… о насилии

Как и почему российских женщин лишили возможности бороться за свою жизнь, специально для Forbes Woman объясняет директор фонда «Русь сидящая» Ольга Романова

Сестры Крестина, Ангелина и Мария Хачатурян обвиняются в убийстве своего отца, 57-летнего Михаила Хачатуряна. На допросе они признали вину, сообщив также о систематическом насилии с его стороны. Статья об убийстве по предварительному сговору, которую им инкриминируют, предусматривает до 20 лет лишения свободы.

Предыстория
Вы возвращались поздно домой, и на вас кто-то напал в подъезде. Вы толкнули нападавшего, он ударился виском о подоконник и умер.
Вы познакомились в интернете с интересным собеседником и решились на свидание. Он был так мил с вами в кафе, а дома он приставил вам нож к горлу, и вам удалось ударить первой. Получилось.
Ваш почти уже бывший муж вывозит вещи из вашего дома, он нервничает и выпил, он орет, что вы сломали ему жизнь и норовит дать вам пощечину, так уже было, но вот он дошел до ружейного шкафа, где у него охотничье ружье, и внезапно он наставляет его на вас, досылая патрон в патронник. И тут вы взмахнули его же клюшкой для гольфа. Он упал, вы позвонили в полицию.

Что дальше?
А дальше вас посадят в тюрьму. Обязательно посадят, даже если у вас очень хорошие адвокаты и они все же сумеют добиться перевода под домашний арест или подписку о невыезде. Но суд рано или поздно над вами состоится, и срок у вас будет. И не условный.
Вы и ваши адвокаты будете доказывать, что у вас был единственный выход — самооборона. А вот следствие будет доказывать, что вы превысили пределы необходимой самообороны. Были ли у вас варианты действий в первом случае? Конечно, были. Вы могли попробовать поговорить в подъезде с нападавшим и прочитать ему отрывки из Песталоцци, в крайнем случае из Евангелия от Матфея. Он бы вник, а вы даже не попытались. Или вы запросто могли бы постучать в дверь соседям, чтобы вежливо попросить о помощи, ведь напротив вас живет глухая, но очень отзывчивая пенсионерка, а рядом еще три семейства, которые вовсе не имеют привычки отправляться летом в уик-энд на дачу. Зачем же вы толкнули нападавшего так, что он ударился виском? Вам же в школе на физкультуре и ОБЖ один раз показали бросок через плечо с захватом противника. Вы почему не захотели воспользоваться этим простым и понятным приемом самообороны? А как, кстати, вы были одеты? Рейтузы были на вас? Ну вот видите.
Вы одна возвращались в субботу вечером, будучи в юбке, вы его спровоцировали. И, кстати, насчет приятной переписки в интернете, случай второй: вы же с ним переписывались, вот же фраза из вашей переписки: «Хорошо, давайте встретимся в кафе». Вы же сами согласились встретиться с незнакомым мужчиной, имея умысел на убийство. А в третьем случае, с мужем, ваш умысел очевиден с самого начала: он же подал в суд на раздел имущества, а вы не согласились? Вы ударили его в целых самообороны, или это было предумышленное убийство по корыстным мотивам? Вы не хотели делить имущество, и вы его спровоцировали, когда он мирно паковал свое ружье, и ударили.

