… о возвращении немцев в Германию

Судьбы российских немцев сломаны, их истории — свидетельства политического произвола. Что это за люди, которые миллионами находили в Германии родину — часто чужую?
Конрад Цахер (Konrad Zacher) в 1820 году упаковал вещи. Для ткача — этой профессии он учился — и за тысячи километров от Гроссингерсхайма, что на юге Германии, должно что-нибудь найтись. Его жизнь была бедной, даль, казалось, прельщала большим. Обещана была земля, свобода от уплаты пошлин, кредиты, освобождение от военной службы и самоуправление. План был принят, план, который реализовывали в конце XVIII и начале XIX веков миллионы — ремесленники, крестьяне, верующие, из Гессена, Пфальца, Пруссии: вперед, в Россию, в степь, к рекам!

Где текли медово-молочные реки
Императрица Екатерина своим манифестом от 1762 года призвала иностранных крестьян в необжитые районы своей империи. Обнищавший прежде всего в результате Семилетней войны германский народ осмелился на трудный путь в неизведанное, в эту воображаемую страну, где якобы меж кисельных берегов текли молочные реки. Конраду Цахеру из Вюртемберга пришлось так же, как и Йоханнесу Ларешу (Johannes Larösch) из Гессена или Анне Маттис (Anna Matthiess) из Саксонии несколькими годами раньше. Колонистам из Германии, почти два миллиона которых осели на Волге или в Крыму, на севере Украины, на Кавказе, в степи за Уралом. Маленькая Германия в большой России, с церквями, школами и заводами.
Их истории, их биографии сократились до имен, с краткими датами, где они родились, где, может, заключили брак. Имен, которые сегодня собраны в Детмольде на стене из дерева; сотни их висят в городке на востоке Вестфалии над лестницей, ведущей в музей культуры и истории российских немцев. Это небольшая выдержка из судеб людей, которые почти 200 лет назад отправились в далекое путешествие, повернулись спиной к своей истории в Германии и стали частью совершенно иного исторического процесса. А теперь, после всех лишений, политического произвола сразу двух тоталитарных режимов, блуждания и изгнаний, принудительного труда и стигматизаций история находит упокоение в сломанных биографиях потомков всех этих Цахеров, Ларешей или Маттисов.
«Чужие немцы», прежде всего, в 90-е годы хлынули из только что распавшегося Советского Союза на неизвестную родину своих прадедов; они также были исполнены представлений о том, что это страна, где текут молочные реки. Очень многие из них с тех пор подтвердили собой картину чрезвычайно удавшейся интеграции; прежде всего, те, кто приехал детьми, не бросаются в глаза в общей массе общества.
Некоторые, однако, вследствие эмиграции ощутили потери, они разочарованы непониманием другими их личного опыта и собственным стыдом того, что не удалось пробиться в люди в хваленой Германии. Они прячутся в скорлупу известного по их советскому прошлому, доверяют простым шаблонам-объяснениям, которые впитывают из российского телевидения. Не только у коренного населения факт того, что российские немцы — немцы и мигранты одновременно, вызывает недоумение; недоумение возникает и у самих российских немцев. Они постоянно в поиске самих себя, описания своей гибридной идентичности.
Катарина Нейфельд (Katharina Neufeld) может рассказывать об этом часами, здесь, в своем офисе детмольдского музея. Она, приехавшая в 1997 году из Оренбурга, с Урала, в Лемго, собрала вместе со многими другими российскими немцами на двух этажах свидетельства двух культур: составила вместе старую немецкую библию, свадебные одеяния, которых давно уже нет, самовары и кофейные мельницы. Картины и модели демонстрируют, как колонисты на берегу Волги строили новую жизнь, тексты объясняют, как «внутренние немцы» еще в Первую мировую войну были объявлены коллаборационистами вильгельмовской империи, как Сталин во Вторую мировую сослал якобы пособников Гитлера в казахские степи или сибирские морозы. Нейфельд хорошо помнит слезы матери, когда она рассказывала о злодеяниях и изнасилованиях: на верхненемецком диалекте и тихо, поскольку о советских злодеяниях не только меньшинства в стране говорили, прикрыв рот рукой.

