Rambler's Top100

№ 747 - 748
6 - 19 ноября 2017

О проекте

Институт демографии Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики"

первая полоса

содержание номера

читальный зал

приложения

обратная связь

доска объявлений

поиск

архив

перевод    translation

Оглавление
Профессия - исследователь 

1917: экономика, демография и русская революция. Дискуссия в Фонде Егора Гайдара

«Российское здравоохранение сегодня: проблемы и пути решения». Конгресс Национальной медицинской палаты

Поздравляем Елену Владимировну Чурилову с рождением второго сына!


Понравилась статья? Поделитесь с друзьями:


Google
Web demoscope.ru

1917: экономика, демография и русская революция.
Дискуссия в Фонде Егора Гайдара

7 ноября в Фонде Егора Гайдара состоялась очередная Дискуссия на тему «1917: экономика русской революции», на которой выступили М.А. Давыдов, доктор исторических наук, профессор Школы исторических наук НИУ Высшая школа экономики, А.Г. Вишневский, доктор экономических наук, директор Института демографии НИУ Высшая школа экономики и А. Маркевич, кандидат исторических наук, профессор Российской экономической школы.

В разговоре о причинах Русской революции 1917 года выделяются две полярные точки зрения. Сторонники одной из них считают, что вплоть до самой революции Российская империя была, хоть и не без трудностей, прекрасно и быстро развивающейся страной. Первая мировая война внесла в это развитие свои коррективы, промышленность была вынуждена перестроиться под военные цели, но в целом февральские события стали абсолютной неожиданностью для всех – даже для оппозиции.

Сторонники другой точки зрения уверяют, что на момент февраля 1917 года в Российской империи накопилась масса проблем. Крестьяне недовольны нехваткой земли, рабочие недовольны условиями работы на фабриках, солдаты недовольны затянувшейся войной, продолжать которую они не чувствовали достаточной мотивации, не говоря уже о падении авторитета Николая II и царской семьи. В этом смысле февральские события стали логичным результатом нарастающего напряжения по всем фронтам.

Специально к 100-летию Октябрьского переворота Фонд Егора Гайдара попробовал разобраться в экономических причинах Русской революции 1917 года – насколько Российская империя была успешно развивающейся страной накануне февраля, почему к октябрю 1917 года настолько обострились аграрные и продовольственные проблемы и как это все повлияло на поддержку населением большевиков в их борьбе за власть. Своим мнением по теме поделились историк, демограф и экономический историк.

Тему своего выступления М.А. Давыдов обозначил как «Россия вступила в Первую мировую войну на пике экономического подъема». В частности, он отметил, что сейчас наука в основном отказалась от деления на Февральскую и Октябрьскую революции – есть Русская революция 1917 года, которую иногда называют «великой». С точки зрения экономической, Россия, как и все воюющие страны, переживала определенные военные трудности, но значительного, заметного следа их в февральских событиях не видно. Ведь еще в советское время было известно, что хлеб в Питере в феврале 1917 года на самом деле был, хотя город, понятно, снабжался не так роскошно, как раньше. Лозунг «Хлеба!» 23-26 февраля имел политический, точнее, демагогический характер. Не зря Шляпников, лидер большевиков в Петрограде, вспоминал, что продовольственные лозунги отнюдь не были главными и что для многих заводов продовольственного кризиса не было вовсе, поскольку их администрация делала для рабочих специальные заготовки.

Если же брать эту проблематику в комплексе, то мы знаем, что Россия вступила в Первую мировую войну, находясь на пике экономического, в том числе и промышленного, подъема. Понятно, что любая война понижает уровень жизни. При этом новейшие исследования доказывают, что трудности Первой мировой войны Российская империя – даже с учетом острой проблемы беженцев – переживала легче, чем ее противники, в первую очередь Германия. Только Россия не испытывала серьезных проблем с продовольствием. Во всех воюющих странах ситуация с питанием была куда хуже, чем в России, в том числе во Франции и Англии, не говоря уже о Германии и Австро-Венгрии.

С промышленностью поначалу были трудности, но в 1916 году она окончательно перестроилась на военные рельсы, и был такой рывок, что большевики потом провоевали тем, что произвели в 1916 году, всю Гражданскую войну. Можно уверенно говорить о том, что реальная заработная плата рабочих росла вплоть до 1917 года.

Что касается сельского хозяйства, то война опровергла все пессимистические прогнозы относительно ее влияния на аграрный сектор и жизнь деревни. Сразу после объявления войны семьи призванных начали получать от государства денежные пособия, согласно закону 25 июня 1912 года. Это был один канал получения деревней денег, причем быстро возраставший. За первые пять месяцев войны было выдано пособий почти на 270 млн руб. В 1915 году – 624 млн руб., в 1916 году — 1107 млн руб., в 1917 году — около 3 млрд руб. Эти громадные деньги преимущественно шли в деревню.