«То есть у женщины всегда есть выбор: погибнуть или сесть на 10 лет»
Будет приговор. В приговоре обязательно будет вот такой оборот, самый важный для вас: «Обвиняемая должна была действовать социально приемлемым способом». То есть пытаться увлечь напавшего разъяснительной беседой. Поставить в курс участкового. Обратиться в домовой комитет и написать обращение депутату. Или применить прием самообороны, не влекущий за собой тяжких последствий для здоровья нападавшего. Не сделали всего этого — получите убийство по неосторожности, или предумышленное убийство, что может быть во втором и в третьем случае, и свои 10 лет.
Много ли таких случаев? За последние два года порядка трех тысяч женщин были осуждены именно за убийство при таких обстоятельствах. Причем в большинстве случаев речь идет об убийстве женщиной мужа, возлюбленного или родственника мужского пола при попытке защититься от насилия. При этом ежегодно порядка 8500 женщин погибают из-за преступных посягательств. Это те, у кого под рукой не оказалось клюшки для гольфа, ножа или сил толкнуть напавшего виском в подоконник. То есть у женщины всегда есть выбор: погибнуть или сесть на 10 лет.
А теперь давайте посмотрим, какие есть реальные «социально приемлемые способы» защитить себя от насилия, не прибегая к крайним мерам. Смотреть мы будем недолго. Никаких. Законодательно ничто не защищает женщину, которая подверглась нападению. Вне зависимости от того, дала она сдачи или не дала. Дала сдачи — получи срок, не дала сдачи — тебя покалечат или убьют.
Еще раз посмотрим статистику. Сразу оговорюсь: мы смотрим шаг за шагом, где и как убивают женщины. Нападение незнакомца и самооборона, которая повлекла смерть нападавшего, — редкий случай. Чаще всего (и когда убийца женщина, и когда мужчина, здесь от пола не зависит) убийца и жертва хорошо знакомы друг с другом, но в том случае, когда в убийстве обвиняется женщина, жертва — муж, возлюбленный или родственник мужского пола, и причина убийства — насилие.

«Россия не ратифицировала Стамбульскую конвенцию Совета Европы о предотвращении домашнего насилия и борьбе с ним»
В 2012 году МВД зафиксировало 34 000 жертв домашнего насилия. Через пять лет число жертв почти удвоилось — 65 500 только за один 2016 год. А с 2017 года вдруг произошло резкое снижение числа жертв — 36 000. В 2018 году еще меньше. Почему? Потому что был принят закон о декриминализации домашнего насилия. Если до 2017 года можно было сесть в тюрьму за избиение жены, то теперь за избиение полагается примерно такой же штраф, как за парковку в неположенном месте. Понятно, что часто штраф выплачивается в конечном счете за счет самой жертвы — если, например, она работает, а муж нет; или если он предпочтет наказать жену выплатой штрафа. Понятно, что отношения в паре при этом не улучшаются, и пойдет ли женщина подавать заявление в следующий раз — сомнительно. То есть тысячи, а то и десятки тысяч случаев домашнего насилия остаются никак не учтенными. Какой смысл подавать заявления, если потом сама же и будешь наказана? Государство тебя не защитит. А НКО и фонды, которые могли бы оказать поддержку и оказывают ее, сами в загоне и в основном признаны иностранными агентами. Да и не имеет право НКО обязать обидчика не приближаться к вам или, например, забрать детей под опеку матери, покуда компетентные органы решают, что делать с насильником. Нет у нас таких органов.
При этом все, что связано с давлением, унижением, издевательствами без применения насилия, вообще никак не наказывается и не пресекается. И в законах даже никак не называется.
Почему физическое домашнее насилие приравнено к штрафстоянке?
Причин тому как минимум три.
Первая — бюджетная. Защита от домашнего насилия влетит государству в копеечку. Что для этого нужно: внедрить систему охранных ордеров (защитных предписаний), которые запрещают обидчику контактировать с жертвой, и создать службу, которая это обеспечивает и контролирует (этот механизм действует в 119 странах, но не у нас). Создать систему государственных убежищ для жертв, которые часто оказываются без крыши над головой, часто с детьми. Такие убежища в России есть, но в виде частной инициативы, и содержатся они за счет грантов и пожертвований.
Вторая причина — внешнеполитическая. Россия не ратифицировала Стамбульскую конвенцию Совета Европы о предотвращении домашнего насилия и борьбе с ним, и неприсоединение в конвенции очевидно стало одним из последствий общего обострения отношений с Европой в связи с санкциями. Еще одной внешнеполитической причиной декриминализации домашнего насилия стала необходимость отчитываться перед международным сообществом о ликвидации всех форм дискриминации женщин — соответствующую Конвенцию ООН ратифицировал еще СССР в 1982 году, и декриминализация домашнего насилия существенно «исправила» статистику. Видите, вы же видите? В России вдвое снизилось число случаев домашнего насилия за год, с 2017 по 2018 год. Это потому, что мы боремся с дискриминацией женщин, а вовсе не потому, что мы тут вообще перестали наказывать агрессоров. Но вы же хотели статистику? Получите.
Третья причина — внутриполитическая и религиозная. РПЦ. «Под предлогом борьбы с насилием и защитой слабых… действуют те, кто пытается разрушить наше общество и уничтожить его основу — семью», — сказано в докладе Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства во главе с протоиереем Дмитрием Смирновым. Другими словами, теперь консервативная позиция в России звучит именно так: «Бьет — значит, любит».
Собственно, все выше написанное — это про дело сестер Хачатурян. Почему так важно добиться справедливого и публичного судебного разбирательства и, конечно, оправдания. Потому что это дело — про каждую из нас. Про то, что некуда идти жаловаться. Про то, что никто не защитит. Про то, что у тебя два выхода: сесть в тюрьму или погибнуть.

