ГЛАВА ПЕРВАЯ. Боязнь перенаселения и обезлюдения.

В течение десятилетий казалось, что мальтузианство отжило свое время. Но вот уже несколько лет, как оно снова вошло в моду.

Оно господствовало над буржуазным мышлением до последней четверти прошлого столетия и в особенности расцвело в семидесятых годах под именем неомальтузианства.

Мальтузианство выдвигает учение, что люди и организмы вообще имеют тенденцию размножаться быстрее, чем необходимые им средства питания. Пороки и нищета являются следствием перенаселения и исчезнут только тогда, когда человечество разумным самоограничением и нравственным воздержанием постарается ограничить свое размножение. Некоторые неомальтузианцы отличаются от ортодоксов мальтузианства тем, что объясняют пороки и нищету не перенаселением или не только им, но и общественными условиями. Но в то же время они считают, что всякое общественное улучшение является бесцельным, если оно не сопровождается уменьшением плодовитости, так как в противном случае  быстрое увеличение народонаселения, которое является следствием всеобщего благосостояния, сейчас же вновь повлечет за собой всеобщую нищету.

Существенное различие между неомальтузианством и ортодоксальным мальтузианством заключается еще в том, что последнее считает виновниками перенаселения одних только бедняков и только им одним ставит в обязанность противодействовать этому, налагая на них полное половое воздержание или осуждая их на безбрачие. Неомальтузианцы, напротив, но требуют воздержания от полового наслаждения, они считают лишь необходимым предотвращение производства тишком большого числа детей, которое можно достигнуть применением предупредительных средств. Безбрачие же они считают большим злом.

Ортодоксальное мальтузианство с самого начала носило враждебный рабочему классу характер. Но, несмотря на это, действительность, казалось, так сильно говорила в его пользу, что им прониклись, правда, не без сопротивления, и такие люди, которые не только не относились к рабочему классу враждебно, но даже принадлежали к борцам за его дело.

Немало также способствовал этому непрерывный рост населения во всех промышленных странах в течение всего девятнадцатого столетия, вплоть до семидесятых годов, и повышение цен на предметы потребления в странах, вывозящих пищевые припасы. Повышение цен на продукты объяснялось увеличением населения и вследствие этого необходимостью переходить к обработке все менее плодородных земель. Кроме того, развитие дарвинизма, который в обосновании своей теории тесно примыкал к мальтузианству, вызывало симпатии к последнему в тех кругах, которые находились под влиянием дарвинизма. Таким образом, зародившееся в эпоху черной реакции против французской революции учение попа Мальтуса сделалось популярным как раз среди свободомыслящих и демократов. И некоторые социалисты, которые ставили во главу угла дарвинизм, начали признавать и мальтузианство; так, например, Альберт Ланге.

Он говорит¹: «Закон народонаселения - это альфа и омега социального вопроса. Это один из немногих пунктов, относительно которых нет различия взглядов, а есть лишь различные ступени понимания. О познанием закона народонаселения только и начинается понимание социального неустройства и его источника, и только с изменением закона народонаселения и могут исчезнуть последние следы социального неустройства».

Напротив, в восьмидесятых годах мальтузианство, как экономическое учение, быстро пошло на убыль. Это, главным образом, объясняется, во-первых, быстрым падением цен на жизненные припасы, которое явилось следствием развития сношений с земледельческими странами, и, во-вторых, постоянным уменьшением, в течение последних десятилетий, числа рождений в промышленных странах.

Так, на каждые десять тысяч населения приходилось ежегодно рожденных живыми:

Во Франции уменьшение числа рождений начинается в пятилетие 1866-1870; в Англии и Бельгии на десятилетие позже. До того времени число рождений в этих двух промышленных странах все увеличивалось.

То же явление мы замечаем и в современной Германской империи. На каждые десять тысяч населения рождается ежегодно живыми:

Итак, до восьмидесятых годов - постоянное увеличение числа рождений, а затем начинается быстрое уменьшение.