Кроме того, война сэкономила крестьянам ту сумму, которая тратилась раньше на покупку водки и другого спиртного. Для всей России эта сумма составляла около 1,25 млрд руб. в год. Вместе с доходом от казенных пособий получалась внушительная цифра (для 1916 года, например, 2,5 млрд руб.), которая с избытком перевешивала неизбежные потери других доходов.

Понятно, что развитие аграрного сектора в годы Первой мировой войны, как и всей экономики, шло сложно и неоднозначно. Однако военное хозяйство принесло крестьянину скорее пользу, а не вред, что лучше всего доказывают вполне приличные показатели всероссийских сельскохозяйственных переписей 1916 и 1917 годов, а также статистика посевных площадей и численности скота за 1914-1917 годы.

Это, разумеется, не означает, что в стране не было нуждающихся людей. Конечно, были. Однако война продолжила и укрепила тенденции, наметившиеся в годы аграрной реформы Столыпина. Если бы мировая война не окончилась для России революцией, то, по мнению экспертов, русское сельское хозяйство начало бы послевоенное развитие с более высокой точки, чем та, на которой его застала война.

Есть и другие свидетельства того, что отнюдь не бытовыми проблемами, в том числе и проблемой питания, исчерпывалась жизнь большинства людей в 1914-1916 годах.

Так, за 1914-1915 годы число только кредитных кооперативов и их членов выросло на 19-22%. Крайне интересна динамика роста числа государственных сберегательных касс и сберкнижек в 1913-1916 годах. Если в 1913 году было открыто 548 новых государственных сберкасс, в 1914-м – 500, а в 1915-м – 802, то с января по сентябрь 1916 года – 2730 (!). Иными словами, за 2,75 года число сберкасс в Империи выросло почти в полтора раза. В 1913 году число сберкнижек выросло на 516 тыс., за 1914 год – на 249 тыс., за 1915-й – на 715 тыс., а за первые полгода 1916-го – на 1028 тыс., т.е. больше, чем за 1914 и 1915 годы вместе взятые. За 2,5 года число вкладчиков выросло на 28%.

По мнению М.А. Давыдова, это совсем неплохие, а главное – весьма неожиданные показатели для страны-участницы тотальной войны, мобилизовавшей самую большую в мировой историю армию – порядка 14 млн. мужчин. Эти цифры как-то плохо сочетаются с образом доведенного до отчаяния и безысходности народа. Порог сжимаемости потребностей населения России, о степени эластичности которого дает представление советская история, к началу 1917 года далеко не был достигнут.

Вспомним, что в январе 1917 года Ленин говорил, что нам, старикам, революции уже не увидеть.

Все изменилось с момента отречения Николая II. Оно как бы вытащило позвоночник из страны. Здесь надо понимать: при правильном обращении порох может храниться веками, но если в пороховом погребе устроить кухню, то результат этой процедуры вполне предсказуем. И взрывателем стало отречение 2 марта, которое материализовало провидение Достоевского – если Бога нет, значит, все дозволено. А дальше пошло постепенное разнуздание населения. Уже в марте-апреле начались аграрные беспорядки.

Обычно события революции делили на дооктябрьский и послеоктябрьский периоды, однако деление должно быть другим – на дофевральский и постфевральский периоды. Потому что пока царь не отрекся, все работало. Тем, кто добивался его отречения, казалось, что достаточно, условно говоря, заменить машиниста и поезд поедет в правильном направлении. А выяснилось, продолжая аналогию, что перед тем машинистом кто-то укладывал рельсы, а перед ними – нет.

Политика Временного правительства в считанные месяцы весьма серьезно ухудшила положение на транспорте, в промышленности и финансах, шире – в народном хозяйстве вообще, что отчасти облегчило победу большевиков, которые до мая 1918 года развалили все, до чего смогли дотянуться. При этом – чем больше социалистов появлялось во Временном правительстве, тем хуже оно работало.

Оказалось, что тотальная война – не лучшее время для «демократических преобразований». Лихорадочная ломка старых учреждений и соответствующие кадровые перестановки закономерно порождали хаос во всех сферах жизни страны. На фронте и в тылу началось катастрофическое падение дисциплины, резко усилилась инфляция, буквально все показатели ухудшились. К октябрю 1917 года положение стало еще хуже, что и понятно – государство разваливалось. Если бы были победы на фронте – ситуация, возможно, была бы другой, но побед-то и не было. Так что Октябрьский переворот в Петрограде – даже и не переворот в строгом смысле слова. Власть большевики, по сути, подобрали с земли.

