… о кастовости и неравенстве

Владислав Иноземцев о том, какое неравенство опаснее имущественного

Одной из проблем, которую в любом обществе экономисты и социологи изучают постоянно, является проблема неравенства. Экономисты подсчитывают, насколько неравномерно распределено в обществе богатство и какое влияние это имеет на хозяйственное развитие; социологи исследуют формы и примеры ограничения прав на основании национальности, пола, религии и множества других черт, составляющих общество граждан.
В России об этом тоже говорят много и обстоятельно. Людям, на протяжении большей части ХХ века последовательно приобщавшимся к идеологии, которая полагала материальное равенство достижимым идеалом, декларировала полное равноправие представителей всех рас и народов и воинственно отрицала саму идею религии, сложно было смириться с крахом советского общества.
Отчасти, может быть, и поэтому на его руинах появились общности, в которых богатство и роскошь стали единственными символами успеха, где случился стремительный ренессанс национальной и этнической идентичностей, а религиозный фанатизм становится обыденным.
Если отпустить туго сжатую пружину, она развернется с необыкновенной, но все же предсказуемой силой.
Экономическое неравенство в России резко подскочило с конца 1980-х годов — но при этом сегодня страна не выглядит слишком уж необычной с точки зрения распределения доходов.
Ее коэффициент Джини — 41,6 — приблизительно соответствует показателям Аргентины, Китая, Израиля или Турции, существенно уступая США, Бразилии или Малайзии (46-48) и вообще не идя ни в какое сравнение, например, с ЮАР (63,4).
Относительно благополучно обстоит дело и с дискриминацией по религиозному или национальному признакам: ни одна из авторитетных международных организаций, занимающихся защитой прав человека, не указывает на массовые проблемы в данных сферах.
Безусловно, куда неоднозначнее ситуация с людьми особых сексуальных ориентаций или, например, последователями экзотических религиозных доктрин — однако все эти проблемы для российского общества относительно новы, а мне хотелось бы коснуться тем, намного более «традиционных».
Как многие помнят, крах советской системы происходил под аккомпанемент «борьбы с привилегиями», которыми была наделена тогдашняя номенклатура.
Именно в 1980-е годы стали популярными темы борьбы с бюрократизмом, демократизации, открытия «карьерных лифтов». Общество пришло в движение; его элиты были серьезно переформатированы, но как только первые перемены были завершены, пришло время реакции: новые «хозяева жизни» стали закреплять новые привилегии — и на этот раз намного более масштабные, чем существовавшие в советское время.
На мой взгляд, полный возврат к советскости в этом ее аспекте был завершен еще в ХХ веке, хотя в то время правящие круги всячески декларировали, что они ведут страну в совершенно противоположном направлении.
Между тем чиновничество как класс к началу 2000-х в полной мере сформировалось, и принадлежность к «власти» (а также «свободная конвертация» денег в полномочия, титулы и звания — и наоборот) стала одним из важнейших оснований социальной дифференциации, если не главным.
Однако процесс на этом не остановился; восстановление советского гимна и культ когда-то великого государства стали, скорее, формальной данью моде, тогда как основной идеологемой стал «консерватизм», или утверждение «традиционных морально-нравственных ценностей», существовавших в России.
Одной из таковых, которая самым явным образом была заметна в течение большей части нашей истории, являлась сословная система организации общества, устанавливавшая очень четкие грани между отдельными его слоями, но при этом противопоставлявшая их все государству и государю. Продвигая «консервативную» повестку дня, власть на первом этапе, по сути, восстановила близкую и чуть ли не родную для русского человека категорию холопства, хотя и в том ее смысле, который вкладывался в это слово в XV – начале XVIII веков: в смысле слепого и верного подчинения всех жителей государю.
В России XXI века понятие государя уступило место однокоренному, но более обезличенному понятию государства, однако суть от этого не изменилась:
идеология консерватизма создала первую грань нового неравенства — неравенства «государевых людей» и «холопов».
Между тем, в последнее время начинает казаться, что и это неравенство вот-вот и останется в прошлом. Проваливаясь в архаику в режиме чуть ли не свободного падения, страна устремляется намного дальше вглубь веков — мечтая о «цифровизации», но по уровню правового создания находясь во временах «Русской правды», когда понятия тех же холопов и смердов были наполнены куда более конкретным содержанием. Речь идет о появлении настоящих каст, выводящем социальное неравенство на уровни, малодоступные пониманию в современном мире.
Это явление отлично суммировано в недавно вышедшем романе «Текст» Дмитрия Глуховского, показывающего всевластие нынешней силовой «элиты» над простыми людьми, не защищенными никакими нормами права.
Каждый день мы видим и слышим, что тот или иной чиновник (полицейский, священнослужитель) или его родственник уходит от наказания в ситуациях, когда «простому смертному» гарантирована вся карающая сила отечественной юстиции.
Более того, внутри самого государства формируются собственные кланы, и представители нижестоящего вообще не считаются за людей в касте более привилегированных. Когда видишь кадры, как сбивший дорожного полицейского на Новом Арбате офицер ФСБ спокойно скручивает номера своего автомобиля и его спокойно увозят сослуживцы, кажется, что страна живет не по Конституции 1993 года, ст. 19 которой гарантирует «равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от… имущественного и должностного положения, а также других обстоятельств», а по «Русской правде», ст. 84 «пространного» изложения которой начинается с простых и понятых слов: «А в холопе и в робе виры нетуть» (т.е. штрафа за их непреднамеренное убийство не предполагается).
Усовершенствованием этой старой русской «конституции» в новом тысячелетии стало, правда, то, что нахождение в состоянии холопства не определяется изначально, а атрибутируется в зависимости от специфики ситуации.
На мой взгляд, происходящее сегодня в стране не имеет отношения к тому неравенству, которое привыкли исследовать современные эксперты. В России во все возрастающей степени права и свободы человека, не говоря о возможностях его карьерного роста, определяются либо принадлежностью к той или иной касте, либо родственными связями с ее представителями, либо готовностью быть инкорпорированным в нее на любых условиях, которые могут быть сформулированы «законными» представителями государства.
На рубеже 2000-х и 2010-х годов я написал статью, которая вызвала тогда серьезное неприятие в американском экспертном сообществе как гипертрофированно очернявшая российские социальные реалии. Сегодня я убежден, что она серьезно их приукрашивала. Феодальный характер общества в эпоху европейского средневековья предполагал сложную систему вассалитетов и прав, которая создавала своего рода протокаркас будущих правовых систем Нового времени — а Россия сегодня напоминает в большей мере чисто кастовое, а не феодальное общество.
Именно кастовость и является основной причиной современного российского неравенства, и именно она придает ему совершенно особое измерение.
Проблема «социальных лифтов», о которой мы время от времени слышим даже от властей предержащих, является глубоко вторичной в обществе, где поведение, представляющее угрозу безопасности и даже жизни людей, часто (и при этом все чаще) не считается преступным.
Имущественное неравенство в современных обществах выступает мощным стимулом развития, прежде всего потому, что оно не отрицает юридического равенства, а скорее предполагает его. В России на определенном — и не очень высоком по мировым меркам — уровне богатство и положение во властной иерархии полностью меняют если не формальный правовой статус человека, то его способность выводить самого себя и своих близких из-под действия практически любых норм и законов.
Если посмотреть на самые резонансные дела последнего времени, окажется, что менталитет чиновников и судей «заточен» исключительно под стандарты русских кодексов XI века.
Вся система почти автоматически приходит в движение, защищаясь от претензий тех, кто, по ее понятиям, не может быть равен «знати».
Это «дофеодальное» и чуть ли не «доисторическое» неравенство, все более явно заметное в российском обществе, является естественным следствием подъема отечественного «консерватизма». Оно одна из тех «традиционных морально-нравственных ценностей», которым нам призывают поклоняться. Однако такая «традиция» несовместима с современностью, и она в конечном итоге приведет к масштабному исходу из страны всех тех, кто не хочет жить в реалиях домонгольской эпохи на далеких окраинах Киевской Руси.
Традиционные формы управления были применимы в условиях столь же традиционной мобильности, когда перемещение в пространстве на десяток верст считалось чуть ли не путешествием.
Сегодня все мы живем в другом мире, где ценности безопасности и элементарные нормы закона — которые по сути своей не могут быть избирательными — важнее всех исторических реминисценций. И именно «доисторическое» неравенство, а вовсе не высокие коэффициенты Джини или притеснения сексуальных меньшинств, окажется, на мой взгляд, тем фактором, который, в конечном счете, и изменит современный российский порядок. Точнее, конечно, нынешний — потому что современным назвать его никак невозможно…

Владислав ИНОЗЕМЦЕВ. «Газета.Ру», 2 ноября 2017 года