Характерно, что в Германии уменьшение числа рождений в особенности заметно у евреев. В Пруссии, как указывает Г. Вассерман², на десять тысяч населения приходится рождений:

Явление это тем более поразительно, что раньше число рождений у евреев всегда было больше, чем у христиан. От 1820 до 1880 года в Пруссии на каждый брак приходилось 4,3 рождений, а у евреев 5,2.

Сильное уменьшение числа рождений, на которое указывает Вассерман, у евреев, не только в одной Пруссии, но и в Баварии и Гессене, составляет особенность не их расы, а тех слоев населения, к которым они преимущественно принадлежат: купцов, адвокатов, врачей и т. д.

В Пруссии на каждый брак приходилось в 1900 году в среднем 4 рождения; но у адвокатов, врачей, художников, офицеров и т. д. только 2,5, а у самостоятельных земледельцев - 6,8.

В какой бы степени ни принимали участие в уменьшении числа рождений отдельные слои населения, но, начиная с восьмидесятых годов, упадок числа рождений представляет общее явление для всех капиталистических стран. И это заметно не только в Европе, но и в Соединенных Штатах Северной Америки и Австралии.

В Соединенных Штатах рождения не регистрируются. На 1.000 женщин в возрасте от 15 до 45 лет приходится детей ниже 5 лет:

П. Момберт³, у которого мы заимствуем эти цифры, приводит еще следующую таблицу, указывающую число законнорожденных детей в Австралии. На 10.000 замужних женщин в возрасте от 15 до 45 лет приходится законнорожденных детей.

Особенно бросается в глаза понижение рождаемости в редко населенной Австралии.

Начиная с восьмидесятых годов, дарвинизм и «материализм» все более теряют свое влияние на буржуазную интеллигенцию. Последняя стала теперь «этической» или, скорее, мистической. Благодаря этому, у нее пропадает интерес к вопросу о народонаселении.

Но в последнее время, как я уже заметил раньше, вопрос этот снова выдвигается на первый план. Способствует этому, разумеется, продолжающийся уже несколько лет новый подъем цен, вызывающий дороговизну, которая существенным образом ухудшает положение трудящихся классов.<…>

Новое повышение цен на средства пропитания и все более обостряющиеся классовые противоречия побуждают буржуазные круги искать объяснение общественного неустройства не в капиталистическом строе, а в природе, за которую капитал не несет никакой ответственности. Немало способствовало, наконец, пробуждению интереса к этому вопросу возникновение в земледельческих странах сильного эмиграционного движения.

Развитие промышленного капитализма в старых промышленных странах требует расширения мирового рынка, т.-е. постоянного распространения современных средств массового передвижения и в тех странах, которые до сих пор были отрезаны от мирового рынка. Туземная промышленность разрушается, и вместе с этим земледельческое производство превращается в производство товарное, которое производит как можно больше продуктов для рынка и старается, поэтому, при помощи минимального количества рабочих сил, посредством хищнического хозяйства, которое быстро истощает почву, выжать из земли возможно больше.

В силу всех этих причин, в старых земледельческих странах все более увеличивается излишек рабочих. Вновь созданные средства передвижения, предоставляя возможность продуктам капиталистической промышленности найти сбыт в земледельческих странах, становятся также средством для переселения лишних рабочих из земледельческих стран в страны капиталистической промышленности. Начинается сильное эмиграционное движение, которое вызывает иллюзию, будто земледельческие страны переполнены, перенаселены и не в состоянии прокормить свое население, - те страны, которые вывозят пищевые средства. Тут повторяется в других формах явление, происходившее в сороковых годах в Ирландии, которая также была будто бы перенаселена, в которой тоже происходила массовая эмиграция в то время, когда она вывозила пищевые продукты. Процесс этот продолжается еще сейчас. <…> Теперь населения там меньше, чем было в начале прошлого столетия. Начиная с 1841 года, когда оно достигло высшей цифры, оно уменьшилось почти наполовину. И, несмотря на это, Ирландия все еще «перенаселена», молодежь продолжает эмигрировать, и наряду с этим Ирландия вывозит в Англию пищевые средства, масло и убойный скот.