Из Казахстана в Вестфалию
Это воспоминания, о которых может рассказать и депутат Хайнрих Цертик (Heinrich Zertik) из Берлина, равно как и студентка Ина Шнайдер (Ina Schneider) из Потсдама. Он, приехавший в 1989 году из Казахской ССР в Вестфалию и два с половиной года назад первым из российских немцев ставший депутатом Бундестага от ХДС, и она, которая пятилетней со своей матерью переселилась с Северного Кавказа в Берлин; кажется, у них мало общего. Однако пережитое — быть немцем с советским прошлым — часто роднит их во взглядах. «Еще дома мне внушали, что не нужно выделяться, т.е. я быстро учила немецкий и хотела стать, как все здесь; мы растворились в общей массе и глубоко замкнулись в себе, чтобы не привлекать внимание своей историей», — говорит Ина Шнайдер. Если в 90-е газеты пестрели заголовками о пьяных, бесчинствующих «русских», то сегодня российские немцы едва ли выделяются, они стали невидимыми и держатся на заднем плане.
Это подтверждает и Яннис Панагиотидис (Jannis Panagiotidis), являющийся в университете Оснабрюка младшим профессором по миграции и интеграции российских немцев. Он говорит о «незаметности социальных индикаторов», высокой доли занятости и низком уровне преступности среди российских немцев. «Это история успеха, из которой сегодняшние политики могли и должны были бы многое позаимствовать в плане обращения с новыми мигрантами», — говорит Панагиотидис, имея в виду в первую очередь поддержку, которая стоит денег. «Ясная перспектива остаться, которая была у российских немцев, облегчает интеграцию, обложение налогом или квотирование не являются ни необходимыми, ни полезными». Временный статус, которым обладают на сегодняшний день многие беженцы, это, по его словам, яд для интеграции.
«Мы приехали, чтобы остаться», — говорит и Хайнрих Цертик, нашедший новый дом в округе Липпе. Он называет это «натурализация». Чего ему не хватает, это лишь участия российских немцев в жизни общества. «Нам в Советском Союзе глубоко привили политическую отграниченность, многие до сих пор полагают, что в одиночку едва ли можно что-то решить».

Меняющееся противоречие
Но стоит некоторым из российских немцев выйти на улицу, сразу проявляется ужасная гримаса прихотливо понятого плюрализма. Это недавно продемонстрировал одиозный «случай Лизы» в берлинском районе Марцан. При этом девочка из семьи российских немцев, боясь скандала дома, пропала на несколько часов, после чего выдуманная история стала фигурировать сначала на российском телевидении, а затем на демонстрациях перед канцелярией федерального канцлера в Берлине: тринадцатилетняя девочка якобы была изнасилована арабскими мигрантами. Российские немцы были у всех на слуху, внезапно снова как группа, которая никак не может обосноваться в Германии и легко подпадает под влияние пропагандистской машины Путина. Слишком поверхностные объяснения, перемешавшиеся между собой, которые обнаружили и незнание многих журналистов о российских немцах.
Возбуждение в «случае Лизы», однако, продемонстрировало нечто важное: часто укоренившийся консерватизм многих российских немцев и прямо-таки демонстративно выпячиваемое противоречие — сам не мигрант, но в силу своей истории хочу восприниматься как нечто особенное — заставляет многих испытывать большое чувство страха, что могут счесть «чужим», хотя по паспорту ты все же «настоящий немец». Руководитель детмольдского музея Катарина Нейфельд полагает, что именно эта постоянная борьба с самим собой заставляет многих российских немцев впадать во фрустрацию и открываться примитивным, служащим объяснением шаблонам. Ибо налицо клеймо «немец, но…», которое не дает покоя не только российским немцам, но и коренному населению.
«Многие из нас думали, что мы возвращаемся на родину наших прадедов, и забывали при этом, что эта родина все же продолжала развиваться в течение столетий, которые мы прожили в российском, советском окружении. В ней произошли иные исторические события, она приобрела новые ценности. И внезапно эта родина оказывается совсем не такой идеальной, как мы ее себе представляли», — говорит Нейфельд. В советское время эта глава истории, прежде всего, изгнание и принудительный труд во Вторую мировую войну, была темой табу. Даже во многих семьях российских немцев родители мало рассказывали детям об этом, укоренялись семейные легенды, полные недосказанности и полуправды. В музее Детмольда Нейфельд принимает меры против подобного незнания.

Гордятся Германией
Фамилии и даже имена едва ли выдают приехавших. Статистика насчитывает свыше двух миллионов переселенцев и поздних переселенцев, большинство из них живет в Северном Рейне-Вестфалии, в одном только регионе Детмольд каждый пятый имеет российско-немецкие корни. Однако кажущийся порой восточноевропейским акцент, странно звучащие названия мест рождения, даже незнание некоторых известных детских книг или молодежных сериалов вносят противоречивость. Вопрос «Откуда ты?» заставляет некоторых из них попросту проглотить язык. Из СССР? Из России? Что ответить сразу? И именно здесь особенно часто встречаются собственное восприятие и восприятие себя другими.
Они сами видят себя немцами, коренное население часто рассматривает их как русских или воспринимает то, как некоторые российские немцы пестуют свою «немецкость», как они организуются в землячества, поют народные песни и гордятся своей «Германией», как нечто несовременное, политически не корректное. У некоторых российских немцев эти три слова по происхождению вызывают чувство неудобства. Как сделать экскурс в историю, как объяснить, что прадеды когда-то жили в Гессене, затем, возможно, переехали на Волгу, увозились нацистами «домой, в рейх», а позже снова угонялись советскими войсками назад в Союз или же сразу в Трудармию, на дальний холодный восток СССР? Что они долгие годы жили в лагерях, отмечались в паспорте как «немцы», не имели права учиться, должны были отказаться от немецкого языка и всегда мечтали о Германии, в которую уезжали, как только распался Советский Союз? Немножко долгий ответ на простой вопрос. И они решаются — прежде всего, те, кто говорит без акцента — на самый простой вариант и говорят лишь «Из Швабии». Тем самым они отвергают часть прошлого, своей идентичности, прячутся в массе общества. Этому научились еще их предки.
Они редко хотят представать лицом удавшейся интеграции, не хотят, чтобы другие за них подчеркивали в них «чужеродность», они хотят быть как все, даже если практикуют эту «чужеродность» в быту, будь то русский, на котором они говорят дома и передают своим детям, будь то славянская кухня или устаревшие свадьбы, которые подобным образом справляются сегодня лишь в российских деревнях. «Каждый из нас сам строит свою идентичность, — говорит Катарина Нейфельд. — Она часто остается „другой немецкой“, и тем не менее является частью этой Германии».

Переселенцы, поздние переселенцы, контингентные беженцы
Для многих они просто «русские», все эти Шмидты, Мюллеры или Майеры, которые с 50-х годов XX века приезжали в Германию из Советского Союза, позже из России и соседних стран. Сегодня в Германии живут примерно 2,4 миллиона российских немцев, в некоторых статистиках фигурируют даже 4 миллиона немцев из республик бывшего Советского Союза.
Так называемые переселенцы относились к статье 116 Конституции Германии, согласно которой они в силу «принадлежности к народу» в привилегированном порядке могли претендовать на немецкое гражданство. Для этого они должны были доказать, что являются немцами; то, что многие — хоть и не все — говорили по-немецки, отмечали немецкие праздники, сохраняли немецкие традиции. Так как советский режим после окончания Второй мировой войны сурово обходился с немецким меньшинством в собственной стране, такие требования часто не соответствовали действительности, поскольку у многих российских немцев, кроме немецкой фамилии и записи «Национальность: немец» в советских паспортах мало что осталось от «немецкости». В Германии до сих пор на слуху циничная шутка о том, что немцы из России потому считают себя немцами, что у них когда-то была немецкая овчарка.
1-го января 1993 года вступил в силу закон о порядке возмещения ущерба, нанесенного войной, согласно которому правительство Германии не только поменяло понятие «переселенец» на «поздний переселенец», но и ввело квотирование. В год Германия принимала лишь 220000 поздних переселенцев. С 1996 года языковые тесты стали обязательными для не являющихся немцами членов семьи, в 2013 году их отменили. В 2014 году в Германию перебрались 5600 российских немцев и их родственников из республик бывшего Советского Союза.
Так называемые контингентные беженцы с 90-х годов селятся в Германии. Решение конференции германского министерства внутренних дел дало возможность принимать евреев и лиц с еврейскими корнями из республик бывшего Советского Союза. Около 200000 из них сегодня живут в Германии.

Инна ХАРТВИХ (Inna Hartwich). «Neue Zuercher Zeitung», 15 мая 2016 года
ИноСМИ.RU 26 мая 2016 года