… о гендерном неравенстве

Женщины в России гораздо более эмансипированы, чем на Западе, а на бытовом уровне у нас вообще матриархат. Так ли это? Forbes Woman поговорил с социологом Анной Темкиной о том, что мешает женщинам делать карьеру и могут ли изменить ситуацию гендерные квоты, женские объединения и позитивные ролевые модели

Анна Темкина — Ph.D. по социологии, профессор факультета социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, содиректор программы «Гендерные исследования».
— Есть мнение, что в России ситуация с гендерным балансом лучше, чем на Западе, потому что у нас женщины раньше оказались вовлечены в политическую и трудовую деятельность. Так ли это?
— Ответ на этот вопрос — и да, и нет. В вопросе гендерного равенства Советский Союз действительно опередил многие страны. Право на аборт, труд, независимость личности, избирательное право — все это советские женщины получили или первыми, или одними из первых. Радикальным был рывок в равном доступе к образованию. 
Но когда мы сейчас, в начале XXI века, говорим о правах, мы имеем в виду в первую очередь индивидуальные права, права личности. В Советском Союзе при разговоре о правах речь шла о чем угодно, только не о правах личности. Женщина была освобождена и эмансипирована для государства, выполнения государственных целей социалистического строительства. Социологи называют это «гендерным контрактом»: женщина получила право работать и регулировать репродукцию (кроме сталинского периода, когда аборты были запрещены) для того, чтобы быть рабочей и репродуктивной силой во благо государства. Государству были нужны рабочие руки, рост населения, армия. Женщина была менее зависима от мужчин по сравнению с патриархатными обществами, но зависима от государства.
Эта зависимость проявлялась в тонкой, незамечаемой ткани повседневности. Детские сады, ясли, больницы, поликлиники, продленные дни в школе — почти все, что поддерживало женщину как мать и как работницу, было государственным и безальтернативным. Советская женщина не могла выбрать поликлинику, врача, не могла выбрать роддом — она строго следовала предписаниям. Ее жилье и жилье ее семьи было государственным, его нельзя было купить на свободном рынке. Благополучие зависело от места работы и проживания, к которым жестко приписывались распределяемые государством блага. Таким образом, права женщины в советское время вовсе не были связаны с тем, что понимает под правами либеральное общество. И хотя сейчас у нас потребительское общество, в котором популярна неолиберальная идеология, государственные и общественные институты сохраняют многие советские черты. Современная российская женщина во многом является наследницей советской женщины.
С одной стороны, российская женщина достаточно и давно эмансипирована. Это позволяет проблематизировать вопрос о феминизме, мы часто слышим: «Чего вам не хватает? У вас все права уже есть! Ну, по мелочи чего-то, может, не хватает — но вы что, хотите шпалы таскать?» С другой стороны, женщина эмансипирована в первую очередь как мать, и именно в этой роли получает поддержку от государства, которому она нужна как функция, исполняющая демографическую политику. В каком-то смысле это состояние противоположно индивидуальным правам, потому что индивидуальное репродуктивное право подразумевает, что женщина сама решает, иметь ли ей детей, и никого, кроме нее, это не касается. В России это касается всех, от депутата до гинеколога. Женщина оценивается по признаку репродукции: «А ей еще рожать», «А что же вы хотели после родов?» 
Современное положение женщины в России представляет собой причудливую мозаику. Но ее отдельные элементы объединяет одно важное обстоятельство: со стороны государства отсутствует месседж о том, что оно заинтересовано в гендерном равенстве. Закон о гендерном равенстве трижды пытались принять и трижды отклоняли. Этот закон — рамка, которая позволяет нам рассуждать и о домашнем насилии, и об абортах, и о контрацепции. Но такого послания о заинтересованности в гендерном равенстве своим гражданам и гражданкам российское государство не дает. Хотя и нельзя сказать, что оно дает только консервативные послания — как я уже говорила, это сложная мозаика. 
— При этом от эмансипированных (пусть и частично) женщин часто можно услышать: «Не нужны нам эти шпалы, хочется быть слабыми». 