Так что экономика играла важную, но подчиненную роль. Все решала политика, все решали люди и их воля. Людей настолько волевых, беспринципных и безответственных, как большевики, у их оппонентов не оказалось.

А.Г. Вишневский выступил с докладом на тему «Новая демографическая и экономическая реальность взрывала деревню изнутри». Вначале он отметил, что у революции 1917 года были очень серьезные демографические причины. Не случайно еще Кейнс писал, что «колоссальные потрясения общества, которые опрокинули все, что казалось наиболее прочным <…>, быть может, в большей степени обязаны глубокому влиянию роста населения, чем Ленину или Николаю; а разрушительные силы чрезмерной народной плодовитости, возможно, сыграли большую роль в подрыве привычного порядка, чем сила идей или ошибки самодержавия»[1].

Население России в это время действительно очень быстро росло, потому что в России разворачивался демографический переход. Смертность была еще очень высокой, но все-таки уже стала снижаться, отсюда и ускорение роста населения. Оно было преимущественно крестьянским, сильно зависящим от земельных ресурсов, от величины земельных наделов. В русской передельной общине землю перераспределяли по едокам, но количество земли от этого не увеличивалось; когда в общине становилось больше людей, переставало хватать земли. Аграрное перенаселение выталкивало избыточных людей из деревни; ему можно было противопоставить поиск либо новых земель, либо новых, несельскохозяйственных занятий.

Первый путь вел к крестьянским переселениям – сначала на юг России, а потом за Урал, в Сибирь и в Северный Казахстан, на Дальний Восток. Но это не решало всех вопросов и в то же время тормозило движение по другому пути, который давно уже стал главным в Европе. Речь идет о так называемом mobility transition (понятие, которое по-русски плохо передается, ? «переход в мобильности» как-то не очень хорошо звучит). При переселении на новые земли землепашец остается землепашцем, а революция в мобильности предполагает не только территориальную миграцию, но и перемещение в многомерном социальном пространстве, выход за пределы сельскохозяйственных занятий, приобретение новых профессий, социальных статусов и т.п. Возможности этого пути намного шире, по сути, они безграничны.

Европа пошла по этому пути намного раньше России. Обычно слабо осознается, что развитие европейских городов и промышленности было в значительной степени стимулировано именно появлением избыточного сельского населения, вынужденного искать для себя средств существования за пределами сельского хозяйства. Это был путь, который, в конечном счете, вел к промышленной революции и урбанизации, но также и к политическим переменам, которые везде проходили по-разному, но далеко не всегда гладко и безболезненно.

Теперь на этот путь вступила и Россия, но у нас не было европейской постепенности, перемены были более скорыми. После крестьянской реформы быстро развивались промышленные села, все шире распространялись отхожие промыслы – поначалу крестьяне пытались выйти за пределы сельского хозяйства, не порывая связи с деревней. Однако новая демографическая и экономическая реальность взрывала деревню изнутри. Отхожие промыслы, разрастающаяся торговля служили мостом, по которому в деревню проникали городские представления, пусть и в очень ограниченном и, может быть, искаженном, виде. Они приносили в деревню деньги, в то время как деревня привыкла жить в основном натуральным хозяйством. Шло разложение традиционного деревенского мира, а вместе с тем стремительно нарастала потребность в каналах экономической и социальной мобильности, которые выводили бы за пределы деревни.

Этих каналов катастрофически не хватало. Они могут получить достаточное развитие только в городском пространстве, но ко времени революции в России свыше 80% населения оставалось сельским. В деревне нарастало напряжение, которое не получало выхода, это служило источником глухого и плохо осознанного недовольства. Оно хорошо отражено в дореволюционной художественной и очерковой литературе, например, в очерках Глеба Успенского.

В нашей исторической литературе ведутся споры о том, что происходило в это время с благосостоянием деревни. Одни утверждают, что вследствие аграрного перенаселения оно падало, другие полагают, что, наоборот, увеличивалось. Однако речь не об этом и вообще не имеет отношения к благосостоянию. Оно имеет отношение к изменению самой социальной ткани деревни, которая была зажата своим многолюдьем. Даже если благосостояние крестьян снижалось, это еще не повод к революции. Деревня вообще привыкла к периодическим голодовкам, иногда это кончалось бунтами, но бунт — не революция.

С другой стороны, как раз повышение благосостояния, сопровождающееся к тому же расширением кругозора сельских жителей, может порождать рост потребностей, стремление изменить свое положение, что в условиях аграрного перенаселения, которое никуда не девается, означает запрос на «расшивку» каналов социальной мобильности.