Ольга РОМАНОВА. Forbes. 27 июня 2019 года

Как расслоение в обществе стимулирует подростковую агрессию

Социальное неравенство повышает риски школьной травли. Малообеспеченные дети чаще становятся жертвами буллинга. В то же время, в школах со «сложным контингентом» — из бедных, малообразованных, неполных, проблемных семей — могут пострадать социально благополучные ученики, отметили в исследовании эксперты Института образования НИУ ВШЭ.

Борьба статусов
Социальные факторы существенно влияют на буллинг в школе. Риски виктимизации связаны с уровнем достатка в семье. Издевательствам чаще подвергаются подростки из бедных семей, выяснили заведующий Лабораторией профилактики асоциального поведения Института образования НИУ ВШЭ Артур Реан и научный сотрудник этой лаборатории Мария Новикова. Нередко речь идет о семьях, в которых работает одна мать либо не трудоустроены оба родителя.
Похожие результаты дали и международные исследования. Низкие доходы в семье стимулируют виктимизацию ребенка.
В то же время, неравенство может давать и другой эффект. В низкорейтинговых школах, которые работают «в сложных социальных контекстах с проблемным контингентом учащихся», от буллинга чаще страдают социально благополучные подростки. Психологический климат таких коллективов плохо сказывается на многих детях.
Исследователи изучили социальные истоки буллинга в школе с помощью опроса 890 старшеклассников (средний возраст — 16 лет) в пяти Федеральных округах России.

Смена ролей: жертвы – агрессоры
Школьная травля, или буллинг — это повторяющаяся ситуация, в которой один ученик (или группа) намеренно причиняет вред другому. Обычно тому, который пользуется меньшей популярностью в группе. Агрессия часто объясняется желанием повысить или поддержать свой статус среди сверстников, показать превосходство над окружающими (в том числе, учителями).
Важная характеристика вовлеченности в травлю — «превращаемость ролей», отмечают исследователи. Тот, кто подвергался нападкам, сам с высокой долей вероятности попытается проявить агрессию по отношению к кому-то, кто слабее его. В исследовании это подтвердила сильная взаимосвязь показателей вовлеченности в буллинг в разных ролях.
Нападки бывают реакцией на унижение или провокацию. Юношей спрашивали, почему они ввязывались в драку. Респонденты часто отвечали, что их оскорбили (70%), они были «вынуждены обороняться» (50%) и пр.

Расслоение травли
Среди типов буллинга обычно выделяют:
 физический — нападения, драки,
 вербальный — словесный: оскорбления, угрозы,
 социальную агрессию — исключение жертвы из круга общения сверстников (бойкот), распространение слухов и сплетен;
 кибербуллинг — унижения с помощью цифровых технологий: обидные комментарии и видео в интернете, соцсетях, мессенджерах и пр.
Метаанализ распространенности травли показал, что 35% школьников в мире вовлечены в традиционный буллинг (в качестве как инициаторов, так и жертв) и 15% — в киберагрессию.
 В российских школах травля — тоже нередкое явление. По данным исследования Артура Реана и Марии Новиковой, от трети (для роли жертвы и агрессора) до половины респондентов (для роли свидетеля) хотя бы раз за последнее время оказывались в ситуации травли.
Чаще всего респонденты были свидетелями (65% опрошенных сталкивались с травлей хотя бы один раз за прошедший месяц, 13% — более трех раз), реже — жертвами или инициаторами агрессии (три и более раз жертвами были 5% опрошенных, агрессорами — 3%).
Больше всего распространены вербальная и социальная агрессия. Это грубые и обидные комментарии, оскорбительные жесты, демонстративное отвержение — например, нежелание разговаривать с человеком и вместе работать над школьным проектом.
Социальную агрессию один-два раза за последнее время проявляли 35,7% респондентов, ни разу — 60%. Вербальную травлю не больше двух раз практиковали 35,4%, ни разу — 57% старшеклассников.
Физические нападения один-два раза совершали 20%, ни разу — 75,2%. По преследованию одноклассников в интернете цифры соответственно — 26,8% и 69,3% респондентов.