— Советская женщина была перегружена. Фактически за родительство отвечала она. Это не значит, что мужчины совсем не брали на себя эту ответственность. Но считалось: если мужчина занимается ребенком — хорошо, не занимается — и не надо; отец, уйдя из семьи, часто «переставал» быть отцом, принимать участие в заботе. А женщина не могла перестать быть матерью и фактически несла двойную нагрузку — на работе и в семье.
Сегодняшние молодые люди уже строят свою жизнь иначе, во многом как проект, договариваясь. Они более-менее настроены на гендерное равенство. Однако даже при этом неравенство имеет тенденцию сохраняться и воспроизводиться. Предположим, что пара договорилась о равном разделении домашних обязанностей и равнозначном вкладе в домашний бюджет. Но когда рождается ребенок, мать уходит в декрет на три года. В это время мужчина должен удвоить свои усилия на работе, чтобы в одиночку обеспечивать семью из трех человек. Женщина начинает отставать в карьере и заработке. Если, например, через четыре года рождается второй ребенок, женщина отстает от мужчины в карьере уже на 6-8 лет. А мужчина, если и обрел за это время навыки заботы, то в значительно меньшем объеме, чем женщина. После этого полноценно интегрировать отца в заботу, а мать в карьеру достаточно проблематично. И на этом этапе у женщины часто формируется убеждение: «Ну и хорошо, мне и не нужна карьера, это противоречит женской природе». Чуть позже, когда дети станут подростками, женщина может выдохнуть и вернуться к активной работе, восполняя упущенное. Хотя, поскольку основная ответственность за детей по-прежнему на ней, она, скорее всего, будет выбирать работу с более удобным графиком или расположением, откажется от позиции, предполагающей, например, частые командировки. А потом начнут болеть родители, ей придется ухаживать уже за ними. Так, несмотря на все изначальные эгалитарные установки, партнеры оказываются в ситуации достаточно очевидного неравенства. Конечно, даже в таких условиях можно сделать успешную карьеру, но скорее вопреки, чем благодаря. И это пример изначально эгалитарной пары. В гендерной мозаике встречаются и гораздо более традиционалистские установки. В известном смысле в более «выгодном» положении оказываются те пары, которые изначально не ориентируются на равенство и самореализацию женщины — не происходит перелома, не ломаются ожидания. 
— Но из-за того, что женщины отвечают за воспитание, заботу, опеку — как в семье, так и в различных институтах, от детского сада до «собеса», — многие считают, что «у нас вообще матриархат».
— Давайте смотреть на индикаторы. У кого в стране зарплаты больше — у мужчин или у женщин? Кого больше во власти? Структурного матриархата нет.
О «матриархате» (в кавычках, потому что это уже слишком заезженный термин) зачастую говорят тогда, когда обнаруживают «власть» женщин в сфере интимности или в приватной сфере, власть матери. В сексуальной сфере, в родительстве женщина может приспосабливаться и манипулировать: «Мой заработок ниже, но зато я буду распоряжаться тем, кто имеет доступ к детям». Это так называемся патриархальная сделка — определенные женщины получают выгоды и в патриархатной системе как матери, как объекты сексуального желания.
При этом нельзя сказать, что одни женщины борются с патриархатом, а другие только и делают, что пользуются его благами. Мы по-разному ведем себя в разных ситуациях, которые по-разному определяют наше положение. Надеть пальто удобнее самой, но кто ж откажется от помощи в перетаскивании тяжелого чемодана. Наша жизнь, наша рутина пронизана ритуалами (они часто воспроизводят гендерное неравенство) и одновременно — борьбой за власть и ресурсы, в том числе через приспособление и транслирование консервативной (гендерно традиционалистской) повестки. Здесь есть и поколенческий разрыв, но он не стопроцентный, потому что многие и в молодом поколении усваивают патриархальные ценности, которые сейчас еще и очень сильно маркетизированы.
— Если единственная женщина в совете директоров говорит: «А мне никто не мешал, я никакой дискриминации не заметила» — это «ошибка выжившего» или нежелание признавать проблему?