Если в Англии во времена Томаса Мора, по выражению последнего, овцы пожирали людей, то в современной Ирландии превращаются в пожирателей людей смирные волы и коровы! Еще одно из чудес капиталистического способа производства.

Эмиграция в особенности сильна теперь не в промышленных странах, а в земледельческих. Европейская статистика очень мало годится для ее иллюстрации, так как она ведется не по одному плану, и цифры ее несравнимы. Так, «Статистический Ежегодник Германской империи» указывает, что в 1907 году из России эмигрировало 119352 человека, и в то же время в нем указано, что в одни Соединенные Штаты иммигрировало 25.943 эмигранта из России.

Если же мы возьмем статистику иммиграции в Соединенные Штаты, хотя она составляет только небольшую часть всего переселенческого движения, то найдем, что от 1901 до 1908 года эмигрировало из Европы в Соединенные Штаты 6.555.000 человек. <…>

Необходимо принять при этом во внимание, что в промышленных странах, наряду с эмиграцией, имеется сильная иммиграция. Так, в 1905 году в Великобритании и Ирландии считалось 262007 эмигрантов (во всем Соединенном Королевстве, включая ирландцев, для которых не ведется особой статистики) и 74.386 иммигрантов из европейских стран, которые рассчитывали остаться в Англии и не ездили дальше, и 205.193 иммигранта из внеевропейских стран, в том числе 122.712 британцев, которые вернулись на родину.

Из Франции эмиграция совершается в ничтожных размерах. Наоборот, иностранцев во Франции более миллиона. Число немцев, эмигрировавших из Германии, составляло в 1881 году - 221.000, в 1891 еще 120.000, в 1907 только 31.700, а в 1908 уже 19.900. Наоборот, иностранцев в 1905 г. считалось в Германской империи более миллиона (1.029.000; в 1900 было только 779.000; в 1890 - 509.000 человек, рожденных вне пределов Германии). С 1905 года, наряду со статистикой эмигрантов, начали вести счет - по крайней мере, части их - иммигрантов, приезжающих морским путем в Германию. В 1908 году одни только Бременский Ллойд и Гамбурго-Американская компания переправили в Германию 217.000 иммигрантов; из них 135.000 из Северной Америки.

Из всего этого мы видим, что, в общем, вывоз пищевых средств поспевает за эмиграцией людей только в аграрных странах (конечно, не в новозаселенных), между тем как в промышленных странах, ввозящих пищевые средства, иммиграция все более превышает эмиграцию из них. А то, что называют «перенаселением», увеличивается только в странах, производящих излишек пищевых средств. На этот излишек людей смотрят в промышленных странах, как на фактор, понижающий заработную плату. Благодаря всему этому снова всплыл в последние годы вопрос о народонаселении и стал теперь предметом оживленной дискуссии.

И сейчас снова, как и раньше, то обстоятельство, что, несмотря на все технические усовершенствования, благосостояние масс не увеличивается, приписывают быстрому увеличению народонаселения. Так, например, Зомбарт в своей книге  «Социализм и социальное движение» пишет:

«Надо принять во внимание, что до тех пор, пока народонаселение будет так безумно размножаться, как это было в течение последнего столетия, рост производительных сил очень мало может влиять на улучшение благосостояния отдельной личности. В 1800 году в европейских странах: Франции, Италии, Великобритании, Австро-Венгрии, Германии, России, и Соединенных Штатах Северной Америки насчитывалось 153 миллиона человек населения, а в 1900 - 398 миллионов»⁴.

В 1905 г., к семидесятилетию со дня рождения Адольфа Вагнера, было выпущено юбилейное издание «Festgaben fur Adolf Wagner». Из десяти статей, составляющих сборник, две посвящены Мальтусу. Генрих Дицель в своей статье «Спор по поводу учения Мальтуса», пришел к следующему выводу: «В существенных пунктах Мальтус остался прав»⁵.