Стратификация уязвимости
Доля жертв регулярного буллинга тоже варьируется в зависимости от типов. И снова лидируют социальная агрессия и вербальная травля.
Более трех раз за последнее время от социальной агрессии страдали 7,9% опрошенных. Один-два раза столкнулись с ней 36,5%, ни разу — 55,6%. По вербальному буллингу соответствующие цифры — 10,4%, 44,5% и 45,1%.
Физическим издевательствам свыше трех раз подвергались 6,1% респондентов. Не более двух раз — 31,4%. Ни разу — 62,5%. По кибертравле эти доли — 3,6%, 26,2% и 70,2% опрошенных.
Самый высокий риск виктимизации наблюдается у детей, которые на вопрос, как они оценивают материальное положение своей семьи, ответили: «На ежедневные расходы хватает, но покупка одежды уже представляет трудности». Такие школьники чаще подвергаются социальной агрессии (с ними не хотят общаться, распускают слухи и пр.), словесным оскорблениям и кибербуллингу.
Юноши заметно чаще оказываются как жертвами, так и инициаторами физической травли. Девушки часто выступают свидетелями социальной, вербальной и киберагрессии. И жертв травли, и зачинщиков больше в городах с населением меньше 500 тысяч человек, а также в городах-миллионниках.

Причины и триггеры
Долгое время существовало представление, что школьный буллинг якобы «закаляет»: пострадавший подросток становится сильнее. Исследования последних десятилетий доказали, что травля абсолютно разрушительна для всех: жертв, свидетелей и агрессоров. Одни переживают тяжелые психологические травмы: растет риск депрессии и суицида, падает самооценка, возникают трудности в общении и пр. Другие привыкают подавлять окружающих, убеждать с помощью силы.
Но главный вопрос — «анамнез» буллинга. В недавнем исследовании выяснилось, что поведение родителей — мощный фактор участия детей в травле.
Агрессоры — часто выходцы из семей с авторитарным стилем воспитания, в которых пренебрегают потребностями детей.
На буллинг влияют отношения в семье. Прежде всего — конфликты, давление, властная иерархия (между родителями и детьми, братьями и сестрами), закрытость вместо открытого обсуждения проблем и пр.
Значим состав семьи. «Наличие брата или сестры – неважно, старшего или младшего — значимо повышает вероятность того, что он или она окажется вовлеченным в школьную травлю как булли или свидетель», — пишут Артур Реан и Мария Новикова. По-видимому, дело в «неоптимальных родительских стратегиях». Подросток ощущает недостаток внимания, начинает конкурировать братом или сестрой и в случае неудачи «пытается самореализоваться в роли агрессора в школе».
В целом причин и стимулов подростковой агрессии много. Например, высокий уровень недоверия в обществе (подростки также считают мир враждебным), прессинг со стороны педагогов, плохая учеба, возрастные кризисы (подростковые бунты), проблемы со здоровьем и пр.

Снижать напряжение
Травлю может блокировать нетерпимость к ней. Известно, что в тех классах, где школьники и учителя осуждают агрессию, нападок и драк становится меньше. В странах, где распространены программы против буллинга (Великобритания, США, страны Скандинавии), подростковая агрессия снижается. В России нужны комплексные программы профилактики агрессии. Они должны включать работу со всеми: учениками, родителями, учителями, психологами, школьной администрацией, заключают исследователи.