— Думаю, это отсутствие навыка социальной рефлексии, которая вообще для нашего общества очень характерна. Мы многие вещи видим либо черными, либо белыми, даже когда пытаемся мыслить критически. Своя ситуация может быть благополучной — в конце концов как советское, так и постсоветское общество дает женщинам возможности для самореализации, у нас разрешено многое из того, что запрещено в других странах. Но за собственным успехом можно не заметить ситуацию другого человека. Ресурсы распределены в обществе очень неравномерно. Легко достичь многого, если ты училась в хорошей школе, поступила в престижный вуз. А если ты родилась в провинции? А если в неблагополучной семье? А если для того, чтобы получить образование, приходилось работать в ночные смены? А если у тебя рано родились дети, потому что в свое время тебя не научили пользоваться презервативами (потому что якобы нельзя даже произносить это ужасное слово при подростках, оно на них разлагающе действует)? 
— Помогут ли изменить ситуацию всевозможные женские объединения — например, бизнес-клубы для женщин?
— Если говорить в самом общем виде, то простого ответа на этот вопрос не существует — ни отрицательного, ни положительного. Это очень контекстуально обусловленный процесс. Все зависит оттого, кто, где, когда это делает. В разных обществах и в разные исторические периоды это может иметь совершенно разный смысл и приводить к совершенно разным результатам.
Объединяться можно и нужно по любому поводу, по которому мы готовы объединиться и который касается актуальных для нас тем. Солидарность важна. Важная составляющая объединения — то, что когда-то в западном феминистском движении было названо ростом сознания: когда при обсуждении каких-то явлений возникает понимание, что это не твоя личная проблема, с которой надо идти к психотерапевту, а общая. Общая — значит, социальная. Общая — значит, политическая. Значит, за ней стоит нехватка идеологии, какого-либо ресурса или каких-либо возможностей. Так, например, произошло с семейным насилием: буквально в последние пару лет в России о нем заговорили как о социальной и политической проблеме, а не индивидуальной, сугубо
Но не всякое объединение способствует такому (феминистскому) росту сознания. Круг женщин может работать над совсем другой повесткой — ну, скажем, над вопросом: «Как найти и удержать богатого мужа», «Как управлять мужчинами?». Если у женщин нет возможности добиваться власти процедурным способом, им остается или менять свое положение в обществе, или приспосабливаться к нему. Приспосабливаться безопаснее, проще, социально одобряемо. Это приспособление включает маневрирование и манипулирование: если нет реальной власти, значит, будет подковерная борьба. 
В этом смысле женские клубы совершенно непредсказуемы. Они могут бороться против гендерной дискриминации, а могут, наоборот, объединяться под лозунгом «мы — слабый пол». Или мозаично сочетать и первое, и второе. Это зависит от множества факторов, включая культурный капитал и характер отношений в данной организации или в данной среде.
Но при этом, с кем бы ни взаимодействовала женщина в социальных процессах или в личной жизни, всегда будут темы, которые ей проще, удобнее, безопаснее обсуждать в кругу других женщин.
— Один из аргументов сторонников гендерных квот — важность позитивных примеров. Об этом говорят, например, авторы немецкого законопроекта о гендерных квотах: чтобы изменить ситуацию с гендерным балансом, нужны ролевые модели. Вы согласны?
— Говоря о ФРГ, я бы согласилась, что ролевая модель важна. А в наших условиях — не уверена, что ей не устроят обструкцию за то, что у нее, например, нет детей. Или за то, что она лечилась от депрессии. Или еще за что-нибудь. Я помню рассказ Галины Старовойтовой о том, как она — давно еще — шла к трибуне и услышала, как кто-то сказал: «Посмотрите, какие у нее ноги кривые». Она-то женщина сильная, ее это не слишком взволновало, но сам факт симптоматичен. Беспроблемных биографий не бывает, любого человека можно в чем-нибудь да упрекнуть, но в женщине-лидере недостатки будут выискивать. 
С другой стороны, в России мне пока сложно представить женщину, которая, добившись успеха, скажет: да, мне важна именно карьера, я многого добилась и этим горжусь, а все остальное не важно. Скорее всего, она не забудет перечислить всех, кто ей помогал — что может быть правдой, но смещает фокус с ее собственной агентности на агентность ее окружения. Или другой вариант — женщина рассказывает, как много успевает: и работать, и детей растить, и пироги печь, и за собой следить. Казалось бы, какое отношение дети и пироги имеют к карьере? Но в патриархальном обществе для того, чтобы получить «право на карьеру», надо доказать свою «женскую состоятельность», слабость, готовность к самопожертвованию. А отсюда недалеко и до позиции «жертвы», хотя это и противоположный полюс. Ее потом могут использовать в качестве аргумента харассеры, говоря, что женщина «сама напросилась». 