В. Гасбах дает исторический очерк домальтусовских теорий о народонаселении. В заключении своей статьи он делает реверанс перед Мальтусом, который, де, «не эклектически, а творчески» слил «различные направления мысли» своих предшественников⁶.Несколько лет тому назад появился новый немецкий перевод книги Томаса Роберта Мальтуса: «Опыт о законе народонаселения». Издатель, профессор Вентиг, пишет в предисловии:

«Из всех замечательных трудов того богатого исследованиями раннего периода экономической науки, который мы, впрочем, не совсем удачно называем «классическим», ни один не в состоянии был лучше устоять против разрушительной критики, чем учение Мальтуса. Ибо, несмотря на все возражения против неточности его метода, которая отчасти объясняется недостаточностью имевшегося в его распоряжении материала, и против его формулировки принципа увеличения, народонаселения, сущность его учения до сих пор остается верной: «На основании нашего опыта мы пришли к заключению, что народонаселение обнаруживает тенденцию размножаться далеко за пределы, предоставленные ему экономической и общественной организацией». Более того. Следует признать, что положение это является «самым непоколебимым и самым важным естественным законом всей политической экономии»⁷.

С другой стороны, в некоторых странах уменьшение рождаемости уже обогнало уменьшение смертности. Оно приводит к замедлению, а временами даже к полной приостановке роста населения. Вместо перенаселения появляется призрак обезлюдения, и вопрос о народонаселении становится теперь жгучим с точки зрения, совершенно противоположной мальтузианству.

Пора, поэтому, чтобы мы, марксисты, опять взялись за исследование этого самого «непоколебимого» и «естественного закона» политической экономии.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Природа и общество.

Мы видели, что экономисты смотрят на закон народонаселения Мальтуса, как на основу своих экономических теорий. И в то же самое время этот закон стал основой современного естествознания, насколько оно исследует закон движения и развития организмов. Таким образом, закон Мальтуса является основным законом, одинаково как экономии, так и биологии, которые в этом пункте, по-видимому, объединяются.

И действительно, нельзя понять закон народонаселения в человеческом обществе, если мы предварительно не исследовали законы размножения животных в природе. Но, наоборот, далеко еще недостаточно исследовать последние, чтобы понять закон народонаселения в человеческом обществе. Понимание законов природы не дает еще нам ключа к пониманию законов общественного развития. Это, конечно, не значит, что общество стоит вне природы или над нею, как это думают защитники учения о свободе воли или этики, стоящей вне пространства, времени и причинности. Общество представляет только особенную часть природы с особенными законами, которые, если угодно, можно назвать законами природы, ибо, по своей сущности, они ничем не отличаются от последних. <…>

Вряд ли еще в какой-нибудь другой социальной области познание законов природы является до такой степени важным, как именно в области законов народонаселения в обществе. А. между тем именно законы размножения видов далеко еще не выяснены естествознанием в такой степени, как это было бы желательно. Вот почему в этой области социологи и экономисты не могут довольствоваться предположением о существовании законов природы. Наоборот, они должны сами принять участие в исследовании этих законов - задача, которая для профанов в области естествознания далеко не является особенно приятной. Однако нас, экономистов и социологов, должно ободрять то обстоятельство, что пред нами в этом случае лежит пограничная область, в которой до сих пор не только естествознание оплодотворяло экономию, но и наоборот. Как раз заключения, выведенные из наблюдения экономического процесса, в очень сильной степени повлияли на естествознание.

Как в области этики, так и в вопросе о законе народонаселения, теперь невозможно добиться ясной постановки, если мы предварительно не выясним своего отношения к дарвинизму. Ведь его теоретическое обоснование ведет свое происхождение из мальтузианства. Моя попытка, в качестве экономиста, вторгнуться в область естествознания может, конечно, показаться опрометчивой смелостью, но я в этом случае иду по следам других экономистов, - между прочим, самого Мальтуса. И, прежде всего, следует определить, что именно они внесли контрабандным путем в чуждую для них область.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Уровень средств существования.

