало и многолетнее творческое сотрудничество
и далеко не формальные, доверительные товарищеские отношения. Впервые
об Олеге Сергеевиче я услышал, работая в Гипрогоре, когда широкую
известность получила только что вышедшая его книга, посвященная
зарубежным экономическим исследованиям. Многие затронутые в книге
вопросы произвели "эффект разорвавшейся бомбы", настолько
они не совпадали с традиционной негативной оценкой "западных"
подходов, и что, пожалуй, было более существенным для нас - они
содержали новую трактовку роли городов и регионов в социально-экономическом
развитии общества. Очное и предметное знакомство произошло позже,
когда Олегу прислали на рецензию мою статью в Известиях Академии
наук, посвященную комплексному развитию городов. Его замечания и
рекомендации, сообщенные в весьма деликатной и дружелюбной форме,
были весьма глубоки и профессиональны.
Последние 15 лет наше сотрудничество с Олегом Сергеевичем
и его товарищами по лаборатории приняло постоянный характер. Совместно
мы выполнили ряд исследований, среди которых я бы выделил Самарско-Тольяттинскую
агломерацию, кризисные города России и Новый Уренгой. По результатам
исследований было издано более 10 монографий. За цикл опубликованных
исследований по социально-экономическому развитию городов России
Олег Сергеевич в составе авторского коллектива был удостоен Медали
Российской Академии архитектуры и строительных наук (РААСН), а в
начале 2006 года был принят в число советников Академии.
Олег Сергеевич принадлежит к очень редкой категории
талантливых людей, являясь одним из наиболее ярких представителей
региональной и городской экономики. Он обладал глубокими энциклопедическими
познаниями в экономике, географии и социологии, был всегда в курсе
зарубежных исследований, что позволяло ему рассматривать изучаемые
проблемы в тесной взаимосвязи различных научных дисциплин с учетом
общенациональных и мировых тенденций социально-экономического и
пространственного развития.
Олега Сергеевича выделяло исключительное трудолюбие,
мужество и убедительность в отстаивании принципиальных позиций,
нередко не совпадавших с "официозными" подходами. Его
отличали скромность, деликатность и доброжелательность в обращении
независимо от "ранга" человека. Я думаю, он сознавал свою
роль в науке, но в его поведении не было ни малейшего намека "на
звездность".
Хотелось бы отметить еще одну характерную для Олега
черту - он был по настоящему надежным товарищем и другом. Без лишних
слов он помогал выйти из трудных ситуаций, беря на себя решение
значительной части проблем, как это имело место в работе по Новому
Уренгою.
Я думаю, что по отношению к Олегу Сергеевичу слово "был"
представляется явно избыточным. Безусловно, память о прекрасном
ученом и друге останется в наших сердцах. Но я убежден, что научное
достояние Олега Сергеевича Пчелинцева и его вклад в отечественную
и мировую науку будет верно служить не только нынешнему, но и грядущим
поколениям. А мы можем быть благодарны судьбе, что многие годы Олег
Сергеевич был с нами, одарив каждого из нас своим примером высокого
служения науке и доброго отношения к людям.
Владимир Любовный
Пунктир памяти
Сорок лет назад меня свела с Олегом Сергеевичем Пчелинцевым
общая научная проблема, которой мы тогда занимались - рост крупных
городов. Я узнал о нем раньше, чем он обо мне, - прочел в "Вопросах
философии" его статью "Рациональное
размещение производства и проблема больших городов". Сегодняшнему
читателю трудно понять новаторство этой статьи, которая может показаться
тяжеловесной, перегруженной цитатами из "классиков", пропитанной
духом уже очень далекой от нас эпохи. Но это форма, в чем-то обязательная
одежда тех дней, хотя я бы не сказал, что и тогда он так уж ортодоксально
следовал общепринятой моде. Необычным же было содержание, главной
чертой его я бы назвал "антиутопизм", продиктованный необыкновенным
чувством реальности.
Тогда, как и сейчас, и мировое, и отечественное исследовательское
стадо носилось с очередными мифами, среди урбанистов это был "оптимальный
город". Мифы такого рода, собственно, всегда одни и те же:
лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным, так давайте
все будем богатыми и здоровыми, стоит только захотеть, проявить,
как сказали бы сейчас, политическую волю. Если же это не получается,
то лишь потому, что воля была слабая, либо кто-то совершил ошибку,
не захотел прислушаться к нашим призывам, а скорее всего сознательно
нам навредил, тем более что мы всегда окружены странами и народами,
главный смысл существования коих заключается в том, чтобы вредить
нам.
И вот в авторитетном журнале появляется статья, которая
идет вразрез с общепринятой розовой верой и говорит: оптимальный
город невозможен, а рост крупных городов, с которым партия и правительство
боролись еще с тридцатых годов, все время обещая его ограничить
и принимая бесплодные решения на этот счет, - закономерен и неизбежен.
Я пришел к похожему выводу, учась в киевской аспирантуре
и тоже занимаясь крупными городами, но когда я лишь заикнулся об
этом в беседе с моим научным руководителем, весьма уважаемым мною
и чрезвычайно умным человеком, к тому же классным профессионалом,
основателем советской школы районной планировки Даниилом Ильичем
Богорадом, то он разве что не перекрестил меня со словами "изыди,
сатана!". Я был еретик, и нужно было поскорее избавить меня
от этой ереси.
А дальше события развивались так. Я закончил аспирантуру,
подготовил к защите диссертацию, но в это время Даниила Ильича,
который, несмотря ни на что, все же поддерживал меня, не стало.
А другой классик тех лет, В. Г. Давидович, к которому я обратился
за поддержкой (он дружил с Богорадом), дал понять, что с сумасшедшими
он иметь дела не желает. Я не знал, куда сунуться со своей диссертацией,
и от безысходности решил обратиться к О.С. Пчелинцеву, которого
знал по его статьям и представлял себе маститым московским ученым.
Набравшись храбрости, я отправился в столицу, не будучи уверен,
что смогу разыскать мэтра и что он согласится со мной разговаривать.
Каково же было мое удивление, когда, придя в институт
экономики на Волхонке, я встретил молодого человека (оказалось,
что он на год младше меня), настолько благожелательного и чуждого
какой бы то ни было академической спеси, что я готов был поверить
в преждевременное наступление в этом отдельно взятом месте коммунизма
с превращением всех людей в братьев (и сестер, потому что при этом
разговоре присутствовала еще не менее благожелательная Майя Львовна
Стронгина, работавшая тогда вместе с Олегом). Они полистали мою
диссертацию, довольно, впрочем, внимательно, и попросили оставить
ее у них на некоторое время, после чего я отбыл в свой родной Харьков.
Но не прошло и недели, как М. Стронгина позвонила мне и сказала,
что и она, и Олег прочли диссертацию и уже в принципе договорились
с начальством, чтобы я защищал ее у них в институте. Что вскорости
и имело место.
С тех пор прошло, повторяю, 40 лет. Жизнь иногда плетет
очень странные кружева. Тогда мы обитали в разных городах, а по-нынешнему
- и в разных странах. Но каким-то образом получилось так, что через
десятилетия мы оказались жильцами практически соседних домов - на
том самом Сумском проезде, где под колесами шального джипа окончился
его земной путь, - и работали в одном институте, даже на одном этаже.
А между этими двумя датами - 1966 и 2006 годами - мы,
неоднократно меняя места работы, постоянно пересекались по разным
поводам и в разных географических точках. Олег был причастен к защите
не только моей кандидатской, но и докторской диссертации - уже в
Институте системных исследований, где он тогда работал вместе со
Станиславом Сергеевичем Шаталиным. У них я нашел гораздо больше
понимания, чем в более близкой мне демографической среде. Мы много
лет вместе участвовали в работе Государственной экспертизы Госплана
СССР, куда я был приглашен тоже по его рекомендации, неоднократно
вместе ездили в командировки. Однажды вместе были у Нурсултана Назарбаева
- став президентом Казахстана, он пригласил группу московских экспертов
и попросил их поделиться своими соображениям о перспективах развития
нового государства.
Каждая встреча с Олегом означала долгую беседу, которую
легко было начать, но невозможно закончить. Он всегда был настолько
полон идеями, мыслями о том, чем он сейчас занимался, так щедро
всем этим делился, так внимательно слушал возражения… Не скажу,
что я всегда был с ним согласен, нам случалось спорить, но ценность
споров с ним была в том, что он никогда не скользил по верхам, напротив,
копал глубоко, искал доводов посерьезнее. Свою точку зрения он отстаивал
до конца, но в нем не было никакой амбициозности. По правде говоря,
я не много могу вспомнить собеседников, которых в такой степени
интересовала не победа в споре, а истина.
Но я хочу вернуться к тому, с чего начал, - к полемике
о будущем больших городов, в котором очень хорошо отразился характер
Олега. Эта полемика длилась очень долго и во вполне советском стиле.
Отсутствие аргументов восполнялось идеологическими обвинениями.
Наши "антиурбанисты" были убеждены, что защищают непреходящее
сельское добронравие, тихую жизнь на природе, против чего и ополчился
всеразрушающий большой город, а заодно и его защитники, к каковым
они относили и Пчелинцева. Его доводы были поглубже тех, которые
они могли воспринять, да они и не очень старались. Своих оппонентов
они сразу зачисляли в число идейных противников, поклонников западного
урбанизма и т.п. Однажды я даже присутствовал при разговоре, в котором
ему прямо угрожали "неприятностями", если он не перестанет
защищать "антипартийную линию" (это было после научного
заседания, на котором сторонники волевого ограничения роста крупных
городов настаивали на том, что любые возражения против такого ограничения
означают протаскивание буржуазной идеологии).
От своих взглядов он, конечно, не отступился, но это
вовсе не значило, что сам он был поклонником большого города, он
просто понимал его неотвратимость, потому что трезво видел глубинные
механизмы урбанизации. А по своим личным склонностям он был абсолютно
антиурбанистический человек, москвич, которому постоянно не хватало
леса, луга, речки. Однажды я встретился с ним в Париже - через два
дня, после того, как он приехал туда впервые. Я спросил, что он
уже успел повидать. Он немного смутился и сказал: ты, наверно, будешь
смеяться, но я сходил в зоопарк, там как-то меньше камня, хоть какая-то
природа. Он часто ходил гулять в наш Чертановский лес, и дальше,
как-то возил меня на Оку, показывать свои любимые места. И под машину-то
он попал, возвращаясь с прогулки, из Коломенского.
Прощай, Олег. Мне есть за что быть тебе благодарным.
Светлая тебе память.
Анатолий Вишневский
|