Авторы исследования:
Артур РЕАН, заведующий Лабораторией профилактики асоциального поведения Института образования НИУ ВШЭ
Мария НОВИКОВА, научный сотрудник Лаборатории профилактики асоциального поведения Института образования НИУ ВШЭ
Автор текста: Ольга Вадимовна СОБОЛЕВСКАЯ. IQ. 1 июля 2019 года

Клиника кризисной помощи для подростков при центре психического здоровья имени Сухаревой — место, где уютные кресла-мешки и разбросанные по полу баночки с краской соседствуют с наглухо запертыми дверьми и строгим запретом на смартфоны, кроссовки, крестики на шее. Сюда попадают дети, которые пытались покончить с собой, потеряли близкого человека, стали жертвой травли в школе. О том, как им помогают пережить стрессовую ситуацию, — репортаж РИА Новости.

Цвета, похожие на вас
Кабинет арт-терапии — просторный зал, где пол усеян пятнами краски, во всю стену нарисован залитый солнцем морской городок, а рядом с дверью стоят разукрашенные всеми цветами радуги некогда светлые кеды. Психолог Анастасия Ильина, проводящая занятие, обута в такие же — с той только разницей, что ее обувь все еще белая.
— Автопортрет — не обязательно голова-руки-ноги, это может быть образ, который вы придумаете, или просто любимые цвета, похожие на вас, — объясняет задание Анастасия.
— Фиолетовый! — подхватывает кто-то из пациентов.
— Или можно просто не думать и дать своей руке рисовать, — продолжает психолог.
Сегодня  подростки сделают три работы: «Автопортрет», «Состояние» и «Эмоции, которых не хватает».
У каждой из шести девушек, склонившихся над столом, своя причина, по которой они оказались здесь: сильная тревога, из-за чего страшно даже выйти из дома, депрессия, панические атаки, размышления о том, стоит ли жить дальше. Есть и то, что психологи осторожно называют «самоповреждениями» — порезы на руках, не по венам, а с тыльной стороны запястья.

Огонь в клетке
Арина (имена всех пациентов изменены) кладет мелок пастели плашмя на белый лист и закрашивает его розовым сверху донизу. Затем красным карандашом рисует огромное сердце, а внутри пишет: любовь, близость, доверие, стабильность, искренность. Картинка была бы очень похожа на открытку на Валентинов день, если бы не одно но: Арина нарисовала те чувства, которых ей не хватает.
Зато в двух других ее рисунках практически нет оттенков красного или розового. Набросок, описывающий ее настроение, выглядит так: в центре оранжевым мелком выведено лицо — оно обозначает саму Арину. Справа от него яркое пятно, слева темное — символы позитивных и тяжелых мыслей. А вокруг черным мелком набросано множество человечков — одни улыбаются, у других уголки губ опущены вниз. Все они нарисованы схематично, детализация есть только в лице Арины.
— Это раздвоение мыслей: есть светлые, есть темные, — объясняет сама она смысл рисунка. —  Вокруг меня люди — позитивные и не очень. Я выделила себя среди них, человек ведь всегда отделяет себя от общества.
— А почему все они нарисованы черным?
— Я считаю, что если выйти… хотела сказать «на волю», — усмехается она, — если я выйду из больницы, то окажусь в обществе отрицательных людей. Они мне не нравятся. Они злые.
— Ты считаешь, что все люди такие или только твое окружение?
— Только мое окружение, к сожалению.
Автопортрет Тани — костер, запертый в клетке. Рядом с ним стоит человек, полностью заштрихованный черным. «Огонь — это я. Клетку может открыть только один человек, у него есть ключ», — говорит девушка. У нее красивые каштановые волосы и десяток тонких порезов на запястье. На ее рисунке «Эмоции, которых не хватает» — все тот же человек, заштрихованный черным, а рядом с ним девушка, с такими же рыжеватыми кудрями, как у Тани. Подпись: «Не хватает тебя».
После того как все заканчивают рисунки, Анастасия Ильина вместе с девочками прикрепляет их к стене. Белая поверхность заполняется причудливыми картинами: здесь девушка с вылезающими из головы драконами, туго закрученные коричневые спирали с крупной надписью «Пустота», нарисованная одним только фиолетовым мелком человеческая фигура с нечеткими контурами.
— Давайте посмотрим на эту стену. Скажите, какие у вас эмоции, ощущения? — спрашивает психолог.
— Грусть накатывает.
— Апатия.
— Неизвестность.
— Тревожно.