— Звучит довольно мрачно. Есть ли шанс на перемены?
— Есть, и я вижу их последние пару лет. Я вижу все больше и больше женщин и, кстати, мужчин, которые серьезно интересуются фем-повесткой и относятся к этому не как к каким-то шуточкам. Вижу усиление общественной рефлексии — она шла последние лет 20, но раньше была как бы загнана в гетто довольно узкого культурно-академического круга. Вижу, как меняются стереотипы и нормы поведения. 
«Женщин вообще» не существует — есть женщины разных классов, разного возраста, разных этнических групп
Правда, все это происходит в цифровой реальности, то есть внутри интернета. Здесь очень просто устанавливать социальные связи. А в это время в материальной реальности, где находятся наши тела, напротив, сильна консервативная, патриархальная политика.
— В материальной реальности сейчас пандемия, и симптоматично, что больнее всего она ударила по женщинам.
— Это так. И одновременно — я и мои коллеги не успеваем выступать на всевозможных площадках, где нас просят рассказать про гендер, феминизм и так далее. Спрос на эту тему растет, и это, конечно, повышает общественную рефлексию. Это важнейшее условие перемен. Другое условие — ресурсы, и с ними хуже, хотя общаться в интернете можно с минимумом ресурсов. 
Говоря о гендерном разнообразии, важно помнить, что женщины очень разные. «Женщин вообще» не существует — есть женщины разных классов, разного возраста, разных этнических групп. Есть женщины-мигранты и женщины-беженцы. Есть женщины с разной сексуальностью. Очень многим из них не хватает трибун, но как только их голоса начинают звучать, это пространство рефлексии становится разнообразным. Появляются новые исследования, меняется картина мира.
Помните, я говорила про советское наследие? При всех недостатках нашего образования у нас оно массовое и достаточно качественное. Образование — очень важная вещь для социальных сдвигов. И этот ресурс у нас есть. Так что есть и шанс на перемены.

Мария МИХАНТЬЕВА. Forbes, 4 февраля 2021 года

Насилие, принуждение к абортам и убийства чести: как Кавказ стал одним из опаснейших мест для женщин

На прошлой неделе российские СМИ облетела скандальная история о похоронах кукол вместо новорожденных близнецов в Дагестане: женщина по имени Лаура несколько месяцев обманывала супруга, притворяясь беременной, и это выяснилось только тогда, когда на кладбище кто-то решился заглянуть под саваны. Ситуация выглядит одновременно абсурдно и пугающе — правозащитники считают, что такой поступок может быть связан с нарушением прав человека в кавказских республиках. Как женщинам на Кавказе навязывают роль «мешка для производства детей», что ждет тех, кто не может родить наследника, почему там до сих пор проводят калечащие операции и совершают «убийства чести» — «Лента.ру» спросила у президента Центра исследования глобальных вопросов современности и региональных проблем «Кавказ. Мир. Развитие» Саиды Сиражудиновой.

«Лента.ру»: Как думаете, почему та дагестанская женщина так поступила? Выдумала историю с беременностью, устроила похороны кукол...
Саида Сиражудинова: Она могла это сделать из-за психологического давления, связанного с общим положением женщин на Кавказе. Я видела критику к статье о ней, обвинение в феминистском подходе, но здесь не феминизм, здесь вопрос о жертве: почему она это сделала, проще ли было ей признать проблему, чем совершать эту цепочку манипуляций? Она прилагала большие усилия, чтобы создать историю.
Могла ли это действительно быть ложная беременность, как говорила Лаура на допросе?
Ложная беременность могла появиться из-за страха — из-за страха признания, что она не родит.
С какой же силой надо принуждать к материнству, чтобы возник такой страх?