Традиционный крестьянин, мало что знающий за пределами своей деревни, способен именно на бунт – «бессмысленный и беспощадный», и обычно все заканчивается возвращением к прежнему состоянию. А политическая революция становится ответом на «революцию мобильности», которая объективно требует необратимых перемен – осмысленных или кажущихся осмысленными. Появляется вера в возможность что-то изменить, множатся попытки добиться таких изменений любыми средствами, социальная обстановка становится все более взрывоопасной. Любой детонатор может спровоцировать взрыв.

В России таким детонатором послужила война, накопившееся в обществе внутреннее напряжение вылилось в революцию. Конечно, нельзя сказать, что у этого напряжения были только демографические причины, но они определяли очень многое. Это обычно недооценивается, а зря.

Андрей Маркевич тему своего выступления обозначил как «Широкой демократической поддержки большевистской революции не было».

 

Вначале он представил карту, на которой показано распределение поддержки большевиков при голосовании на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917 года. В большинстве мест выборы прошли через три недели после Октябрьского переворота, в некоторых местах – через больший промежуток времени. Выборы готовились долго – настолько долго, что ответственное за подготовку Временное правительство к моменту самих выборов уже было смещено. Изначально же была идея, что Учредительное собрание возьмет всю полноту власти в стране в свои руки и в соответствие с предпочтениями людей установит желаемую большинству форму правления и возьмется проводить одобренные большинством же реформы. На карте видно, насколько активно разные районы голосовали за большевиков. Их поддержка была максимальной в районе между Москвой и Санкт-Петербургом (в среднем чуть меньше половины всех голосовавших). Тем не менее, по результатам выборов в стране в целом большевики не только не получили большинства, но и набрали меньше четверти голосов. Что говорит о том, что широкой демократической поддержки большевистской революции не было.

Если посмотреть на детали голосования, то выясняется несколько моментов. Большевики получили больше голосов в тех районах, где было больше промышленных рабочих и где было больше частной, не общинной земли, которую потенциально можно было переделить. Кроме того, за большевиков были склонны голосовать солдаты, поскольку большевики были одной из главных партий, выступавших за полный мир и прекращение Первой мировой войны. Нерусские окраины голосовали меньше за большевиков. В сущности, это и есть коалиция, которая поддерживала большевиков. Тем не менее, в причинах своих предпочтений она была не слишком устойчива: кто-то голосовал по экономическим причинам, как, например, крестьяне, кто-то – по политическим, как те же солдаты.

Промышленные рабочие тоже не были однородны в своей мотивации, хотя она была преимущественно экономической. За большевиков были склонны голосовать квалифицированные рабочие в тех районах, где было больше возможностей по перераспределению хлеба, поскольку угроза голода в городах становилась все более реальной и, очевидно, рабочие хотели воспользоваться выгодой от хлебной перераспределительной политики большевиков. Тогда как неквалифицированные рабочие были ближе к крестьянам – они, в сущности, и были вчерашние крестьяне, поэтому они больше голосовали за большевиков в тех районах, где было больше частной земли и где они могли воспользоваться плодами земельного передела. Это – конфликт между земельной и хлебной перераспределительными политиками (те, кто получает выгоду от перераспределения земли, не получают ее и даже страдают от уравнительного перераспределения хлеба – и наоборот) – определил контуры будущего базового конфликта большевистской коалиции периода «военного коммунизма» и НЭПа.

Но какой бы ни была мотивация, на момент Октябрьского переворота экономические и политические причины оказались в тесной связке. Были проблемы со снабжением хлебом городов – экономическая причина, проявившаяся в результате политики Первой мировой войны. А базовой причиной недовольства крестьян было, конечно, неравенство в распределении земли, которое, существуя подспудно много десятилетий, обострилось после Февральской революции.


[1] Keynes J. M. The Economic Consequences of the Peace. II.10

Вернуться назад
Версия для печати Версия для печати
Вернуться в начало

Свидетельство о регистрации СМИ
Эл № ФС77-54569 от 21.03.2013 г.
demoscope@demoscope.ru  
© Демоскоп Weekly
ISSN 1726-2887

Демоскоп Weekly издается при поддержке:
Фонда ООН по народонаселению (UNFPA) - www.unfpa.org (2001-2014)
Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров - www.macfound.ru (2004-2012)
Фонда некоммерческих программ "Династия" - www.dynastyfdn.com (с 2008)
Российского гуманитарного научного фонда - www.rfh.ru (2004-2007)
Национального института демографических исследований (INED) - www.ined.fr (2004-2012)
ЮНЕСКО - portal.unesco.org (2001), Бюро ЮНЕСКО в Москве - www.unesco.ru (2005)


Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки.