Жизнь как свободный выбор

О.С. Пчелинцев [1]
(о книге А.Г. Вишневского "Избранные демографические труды" в 2 т.
М.: Наука, 2005. Т. 1. Демографическая теория и демографическая история.
Т. 2. Экономическая демография. Анализ демографических процессов)

Сегодняшние дискуссии по демографии ведутся нередко на уровне бытового алармизма. Многие их участники, по существу, впервые открывают для себя огромную сложность этой сферы. Поэтому им интересно будет узнать, что еще тридцать лет назад, в 1976 г., в России была издана книга[2], в которой основные долгосрочные закономерности демографического развития уже были раскрыты. Центральная идея этой книги – смена исторических типов воспроизводства населения. Эта смена совершается посредством качественных скачков - «демографических революций».

Особенно важна современная[3] демографическая революция, которой, собственно, и посвящена книга. Ее суть – переход от «традиционного» типа воспроизводства населения, в котором простое поддержание его численности обеспечивалось 4,5-6,5 рождениями в среднем на одну женщину (т. I, с. 185) к «современному», в котором «цена» простого воспроизводства близка к единице[4] (т. I, с. 188). Но это значит, что современный тип воспроизводства «не просто более экономичен, чем любой предшествующий: он самый экономичный из всех возможных» (т. I, с. 189)[5]. Поэтому завершение демографической революции можно рассматривать – пользуясь крылатым выражением Ф. Фукуямы – как своего рода «конец истории». Оно означает выполнение людьми требований природы «с наименьшей затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и адекватных ей»[6].

В определенном смысле демографическая революция – самая глубокая из всех революций, пережитых человечеством. До нее человек, как и любой биологический вид, лишь заполнял до конца свою «экологическую нишу»[7]. И только сейчас население развитых стран восстало против этого «абсолютного закона» зоогеографии и, перейдя к использованию данного ему природой репродуктивного потенциала лишь на треть или четверть, бесстрашно пустилось в «плавание» по неизведанным водам демографического саморегулирования. В этом смысле именно демографическая революция знаменует окончательный выход человека из животного состояния, радикальный разрыв с остальным биологическим миром[8].

Своеобразен идейно-теоретический контекст книги. С одной стороны, «Демографическая революция» – весомый вклад в решение поставленной когда-то Ф. Энгельсом[9] задачи «распространения исторического материализма на область непосредственного производства человеческой жизни»[10]. С другой – это несомненный вызов советскому официозу – доктрине особого “социалистического” демографического пути» (т. I, с. 205).

Здесь, правда, нужно оговориться, что в книге отрицаются и другие «особые демографические пути» – «первобытный», «рабовладельческий» и «феодальный». Все они растворены А.Г. Вишневским в понятии традиционного демографического воспроизводства, что, разумеется, нисколько не отменяет своеобразия этих формаций и их неравноценности с точки зрения прогресса. Но точно так же единство основных характеристик рождаемости и смертности при капитализме и социализме не отменяет своеобразия этих двух систем и исторического спора об их превосходстве. Поэтому правильным решением проблемы должно, по-видимому, стать дополнение марксовой теории тезисом о двух больших революциях производительных сил – неолитической и промышленной, разделивших общественные формации (в том числе и по демографическому признаку[11]) на группы «традиционных» (неолитическая община, рабовладение[12], феодализм) и «современных» (промышленный капитализм, финансовый империализм, социализм).

Исторически, задачу «прекращения роста населения» выполнило «стремление капитала к самовозрастанию»[13]. Проблема в том, что оно ее «перевыполнило» – «рождаемость повсеместно опускается ниже уровня простого замещения поколений… в 90-е годы в Европе не осталось ни одной страны с расширенным воспроизводством населения» (т. II, с. 124). На этом фоне вряд ли оправданна критика А.Г. Вишневским советской концепции «встраивания» семьи («окруженной патерналистской заботой государства и обстроенной разного рода коллективистскими формами») в ткань общества. Во-первых, процесс обобществления быта действительно идет (через развитие сектора услуг), и проблема, скорее, в том, что на Западе он шел гораздо быстрее, чем в СССР. Во-вторых, гораздо большей утопией является установка самого А.Г. Вишневского на построение жизнеспособной семьи из «полностью освобожденных» буржуазных индивидов, живущих по принципу «семья для человека», а не «человек для семьи».

После выхода в свет книг П. Бьюкенена и Ф. Фукуямы[14], в которых дана впечатляющая картина распада буржуазной семьи, эту концепцию уже нельзя считать реалистичной. Ведь обособленные индивиды могут успешно практиковать только контрактные отношения, и союз между ними трудно назвать семьей; скорее, это сожительство одиночек.

Другую, пожалуй, еще большую угрозу человечеству несет «демографический взрыв» – рассогласование смертности и рождаемости в развивающихся странах[15]. «Без низкой рождаемости, – справедливо замечает А.Г. Вишневский, – достижение низкой смертности превращается в огромную угрозу человечеству» (т. II, с. 226)[16]. Ведь если «население мира растет взрывными темпами, то и рост производства также должен быть взрывоподобным» (т. II, с. 366). Но при капитализме это невозможно, потому что развитие бедных стран определяется скоростью экономического роста в США, Западной Европе и Японии (создающих для них рынок), гораздо меньше нуждающихся в развитии. Впрочем, демографическая революция все же берет свое – уже сегодня, а точнее с конца 2003 г., «большая часть населения проживает в странах с низкой рождаемостью»[17].

В своей классической книге А.Г. Вишневский рисует совсем иной, чем в стандартных учебниках, образ экономики. На первом плане у него санитария, гигиена, жилище, техника безопасности. Именно они легли в основу современной цивилизации, стали основой резкого сокращения смертности (т. I, с. 61). Результат налицо: «Если за всю предыдущую историю человечества – до XVIII в. – средняя продолжительность жизни оставалась практически неизменной, а при весьма оптимистических допущениях увеличилась самое большее на 10-15 лет, то за последние 200 лет она выросла – пусть пока только у части населения Земли – на 35-40, а то и более лет» (т. I, с. 70)[18]. А поскольку в перспективе «не следует ожидать слишком большого увеличения средней продолжительности жизни» (т. I, с. 79) (в развитых странах – О.П.), то кажется естественным переключить ресурсы на те страны, где она еще низка, включая и Россию. К сожалению, инвесторов показатель продолжительности жизни не интересует (если это не касается их лично). Для них главным критерием остается прибыль.

После «Демографической революции» изданы две другие теоретические работы – «Население и производство» и «Экономические проблемы развития форм городского расселения». В первой из них А.Г. Вишневский, пользуясь аппаратом производственных функций, исследует, сначала в статике, а затем в динамике, связи между численностью и составом населения и показателями развития производства – занятостью и производительностью труда. Этот анализ оставляет в стороне качественную составляющую человеческого потенциала. Поэтому и выводы из него делаются очень осторожно: так, ставя вопрос об оптимуме населения (оптимальной численности – в статике и оптимальном темпе роста – в динамике), А.Г. Вишневский тут же оговаривается, что оба этих показателя «являются теоретическими и было бы большим заблуждением пытаться вычислить их действительные величины» (т. II, с. 71).

Весьма критически отзывается он и о популярных сегодня «факторных» моделях демографического поведения: «роль одного фактора и даже десятка факторов на самом деле абсолютно ничтожна на фоне тысяч других, а поведение задается некоей равнодействующей этого необозримого множества факторов, которая устойчива именно потому, что факторов очень много» (т. II, с. 213).

Что касается развития форм расселения, то здесь сложной проблемой может стать смена модели управления при переходе от урбанизации[19] к децентрализации расселения. Это ведь тоже своего рода революция, и Россия сейчас находится как раз на пороге такого перехода. Поэтому очень важно уже сегодня уйти от инерционных сценариев (включая и те из них, которые главным считают дальнейший экстенсивный рост городских агломераций)[20].

Второй том «Избранных демографических трудов» в основном посвящен исследованию процессов, развернувшихся в демографической сфере России в 90-е годы и в начале нового тысячелетия. А.Г. Вишневский оказался при этом в уникальной позиции. С одной стороны, огромная предшествовавшая работа и непрерывные исследования его коллег по уже созданному в это время «Центру демографии и экологии человека» ИНП РАН позволяли А.Г. Вишневскому предвидеть (или по-иному видеть) очень многое из того, что другие авторы впервые для себя открывали с понятными при этом эмоциями[21]. С другой – демография с периферии общественных наук переместилась в эти годы в центр политической борьбы и стала ареной большого числа непрофессиональных набегов (а то и откровенных спекуляций), с которыми А.Г. Вишневский, отдавший этой науке всю жизнь, считал своим долгом бороться[22]. Не обошлось в этой борьбе и без некоторых издержек, о которых мы еще скажем.

Предметом особо пристального внимания А.Г. Вишневского стала в эти годы смертность. Снижение ее в СССР приостановилось, как известно, еще в середине 60-х годов, и это обошлось РФ (за 1966-2000 гг.) примерно в 14 миллионов преждевременных смертей (т. II, с. 221). В 90-е годы на пике повышения смертности особую роль сыграл «синдром адаптации россиян к новым, непривычным экономическим и социальным условиям. Его главными жертвами стали мужчины и женщины в рабочих возрастах, ибо на них легла главная тяжесть активного приспособления к новой жизни, главная ответственность за благополучие их семей, главная связанная с этим психологическая нагрузка[23]» (т. II, с. 176). В результате, «в 1992 г. больше четверти, а в 1995 г. – больше трети всех мужских смертей в России были преждевременными» (т. II, с. 170).

А.Г. Вишневский четко выявляет главные причины преждевременной смертности, что, безусловно, может способствовать повышению адресности, а значит, и эффективности соответствующих мероприятий государственной политики. В то же время в своих практических рекомендациях он редко идет дальше призывов к повышению личной ответственности каждого гражданина за состояние своего здоровья, не замечая, что дает тем самым бюрократии мощный аргумент для защиты им же критикуемого (т. II, с. 178) «остаточного принципа» финансирования здравоохранения. Да и что, собственно, может даже самый ответственный индивид противопоставить «болезням, ежедневно и ежечасно порождаемым самими условиями существования людей: плохим питанием, тяжелым трудом, антисанитарным состоянием жилищ, отсутствием правильных санитарно-гигиенических представлений и т.п.» (т. I, с. 47). Мы уже не говорим о том, что упование на «личную ответственность» вряд ли ускорит переход к профилактической медицине.

Обращаясь к проблеме миграций[24], А.Г. Вишневский предупреждает: «Перераспределение населения между перенаселенными и депопулирующими странами превращается в новый вызов, и он может стать самым главным вызовом нового столетия» (т. II, с. 240). Главные угрозы уже налицо: образование в странах прибытия компактных социокультурных анклавов; замедление ассимиляции; возникновение социокультурных напряжений, усиливаемых «неравенством «местного» и «пришлого» населения» (там же, с. 241). На этом фоне проблема нелегальной миграции – лишь «видимая часть айсберга, столкновение с которым грозит разрушить непотопляемый на вид европейско-американско-российский корабль современной городской цивилизации. Что находится там, в подводной части надвигающейся на нас ледяной горы?» (т. II, с. 244-245).

В то же время А.Г. Вишневский справедливо предостерегает против разжигания в обществе «антииммиграционных настроений», советует использовать для аккультурации мигрантов те резервы в системе образования, которые возникли в результате сокращения численности детей и молодежи (т. II, с. 259). К сожалению, бюрократам, озабоченным лишь скорейшим «реформированием» образования (т.е., наоборот, сокращением его «избыточных» мощностей) эти советы вряд ли пригодятся.

И все же главной остается проблема низкой рождаемости. Не видя эффективных способов ее решения, А.Г. Вишневский пытается, следуя не лучшей традиции русских интеллигентов, даже и в этом очевидном зле углядеть «сермяжную правду»[25]: «Но кризис ли это? – спрашивает он. – Не правильнее ли, приняв во внимание все аспекты изменений в массовом прокреативном поведении и их последствий, говорить не о катастрофически низкой рождаемости, а о создаваемых ею возможностях внутренней перестройки всего “общественного тела”, позволяющей перенести акцент с количественных на качественные характеристики социальной жизни?» (т. II, с. 224-225). Ведь «увеличение числа детей в семье толкает, наоборот, на экстенсивный путь, на снижение качества за счет увеличения количества» (т. I, с. 114). Но это верно только до определенного предела, который как раз и был достигнут в ходе демографической революции. А сейчас мы вступили в полосу развития, когда действует прямо противоположная закономерность: качество населения начинает ухудшаться из-за нарушения количественных пропорций нормального демографического воспроизводства. Речь идет не только о старении. Связь между качеством жизни и динамикой населения носит всесторонний характер и проявляется, прежде всего, в сфере ценностей.

В самом деле, с точки зрения объективных демографических последствий, низкая рождаемость представляет собой форму суицидального поведения, только отнесенного на будущие поколения[26]. Она подрывает саму возможность устойчивого развития. Ведь сужение демографического воспроизводства означает, что «проедаются» уже не ресурсы для будущих поколений, а сами эти поколения[27].

Надежды на «повышение рождаемости и возврат к простому, а то и расширенному воспроизводству населения в развитых странах, в том числе и в России», А.Г. Вишневский считает просто наивными (т. II, с 226). Но не стоит забывать, что даже у нас в стране нетто-коэффициент воспроизводства населения еще 20 лет назад был (пусть недолго) выше единицы, что «поколение бэби-бума» в Америке только еще собирается на пенсию, а главное, что ценности «потребительского общества» тоже не вечны. Сам же А.Г. Вишневский признает, что «семья при определении своих намерений в отношении числа детей становится все более восприимчивой к изменению социально-экономических условий, что очень многие, если не все, меры в социальной, экономической, культурной и других областях оказываются в то же время и мерами по управлению воспроизводством населения» (т. I, с. 179).

Еще менее убедительна его попытка объяснить высокую смертность 90-х годов тем, что «необычный подъем числа смертей начался не от «нормального»… уровня, а после того как кривая числа смертей (в результате известной кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом) сделала резкий скачок вниз… И когда в конце 80-х – начале 90-х годов… все внешние ограничения на потребление алкоголя отпали, число лиц, подверженных повышенному риску смерти, на какое-то время стало больше обычного за счет тех, кто избежал смерти в период низкого потребления алкоголя» (т. II, с. 201)[28].

По-видимому, прямых доказательств сколько-нибудь масштабной связи повышенного потребления алкоголя при Б.Н. Ельцине с длительным воздержанием при М.С. Горбачеве сейчас уже не найти. А констатация того, что «значительная часть умерших в 1993-1994 гг. фактически прожила дольше, чем если бы все продолжало идти, как шло до 1985 г.» (т. II, с. 202), хотя и верна, но вовсе не означает, что демографические провалы 90-х годов можно оправдать успехами первых лет перестройки[29]. Ведь не объясняют же американцы повышение смертности в годы Великой Депрессии тяжелым наследием «Сухого Закона»!

Не срабатывает и другой аргумент А.Г. Вишневского – о существовании долгосрочных факторов, работающих на стабилизацию демографического поведения[30]. Скорее, наоборот, он доказывает, что в 90-е годы даже эти, безусловно, мощные факторы оказались бессильны против непродуманных действий политиков.

«Ключ к пониманию механизмов, формирующих российские тенденции рождаемости, – пишет А.Г. Вишневский, – вообще находится не в России» (т. II, с. 210). Это верно. «Стремление капитала к самовозрастанию», о котором он писал еще в первой своей книге, породило феномен потребительского общества, которое – втягивая в сферу наемного труда женскую половину населения – диктует (в лучшем случае) откладывание рождений. В результате, «привлекательность низкой рождаемости для большинства населения» и в самом деле оказывается «глубоко укорененной в образе жизни и системе ценностей современных городских обществ». Но с демографической точки зрения это означает лишь, что «незрелость индивидуального человека» (т. I, с. 33), которая в «традиционном» обществе проявляла себя в механическом следовании стереотипу полного использования естественной репродуктивной способности, воспроизводится в сегодняшнем «массовом обществе» как следование еще более безответственному потребительскому стереотипу «жить для себя» (П. Бьюкенен), вообще не заботясь о воспроизведении потомства.

Подведем итог. Критерий ценности любой теории – соответствие реальности. Если взглянуть под этим углом зрения на теорию демографической революции А.Г. Вишневского, то становится очевидной ее созвучность традициям классической науки, европейского гуманизма и социального прогресса. Внутренне, эта теория глубоко оптимистична, и именно это стало, на наш взгляд, источником тех проблем, с которыми она столкнулась в наше отнюдь не классическое, далеко не гуманное, во многом регрессивное и уж совсем не оптимистическое время. Прекрасно объясняя и предсказывая общую долгосрочную перспективу, она оказалась отнюдь не достаточным (хотя и безусловно необходимым) условием для понимания текущих демографических процессов. В какой-то мере заложником этой теории стал и сам ее создатель.

Это касается прежде всего общей оценки ситуации. Пытаясь трактовать демографическую ситуацию в России в духе общеисторического модернизационного оптимизма, А.Г. Вишневский неизбежно входит в диссонанс с большинством наблюдателей[31]. А главное, при этом действительно не учитывается специфика современного этапа, который Ю.В. Сухотин – тоже с весьма широких общеисторических позиций – определил как «наложение двух кризисов» – раннего социализма и позднего капитализма[32].

Не учитывается реакционный характер тех процессов на Западе, которые определяют сегодня – через механизмы «глобализации» – развитие (в том числе и демографическое) стран Восточной Европы, включая республики бывшего СССР, и «Третьего мира». Их суть хорошо раскрыл в своей книге «Великая ложь» известный американский экономист П. Кругман[33]: «Ключевые силы коалиции, управляющей сейчас страной, – пишет он, – считают, что некоторые политические и общественные институты, издавна утвердившиеся в Америке, не имеют права на существование в принципе, и потому не принимают правил, которые большинство из нас полагают само собой разумеющимися». Здесь достаточно поменять слово «Америка» на слово «Россия», чтобы все встало на места. Даже набор разрушаемых институтов оказывается на удивление похожим: в США это программы пенсионного обеспечения, страхования от безработицы и бесплатного медицинского обслуживания престарелых (Medicare); у нас – бесплатные образование, медицина и жилье и «монетизированные» в начале 2005 г. льготы.

Именно эти тяжелые условия, а не абстрактный «прогресс» привели к тому, что значительная часть населения развитых стран – под давлением бизнеса и СМИ – перешла к модели потребительского образа жизни с ее явно антидемографическим лозунгом «жить для себя». А в российской литературе (и у оппозиции, и у правящих либералов) вообще развился вкус к изображению XX в. как времени почти непрерывных демографических катастроф[34]. Думается, что этот пессимизм (противоречащий, как уже сказано, внутренней установке теории демографической революции) отражает недооценку тех могучих механизмов, с помощью которых верх возьмет, и в гораздо более обозримые сроки, система социальных норм. В этих условиях тот акцент на «автономию личности», который делает в своих работах А.Г. Вишневский и который, возможно, был оправдан во времена СССР с его показным «коллективизмом», развеявшимся при первом же соприкосновении номенклатуры с «доступной» собственностью, должен уступить место иной, более оптимистической философии, девизом которой могли бы стать слова «жить среди людей и для людей». В конце концов, никому еще не удавалось решить демографическую проблему в одиночку.

[1] Пчелинцев О.С. Жизнь как свободный выбор // Проблемы прогнозирования. 2006. № 2. С. 149-156
[2] А.Г. Вишневский Демографическая революция. М.: Статистика, 1976. Именно ею открывается двухтомник.
[3] По классификации А.Г. Вишневского, это вторая демографическая революция.
[4] Под «ценой» здесь имеется в виду нетто-коэффициент воспроизводства населения. Его равенство единице означает, что каждая женщина оставляет после себя в среднем 2,1-2,2 взрослых детей.
[5] Сейчас «рождение 200-250 детей в расчете на каждые 100 женщин какого-либо поколения обеспечивает тот же демографический результат…, который на протяжении большей части человеческой истории обеспечивало рождение 400-600 детей» (т. I, с. 189). И это «позволяет безболезненно сократить – и очень значительно – ту часть жизни женщины, которую она неизбежно должна посвятить выполнению материнских обязанностей» (т. I, с. 195).
[6] К. Маркс, Ф. Энгельс. Собр. соч. Т. 25, ч. II. М., 1962, с. 387.
[7] Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на мировую географию сельского расселения – от Фландрии до низовьев Ганга и Хуанхэ: везде его плотность доходит до максимума, диктуемого плодородием почв.
[8] Как пишет сам А.Г. Вишневский: «Из “иррационального” оно (прокреативное поведение – О.П.) становится рациональным, из стихийного – сознательным, из основанного на слепом следовании традиции, обычаю или религиозному предписанию – основанным на свободном выборе» (с. 278).
[9] Ф. Энгельс, как известно, посвятил этому работу «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Но он мог тогда опираться лишь на концепцию Л. Моргана, да и демографическая революция в те годы только развертывалась. Что касается исторического материализма, то он принадлежит к той сфере объективно-научного содержания марксизма, помнить о которой призывают – судя по открытой ими дискуссии в журнале «Вопросы экономики» – даже Е.Т. Гайдар и В.А. Мау.
[10] Мы уже не говорим о той огромной роли, которую играет в книге концепция объективной закономерности.
[11] Обе эти революции сопровождались демографическими взрывами (в отношении неолитической революции это отмечается А.Г. Вишневским в т. I на с. 29).
[12] Мы не касаемся здесь региональных модификаций, главной из которых стал открытый К. Марксом «азиатский способ производства».
[13] «При капитализме, – пишет А.Г. Вишневский, – у господствующего класса появляется главная цель, которая низводит все остальные цели до положения средств, способствующих достижению этой главной… Если бы она была достижима вообще без людей, то, может быть, воспроизводство населения вовсе прекратилось бы… Однако, коль скоро это требование соблюдено, продолжение рода должно занимать в жизни общества как можно меньше места, чтобы не отвлекать его внимание, время, ресурсы от его главной функции – накопления капитала» (т. I, с. 37).
[14] Ф. Фукуяма. Великий разрыв. М.: Аст, 2004.
[15] В одном месте А.Г. Вишневский замечает: «В кумулятивном действии культуры – основа экспоненциального характера развития человечества» (т. I, с. 16). Но именно культура, с равной энергией, восстает и против депопуляции, и против экспоненциального количественного роста населения как угрозы экологическому и демографическому равновесию, т.е. экспонента, о которой идет речь, присуща, в действительности, только миру самой культуры.
[16] «… Материальные условия перехода от традиционного к современному типу воспроизводства населения, будучи перенесены на почву традиционного общества извне и, по существу, принудительно, порождают не только бурный рост населения и непомерную нагрузку на ограниченные ресурсы, но и огромное социальное напряжение. Не случайно, все великие социальные революции, начиная от французской и кончая русской, китайской и иранской, совпадают хронологически с периодами развертывания в этих странах демографической революции». – О.С. Пчелинцев «Проблемы формирования экономической системы устойчивого развития» (в кн. Гуманистические ориентиры России. М.: ИЭ РАН, Корпорация «Телевик», 2002, с. 115-116).
[17] «Население и общество», № 88, апрель 2005 г.
[18] У нас до революции средняя ожидаемая продолжительность жизни составляла всего 33 года, что может служить неплохой иллюстрацией на тему «Россия, которую мы потеряли».
[19] Урбанизация понимается здесь в статистико-географическом, а не в социокультурном смысле.
[20] О том, что это актуально, свидетельствует подготовленная Минрегионом России «Концепция Стратегии социально-экономического развития регионов Российской Федерации», в которой приоритетным направлением считается именно переход от политики выравнивания регионов к политике их поляризованного развития, основанной на поддержке ограниченной сети «опорных районов», представленных прежде всего городскими агломерациями.
[21] Мы имеем в виду, прежде всего, начавшееся с 1992 г. абсолютное сокращение численности населения России. Для любого демографа или хотя бы человека, знакомого с демографией, это было давно ожидаемое событие (хотя и не такое событие, которому надо аплодировать). Однако общественное мнение к этому не было готово, что вызвало массу апокалиптических комментариев («геноцид», «этноцид», «заговор» и т.п.). Но, спрашивается, кто они – эти «заговорщики»? Любой честный ответ на этот вопрос равносилен признанию, что «заговор» глубоко укоренен в самом обществе, и «участниками» его являются миллионы.
[22] «Когда сегодня читаешь зомбированных авторов «патриотических» агиток о «начавшемся при президенте Ельцине вымирании народа России», сама собой приходит на память поговорка о том, чья корова должна мычать, а чья – молчать. Где были эти «золотые перья» в брежневско-черненковские времена? Разве не знали они, что скрывалось тогда за запретом даже на простую публикацию данных о смертности? «Пора ставить вопрос о геноциде народов России» – пишут они сейчас. А тогда было не пора?» (т. II, с. 177).
[23] Это можно интерпретировать, пользуясь термином Т.И. Кулапиной, как «агрессию против себя», что само по себе свидетельствует о весьма высоком уровне российской цивилизации, не реагировавшей на ухудшение ситуации принесением в жертву «слабых и социально беззащитных» (т. II, с. 176).
[24] Подраздел «Вызов иммиграции» раздела «Пять вызовов нового века» – т. II, с. 237-243.
[25] К той же области «сермяжной правды» следует отнести и другой тезис А.Г. Вишневского – о том, что снижение рождаемости в России – благо, «потому что интересы сохранения всего человечества выше интересов отдельных стран» (т. II, с. 210). Увы, речь идет вовсе не о «сохранении человечества», а лишь о наращивании глобальной финансовой пирамиды, в которую выродился современный поздний капитализм. А это, право же, не стоит и одной человеческой жизни.
[26] Вопрос о правах человека безоговорочно решается современным либертарианским сознанием в пользу «ныне живущих», без учета интересов будущих поколений и прав поколений ушедших, т.е. индивидуальная свобода противопоставляется требованиям социальной нормы.
[27] Эти процессы могут идти одновременно. Так, в США война ныне живущих против будущих поколений приняла экономическую форму гипертрофии пенсионной системы. – Л. Котликофф, С. Бернс. Пенсионная система перед бурей. То, что нужно знать каждому о финансовом будущем своей страны. М.: Альпина Бизнес Букс, 2005.
[28] В пылу полемики А.Г. Вишневский договаривается даже до того, что «пресловутый “ельцинский геноцид” – артефакт, реального повышения смертности в это время либо вовсе не было, либо оно было очень небольшим» (т. II, с 206). Что ж, остается признать «упрямой вещью» не только факты, но и «артефакты».
[29] Наоборот, правильным выводом из проделанного анализа было бы требование воздержаться (с учетом демографических последствий антиалкогольной кампании) от либерализации рынка алкогольной продукции.
[30] Сам по себе принцип относительной автономии демографической подсистемы, выдвигаемый А.Г. Вишневским, актуален сегодня, как никогда: ведь он противостоит тенденции утверждать господство другой подсистемы – рынка. Так что речь идет лишь об иной расстановке акцентов: мы считаем, что принцип автономии требует защиты демографических ценностей «от влияния экономической и политической конъюнктуры» (т. II, с. 198).
[31] Так, авторы уже цитированной книги «Пенсионная система перед бурей», американцы Л. Котликофф и С. Бернс квалифицируют российскую демографическую ситуацию как «постмодернистский мальтузианский ад». Кстати, слово «постмодернистский» стоит взять на заметку: ведь в основе всей системы взглядов А.Г. Вишневского лежит логика модернизации. А для эпохи, которая идет ей на смену, эта логика может и не подойти.
[32] Ю.В. Сухотин. Актуальные проблемы обществоведения в условиях глобального кризиса социально-экономических систем. М.: ЦЭМИ РАН, 2003, с. 6-10.
[33] П. Кругман. Великая ложь. М.: Аст, с. 35.
[34] Авторам недавно опубликованной книги «Демографическая модернизация России» (под ред. А.Г. Вишневского) лишь с большим трудом удается соблюсти баланс между этими противоположными оценками, да и то лишь ценой отнесения более или менее светлого будущего (основанного на низкой рождаемости) этак за пределы 2100 г.