Если говорить о материнстве и о проблеме принуждения, то на самом деле на Кавказе женщину воспринимают как сосуд для производства детей. В народе женщины признают свое положение, и некоторые называют себя мешком для воспроизводства детей. Она их родила — и больше особого отношения к ним не имеет, кроме воспитательной функции. Дети — это собственность отца. Проявление этого аспекта мы видим по многочисленным проблемам, которые связаны с Кавказским регионом.
Существует проблема опеки над детьми в случае развода — в некоторых республиках женщине даже с судебным решением на руках сложно оставить у себя или вернуть себе детей. Суд становится на сторону отца и родственников отца. Дагестан отличается тем, что браки редко заключаются по любви — во многих случаях это или договорные браки, или внутрисемейные, когда родители подбирают парню девушку. Она ему нужна исключительно в репродуктивных целях.
Как правило, проблема еще и в том, что дагестанским матерям очень трудно одним воспитывать детей. В случае развода отцы снимают с себя обязательства по поддержке семьи. В Чечне и Ингушетии ситуация другая и еще более острая: отцы или их семьи претендуют на детей, и это обусловлено традициями.
А если женщина развелась и остался ребенок, ее родная семья может ее не принять с ним?
Ее еще могут принять, а вот детей некоторые не хотят принимать. Говорят: «Ты можешь вернуться, место тебе выделим, но детей отдавай отцу, это чужой род, мы не горим желанием их воспитывать и материально поддерживать». Я неоднократно сталкивалась с подобными случаями и заявлениями женщин, которые страдали из-за этого: и развестись не могли, и в семье их не принимали. Была попытка обвинить одну в том, что она психически неполноценна, она пыталась совершить суицид из-за того, что муж ее избивал почти ежедневно. У нее есть дети, а семья ее не принимает — то есть родные ее просят терпеть эту ситуацию.
Получается безвыходное положение.
Абсолютно безвыходное положение! К тому же приоритет в образовании отдается мальчикам, девочки далеко не все его получают. Бывает, что в исламизированных или традиционалистских семьях вообще не хотят, чтобы девочки учились. И, следовательно, базы, опоры в жизни у этих девочек не будет. Тогда они будут уязвимы, зависимы, не смогут обеспечивать себя.
Еще известные такие формы давления, как селективные аборты: если УЗИ показывает девочку, могут беременность прервать. Насколько это распространено?
Я бы не говорила, что это массовое явление — многое зависит от семьи. Но это присутствует, особенно если уже есть девочки в семье и еще одна девочка нежелательна. Если речь идет о первом ребенке, такого, скорее всего, не случится. В Чечне и Ингушетии пытаются даже оправдать, что девочка-первенец — это хорошо, фольклорные предания вокруг этого появились.
Мать могут обвинить в том, что не получается родить именно мальчика?
Не всегда, но бывали такие случаи. И мужья могут ее попрекать, угрожать, что мальчика родит другая. Могут не обвинять, но вынуждать рожать еще и еще.
Почему так важен именно мальчик?
Я слышала от людей, которые заставляли жен рожать и рожать, несмотря на проблемы со здоровьем, что мальчик им нужен как продолжение рода, во-первых. А второй аспект, который они часто подчеркивали, — как защитник. «Я не знаю, что со мной случится, мне нужно быть уверенным, что ты и мои дочери будете защищены». То есть в доме должен быть мужчина, у него двойная функция: продолжение рода и защита.
Традиции в регионах едины для всех жителей?
Общество сильно сегментировано. Городское население отличается от сельского, внутри городского есть определенные группы, которые живут по своим традициям. В зависимости от уклада семьи и ее родового происхождения, социального статуса, образования — много факторов влияют на семью и семейные отношения. Мы не можем унифицировать, но в целом ситуация сложная.
В регионе процветет полиюридизм. Существует религия, шариат, и есть государственный закон, но функционируют они выборочно. У шариата отсутствуют санкции, он может только рекомендовать, а человек должен сам решать, принимать ему эти нормы или нет. Очень сильно влияние адатов — местных традиций, которые часто смешиваются с религией, население не отделяет их друг от друга. В то же время они часто противоречат исламу, но могут быть авторитетны для общества и семьи. К государственному закону обращаются в особенно тяжелых случаях.