В начале своей книги о законе народонаселения Мальтус ставит следующий вопрос: в чем заключаются причины, которые до сих пор мешали человечеству идти по пути к достижению счастья? Он не хочет исследовать этот вопрос исчерпывающим образом и ограничивается только исследованием вопроса, который «тесно связан с сущностью человека». И вот взгляды, которые он при этом развивает:

«Причина, которую я имею в виду, состоит в постоянной склонности всех живых существ размножаться далеко за пределы имеющихся в их распоряжении средств существования...

«В животном и растительном царстве природа с необыкновенной расточительностью рассеяла семена жизни, но она была относительно бережлива, когда речь шла о площади и средствах существования, необходимых, чтобы взрастить их. Если бы жизненные зародыши, которые хранит в себе земля, могли свободно развиваться, то, в течение нескольких тысяч лет, они могли бы заполнить миллионы миров. Но повелительная необходимость сдерживает их размножение в известных пределах, и этому закону природы подчинены все существа. Растения и животные одинаково подвержены влиянию ограничительного закона, и человек также, несмотря ни на какие усилия разума, не может освободиться от его влияния.

«Что касается растений и животных, лишенных разума, то вопрос этот решается просто. Могучий инстинкт побуждает всех их размножаться, и этот инстинкт не сдерживается никакими соображениями о судьбе, ожидающей их потомство. И где существует свобода для проявления этого инстинкта, там проявляется сила размножения, и его чрезмерные последствия затем устраняются путем недостатка в пространстве и пище...

«Таким образом, решающим препятствием к размножению населения является, по-видимому, недостаток средств существования, неизбежно вытекающий из неравного отношения, в котором увеличиваются население и средства существования. Но последнее препятствие никогда не является непосредственным, за исключением только случаев действительного голода. «Можно сказать, что непосредственное препятствие заключается во всех тех привычках и болезнях, которые, по-видимому, вызываются недостатком средств существования, а также и в независимых от последнего нравственных или физических причинах, которые стремятся преждевременно ослабить или разрушить организм».

Это учение было воспринято Дарвином, который, как он сам сообщает в своей автобиографии, читал книгу Мальтуса в 1838 году. О борьбе за существование он говорит:

«Это не что иное, как учение Мальтуса, перенесенное в усиленной форме на все животное и растительное царство»⁸.

Однако между дарвиновым и мальтусовым пониманием существует огромное различие: для Мальтуса исходным пунктом служили явления капиталистического общества, которые, как ему казалось, он вновь нашел во всем мире организмов; напротив, Дарвин, хотя его мышление, бессознательно, подверглось влиянию общественной среды, в которой он жил, все свои наблюдения сначала производил над организмами, стоявшими значительно ниже, чем человек. И различными исходными пунктами объясняются также различные результаты. Если оба одинаково констатируют тенденцию организмов безгранично размножаться, то Дарвин объясняет этим явлением замеченное им восходящее движение живых существ к все более высоким формам, а Мальтус, наоборот, замеченное им погружение пролетариата во все большую нищету и вырождение. Тенденцией организмов к безграничному размножению Дарвин объясняет подбор наиболее пригодных особей в борьбе за существование против различных опасностей, которые им угрожают. Особи каждого вида борются не только между собой, но и против опасностей, которыми окружает их природа, например, определенного климата, а также против опасностей, которые грозят им со стороны особей других видов, как, например, травоядным от плотоядных животных. Напротив, Мальтус видит только одну форму борьбы, которая возникает из тенденции размножения, - борьбы всех особей одного вида друг с другом за кормовую площадь, за «уровень средств существования».

Обычно кажется, что закон Мальтуса в дарвинизме получил только подтверждение и новое подкрепление. В действительности же оба эти учения сильно отличаются друг от друга и сходятся только в признании способности организмов к бесконечному размножению. И то, что до сих пор в политической экономии приводится как закон природы, признанный «естествознанием», в действительности еще и теперь представляет мальтусово, а не дарвиново понимание закона народонаселения.