«По рисункам не ставят диагноз»
Ильина объясняет: по рисункам никто не ставит диагноз, но некоторые выводы можно сделать. Так, в работах почти всех пациенток есть человеческая фигура — хороший знак. «Это может говорить о том, что они хорошо осознают свою идентичность. Очень часто, когда проходят психотерапевтические группы для сложных подростков в кризисном состоянии, бывает много рисунков, где нет человекоподобных образов: какие-то спирали, много темных насыщенных цветов, кровь, могут быть рассоединенные части тел. Это всегда настораживает, хотя по изображению мы не можем поставить диагноз», — говорит психолог.
Впрочем, специалисту важнее не диагностическая, а лечебная функция арт-терапии. Она уверена, что для подростка это способ заглянуть в собственное бессознательное и объяснить, что он чувствует.
«Эмоциональный словарь подростков ограничен. Часто на вопрос «Как ты себя чувствуешь?» ответ один: «Нормально». Когда начинаешь выяснять, оказывается, что «нормально» может означать и «еле-еле день пережил», и «классно, сегодня стало легче». В арт-терапии он может наиболее безопасно и безболезненно посмотреть на тот психологический процесс, который происходит внутри него. Я буду спрашивать у каждого, что для него значат написанные слова или нарисованные фигуры, почему выбран такой цвет, а не другой. Тот же черный часто интерпретируют как символ грусти и безысходности, но у кого-то он может ассоциироваться, например, с землей, а значит, с опорой и устойчивостью. Коко Шанель полжизни ходила в черных платьях, но в этом не было ничего депрессивного. Если есть конкретный образ, например, как тут (Анастасия кивает на рисунок, где из головы девочки вылезают драконы), то мы будем выяснять, что это значит для конкретного подростка, что он чувствует».

«Паническая атака проходит за полчаса»
В соседнем кабинете идет групповая терапия. Занятие больше похоже на лекцию, с той только разницей, что на детях — домашние шлепки и спортивные штаны и сидят они в креслах-мешках. В абсолютно белом кабинете, кроме кресел, есть только проектор и стол с ноутбуком.  
Психолог Артур Тимофеев рассказывает подросткам, как справляться с тревожными состояниями и регулировать свои чувства.
«Когда вы испытываете только одну эмоцию, ее интенсивность постепенно снижается. Панические атаки обычно проходят через 30-40 минут без чьего-либо вмешательства. От того, что эмоции меняются, тоже можно получать удовольствие — застревать в радости бывает так же скучно, как застревать в тревоге», — объясняет Артур.
Он напоминает пациентам, что результат любого общения наполовину зависит от них. «Вы определяете, с кем предпочитаете дружить, кого игнорировать, с кем проводить больше времени, с кем меньше. Каждый тип отношений на 50 процентов задается вами. Кто бы ни представлял другую сторону — ваш знакомый, прохожий с улицы, учитель в школе, родители, — на вас все равно лежит половина ответственности», — заключает специалист.
«Приходит из семьи и возвращается в семью»
Клиника кризисной помощи для подростков входит в структуру Центра психического здоровья детей и подростков имени Г. Е. Сухаревой департамента здравоохранения Москвы. С директором учреждения Мариной Бебчук мы знакомимся в ее кабинете. На стенах — картины-аппликации из ткани, на тумбочке расставлены детские игрушки, на столе — ворох рабочих бумаг.
«Клиника кризисной помощи не возникла в вакууме. Она появилась при центре Сухаревой, а это головное учреждение в стране не только по объему работы, но и по кадровому потенциалу. Выделение в нашей структуре клиники кризисной помощи — событие для города, но что важнее, событие для каждой семьи», — не скрывая гордости, рассказывает Марина Бебчук.
По словам директора, основное отличие клиники от любых других проектов помощи подросткам — комплексная помощь не только самому пациенту, но и его близким. «Ребенок поступает к нам из семьи и выписан будет в семью. Если здесь он многое понял, изменил свое поведение, восстановил внутреннее равновесие, а потом снова оказался в среде, которая не изменилась, его состояние ухудшится», — описывает ситуацию Бебчук.
Чаще всего в семье понимают, что им нужна помощь, и соглашаются приходить на встречи с психологом. Однако встречаются и те, кого приходится убеждать. Если ребенок нанес себе повреждения или пытался покончить с собой, а его родители не идут на контакт с врачами, юридически клиника имеет право привлечь органы опеки.
«К счастью, этой возможностью мы почти никогда не пользуемся, — замечает директор. — Зачастую родители понимают, что они зря нас боялись, что карательная психиатрия осталась в прошлом и здесь точно не навредят».
«То, что ребенок попадает в стационар, — очень большой стресс для всей семьи, особенно для родителей, — объясняет Анастасия Ильина. — Иногда им нужна даже большая поддержка, чем подростку, который воспринимает происходящее как само собой разумеющееся: «Я заболел, поэтому здесь лечусь». Родители же остаются в своей среде, они нагружены эмоциональными переживаниями: что скажут друзья и соседи? как объяснить в школе? теперь мой ребенок — больной? как его лечить? может быть, я сам во всем виноват?»