Эта ситуация сформировалась давно. Еще столетие назад исследователь Дубровин приезжал на Кавказ и писал, что люди там часто хитрят и приспосабливаются.
То есть когда им выгодно, чтобы судили по адату, — они прикидывались традиционалистами. Если они видели, что могут выиграть по шариату, — сразу же становились ярыми мусульманами. Все в зависимости от сиюминутной выгоды
Вот эта ситуация ведет к правовому нигилизму и в некоторой степени беспорядку, потому что нет единой системы урегулирования споров, конфликтов и проблем в обществе. И у разных групп — разный отклик на разные проблемы.
То есть трактуется все так, как удобно. Можете привести примеры, как это влияет на отношения мужчин и женщин?
Сфера отношений мужчин и женщин — скользкая и уязвимая. Традиции, особенно религию, многие люди воспринимают так, чтобы сориентировать женщину на укрепление традиционной роли, усилить контроль за ней, ограничения. Религия существует не так, как она есть в чистом виде, а выборочно, фрагментарно. Это влияет, наверное, во всех аспектах: нежелательное рождение девочки, селективные аборты (повторюсь, это не глобальное явление, но оно существует), ранние браки, которые практикуются со ссылкой на некие традиции, желание сохранить род. Появилась усиливающаяся полигамия, убийства чести, калечащие операции. Если существуют такие примеры — это уже проблема.
Где проблем больше всего?
Зависит от того, каких именно проблем. В Ингушетии, наверное, немного тяжелее ситуация, потому что, во-первых, там детей забирают у женщин. Во-вторых, сохраняется проблема повторных браков для вдов и разведенных женщин. Это сложная ситуация, но она начала меняться, потому что приходят новые вариации ислама. Уже есть примеры, когда вдовы и разведенные выходят замуж. Но в целом пока традиции еще берут верх.
Если брать калечащие операции — в Дагестане эта проблема острее, потому что в Ингушетии их одна община практикует, а здесь — больше.
Муфтияты закрывают глаза на все такие ситуации?
На самом деле — да. Несколько лет назад мы пытались провести круглый стол о проблемах прав женщин, приглашали религиозных деятелей. Они обещали прийти, но не пришли. И эта ситуация показательная: многие не готовы даже просто говорить о правах женщин и о том, как религия должна защищать их. Некоторые, конечно, признают важность проблемы, но почему-то боятся осуждения общества и иных религиозных структур. Не знаю, что их тормозит, но какой-то внутренний страх у них есть, даже комментарии о нарушении прав женщин они дают анонимно.
Не знаю, с чем это связано. Либо с особенностями мужского общества и боязнью утраты авторитета среди мужчин, если они поднимут неудобный вопрос, либо это ориентация на основную часть своих прихожан. Может, из-за того, что в мечеть в основном ходят мужчины, религиозная деятельность в основном направлена на них, и сами религиозные деятели исключительно мужчины.
На самом деле глаза на проблему закрывают не только религиозные деятели. Мы видим, что так делает все общество: и чиновники, и ученые, и полиция. Они считают проблемы, связанные с приватной жизнью, очень закрытой сферой, куда неприлично вмешиваться. Легче сделать вид, что проблемы нет, чем решать ее. Наверное, это особенность патриархального общества.
Возвращаясь к многоженству. Может быть так, что мужчина женился по принуждению, а потом взял вторую жену «для себя»?
Да, это часто бывает, потому что традиционное общество влияет не только на женщин, но и на мужчин. Когда родители решают за детей задачу выбора брачного партнера и не оставляют им шансов на свое мнение, это ситуация достаточно тяжелая, и мужчина может взять еще одну жену. А что делать жене?
Но существует и потребительское отношение к женщине, когда отсутствует восприятие ее как личности и человека. Если они увидят выгоду или им кто-то понравится, или уже взрослый человек хочет отличиться, показать другим, что у него есть возможности, — он может взять жену напоказ. Но насколько она будет ему женой по шариату?