Четыре этапа
В клинику подростки попадают несколькими путями: самых тяжелых пациентов привозит скорая после попытки самоубийства или нанесения самоповреждений. Другие приходят в кабинет кризисной помощи при поликлинике Центра Сухаревой. Случается и так, что родители и ребенок сами приезжают в приемное отделение больницы, после чего подростка либо госпитализируют, либо лечат амбулаторно.
Помощь осуществляется в несколько этапов. Если состояние пациента тяжелое, сначала он оказывается в отдельной палате, где за ним круглосуточно наблюдают. Он не ходит в школу, с ним индивидуально работают психологи и врачи. Этот этап занимает несколько дней. Затем подростка переводят в общее отделение — здесь уже есть прогулки, групповые занятия, школа, общение с соседями по палате. Тут пациенты обычно находятся несколько недель, потом — лечение в дневном стационаре: дети живут дома, но продолжают посещать клинику еще месяц или два. Четвертый этап Марина Бебчук называет «ребенок знает, куда бежать за поддержкой»: подросток перестает быть пациентом клиники, но всегда может обратиться за помощью.
«В кабинете постгоспитального сопровождения его примут те же врачи и психологи, которые его лечили, он увидит знакомые глаза и услышит важные слова от человека, которому научился доверять. Эта преемственность очень важна. К сожалению, сегодня и пациенты, и их родители часто страдают от того,  что на разных этапах их ведут разные специалисты», — констатирует Марина Бебчук.
Все время, помимо первого этапа, когда врачи борются с наиболее острыми состояниями, подростки ходят в школу при клинике. До конца лечения в свои учебные заведения пациенты не вернутся — многие из них столкнулись с буллингом, поэтому погружение в прежнюю среду сведет на нет результаты терапии.

Запрещены крестики и яркий макияж
Хотя в больнице хотят создать творческую позитивную обстановку, здесь есть ряд запретов. Выходить из здания можно только во время организованных прогулок или свиданий с родителями — все остальное время двери заперты, весь персонал носит с собой ключи.
Запрещены мобильные телефоны, острые предметы, веревки и шнурки, в том числе нательные крестики, «ядовитые» духи и одеколоны, агрессивный макияж.
«Нормальному ребенку, да и взрослому тоже, не должно нравиться в больнице. Иначе никто не хотел бы выписываться. Это не дом отдыха, не санаторий, не пятизвездочный отель. Здесь человек справляется со своим состоянием. Когда оно стабилизируется, мы его с удовольствием выписываем на амбулаторное долечивание уже в те условия, к которым он привык», —  объясняет психолог Ильина.

Мария СЕМЕНОВА. РИА Новости. 9 июля 2019 года