Многие уезжают из региона и заводят жен в других местах, что порождает несправедливые ситуации. Жена может быть на временных условиях, без гарантий, без обеспечения. Это далеко от религии и ислама. Нет равного разделения денег, одинакового чувства ко всем, одинаковых материальных затрат. По шариату ни на рубль нельзя потратить больше на одну жену, чем на другую. А в жизни одной жене и наследство достается, и дети обеспечены, и семья принимает, а у других — ничего. Другая несправедливость — в большинстве случаев благосостояние семьи возрастает уже в браке, муж и жена вместе работают, ведут совместное хозяйство. Многие женщины являются добытчицами в семье. Когда их мужья начинают расходовать на других женщин из совместного бюджета — это тоже нарушение.
Может быть больше двух жен?
Может быть до четырех.
И это не обязательно должна быть местная девушка?
Не обязательно. Сейчас некоторые молодые религиозные люди берут женщин из других регионов, стимулируя их к принятию ислама. Это касается религиозных семей. А если брать традиционалистов, для них желательны внутренние браки. Если это Дагестан — браки внутри семьи. В Ингушетии и Чечне жениться на родственницах запрещено, в этом плане там лучше. Там парень женится по любви, а не по настоянию родителей.
Женщина имеет право голоса при выборе жениха?
Все зависит от семьи. Если есть договоренность, когда с детства решили, то ни его, ни ее не спрашивают. Взрослую девушку спросят, если захотят услышать ее мнение. Есть девушки в городах, которые сами принимают решение о браке. Не могу говорить, что таких девушек много или абсолютное большинство, но они есть.
Вы упомянули операции, в том числе калечащие. В связи с оглаской в прессе ситуация в этом аспекте меняется к лучшему?
От восстановления плевы не могут пока уйти, потому что если девушка где-то в свое время оступилась, жизнь ее будет крайне тяжелой в этом обществе. Если она признается — вряд ли сможет вернуться в республику. Муж может обвинить ее и выгнать. Поэтому подобные операции достаточно востребованы.
По калечащим операциям — не могу сказать, что здесь существует исключительно радикальная форма женского обрезания, потому что в регионе очень много разных вариаций этой операции. Мягкая форма превалирует, но подобных случаев, когда удаляют клитор и повреждают его, тоже немало. Их проводят, чтобы как-то ограничивать сексуальность женщины и контролировать ее, а это уже подразумевает физиологическое вмешательство и нарушение функций организма
Ведь контролируют не только сексуальную жизнь, но и жизнь в целом, во всех ее аспектах?
Во многом зависит от семьи, но часто женщина без разрешения мужа даже не может покинуть свое традиционное пространство, свой дом. Не говорю про всех женщин, но значительный процент женщин зависимы от решения мужа. Право на свободу передвижения ограничено. Многие женщины придумывают уловки: говорят, что идут в больницу, например, чтобы куда-то сходить по своим делам. Что удивляет — это встречается даже в образованных семьях.
Много говорят об убийствах чести. Какие действия заслуживают такого наказания?
Иногда даже ничего не нужно. Это могут быть просто домыслы или какие-то корыстные интересы членов семьи, не всегда даже близких. Если брать классическое обвинение — женщина якобы позорит семью своим поведением.
Опозорить можно по-разному. В юридической практике это связывают с аморальным поведением женщины, за которое семью можно осудить. Например, если она вступила в какой-то контакт, нарушила нормы поведения. В первую очередь подразумевается половой контакт.
Некоторые девушки рассказывают, что им запрещено даже разговаривать с мужчинами.
Не обязательно должен произойти сам контакт — может быть и подозрение из-за того, что девушка общительная, увидели ее с кем-то. В первую очередь основным допускающим фактором к совершению убийства являются сплетни и слухи. То есть в обществе начинают говорить о девушке плохо, и семья, опасаясь этого или подозревая ее в неправильном поведении, может совершить убийство, чтобы смыть, как они говорят, позор кровью. Хотя по логике, убив ее, они подтверждают, что она вела неправильный образ жизни.
Почему я не хочу акцентировать внимание на сексуальных связях — потому что были случаи, когда убивали за сигарету, восприняв курящую девушку как позор. В Ингушетии дядя зашел — увидел, что племянница курит, и убил. И даже не получил реальный срок
Убивали просто потому, что кто-то где-то видел, как девушку подвозили на машине. Нет факта, нет доказательств, но есть подозрение — и этого достаточно. В Ингушетии брат убил девочку, потому что заподозрил, что у нее отношения, — ему кто-то из ребят сказал. Он боялся, что когда она выйдет замуж, выяснится, что она совершила что-то до брака, и решил ее в качестве превентивной меры убить. А потом оказалось на вскрытии, что девочка ничего подобного не делала.
Почему же убийство женщины не считается позорным поступком?
Подобные убийства противоречат религии. По шариату, если нет доказательств, если нет четырех свидетелей, которые непосредственно видели (считается, что один человек может ошибиться) греховное поведение, — убивать ни в коем случае нельзя. И то — ислам допускает убийство только после решения шариатского суда. А то, что у нас происходит, — это самоуправство и кривое понимание традиций. Потому что, если апеллировать к традициям, то и раньше не убивали, а принуждали к браку или публично порицали.
В патриархальном обществе вопрос чести связан именно с проблемой чести женщины. То есть функция сохранения общества и традиций лежит именно на ней, хотя женщина признается слабой. Контроль над женщинами лежит в основе сохранения всего этого традиционного уклада.
Есть пословицы и поговорки, которые говорят, что мужчина ответственен за свою семью, а женщина — за нацию, род.
Как женщина может себя обезопасить?
Как правило, женщина становится почитаемой и занимает особое место, когда у нее появляются дети, невестки, которыми она может управлять. Так она приобретает статус взрослой, сильной, мудрой, властной.
Сначала она притесняема, зависима, а в дальнейшем, изменив свой статус, она сама зачастую притесняет молодое поколение женщин.
Конечно, тут снова надо оговориться: это происходит не всегда. Социальное и материальное положение семьи очень много значит. Если семья влиятельна, то женщину будут не так сильно притеснять, как девушку, за которой никто не стоит.
Вы говорили про образование. Его получают только городские девушки?
Не сказала бы. Есть примеры, когда девочки из дальних сел приезжали учиться. Да, для некоторых семей образование до сих пор не имеет ценности. Неоднократно приходилось от учителей слышать, что дети не прилагают усилий к учебе и говорят, что могут получать пенсии, как их родители, и эта пенсия часто выше заработка учителя. Они не видят смысла в образовании, значительная прослойка людей в нашем обществе пренебрежительно относится к нему.
Хотя в отдаленных селах республик получить образование намного тяжелее, потому что качество школьного образования очень низкое: многие учителя плохо говорят на русском, существует проблема с кадрами, особенно в высокогорных селах. Там предусмотрены надбавки учителям, и на работу принимают не образованных и квалифицированных преподавателей, а тех, кого устраивают благодаря родственным и клановым связям.
То есть путь к образованию для девушек из таких районов и сел сложнее. Им придется учиться в колледже или дома усиленно заниматься.
Образование дает больше шансов вырваться куда-то?
Да, но не всегда образование — гарантия. Знаю людей даже образованных, обучающихся в аспирантуре, которые ограничены кругом семьи и традициями.
Как сами женщины к своему положению относятся?
Сложно выделить отдельное мнение. Пока какая-то проблема очень сильно по женщине не ударит, она считает сложившееся положение нормой.
Многие оправдывают себя — говорят, что они «под защитой ислама». Такие заявления достаточно декларативны и, мне кажется, женщины пытаются убедить себя, что все хорошо и так положено.
Очень часто трансляторами несправедливости и проблем выступают не мужчины, а женщины, и, наверное, подобное положение многих из них устраивает. Мы проводили исследование — и оказалось, что женщины не только не знают своих прав, но и не стремятся узнать их. И часто именно они поддерживают вредные практики — ведь как раз женщины принимают решения насчет калечащих операций (исключение — когда традицию продвигают некоторые имамы). Иногда женщины знают об угрожающем кому-то из членов семьи убийстве чести, но не препятствуют этому.
То есть виноваты в этой ситуации и сами женщины, и общество не готово к кардинальным изменениям. Даже по этому примеру с Лаурой мы видим: она берет всю вину на себя, и мать Лауры обвиняет свою дочь. Мы видим конформизм и принятие этой ситуации. Наверное, легче всего взять вину на себя. Так будет меньше последствий.

Беседовала Майя ГАВАШЕЛИ. Lenta.ru, 16 февраля 2021 года