Мы поэтому, рассмотрим теперь не Мальтусов закон народонаселения, а Дарвина - сначала в его приложении к миру растений и животных. Я уже сказал, что закон размножения последних должен быть исследован сначала отдельно, независимо от его действия на людей. И я вновь подчеркиваю, что в дальнейшем изложении речь идет сначала не о людях, а также не о животных и растениях, поскольку они все подверглись воздействию человека, т.-е. не о домашних животных или о специально разводимой дичи, а только о животных и растениях, находящихся еще в совершенно диком состоянии.

Если закон народонаселения Дарвина и естественного подбора имеет значение для диких животных и растений, то уже этим самым доказывается несостоятельность закона Мальтуса. Ибо одна и та же тенденция к размножению не может одновременно действовать, как фактор повышающий и принижающий, и не может служить одновременно самым могущественным стимулом и самым могущественным препятствием для всякого развития к высшим формам. Но в одном отношении Мальтус совершенно прав: если действительно все организмы имеют тенденцию размножаться за пределы средств существования, и если этой тенденции противодействует в последнем счете только недостаток средств существования, тогда эта тенденция должна вести к ослаблению и физическому вырождению особей. Правда, Мальтус выставляет это утверждение только относительно человека: он имеет при этом в виду пролетариат, который он мог в то время сам наблюдать. Но так как он, в вопросе о тенденции к безграничному размножению, не делает никакого различия между человеком и другими организмами, то деградирующее действие этой тенденции должно иметь значение для всех видов организмов, если только оно действительно существует в той форме, в какой его изображает Мальтус.

А между тем, фактически не может быть никакой речи об упадке в области органической природы. Это предположение до того нелепо, до такой степени противоречит всем фактам, что вряд ли стоит об этом распространяться. Но вместе с этим, в сущности, уже опровергнут и взгляд Мальтуса, согласно которому именно недостаток средств существования мешает размножению организмов за известные пределы, и организмы всегда имеют тенденцию перейти за пределы средств существования.

Продолжительный недостаток средств существования, продолжительное недоедание вряд ли выступало в животном мире в форме такого массового явления, как оно наблюдается среди современного пролетариата. Если бы уровень средств существования был всюду и постоянно недостаточен, то всюду и постоянно должна была бы свирепствовать ожесточенная борьба между особями того же вида за этот уровень. В действительности же такая борьба наблюдается только в очень редких случаях. В степях Африки мирно пасутся - или паслись до тех пор, пока они не были истреблены европейцами, - не только животные одного и того же вида, но и различных видов - зебры, страусы, антилопы, газели, жирафы. Они должны были иметь достаточно средств существования, ибо более сильным из них не приходило в голову прогонять более слабых.

Перенесение закона о народонаселении Мальтуса на мир низших организмов, стоящих ниже человека, возможно, было только потому, что размножение отдельного организма рассматривалось изолированно. А в этом случае неоспоримо, что каждый такой организм имеет тенденцию размножаться в геометрической прогрессии - 1 : 2 : 4 : 8 :16 и т.д. - и, таким образом, перейти за пределы средств существования.

Но как бы ни было в науке необходимо для определенных задач исследования изолировать определенные явления и рассматривать их отдельно от других, все же не следует забывать, что такой способ исследования недостаточен, чтобы понять, как следует, те явления, из которых каждое представляет только часть более крупного целого и может быть понято только в связи с ним <…>.

С точки зрения Мальтуса, все организмы только предъявляют спрос на средства существования. Но есть лишь очень мало организмов, которые не служили бы одновременно и средством существования для других организмов, - целиком, или частями, или продуктами, - листьями, плодами, яйцами и т. д. То, что, с одной стороны, является тенденцией к колоссальному возрастанию потребности в средствах существования, выступает, с другой стороны, как тенденция к безграничному увеличению средств существования. И если животный организм проявляет тенденцию размножаться до пределов своих средств существования, то он тем самым выказывает, с другой стороны, тенденцию сильнейшим образом ограничить размножение растительных или животных организмов, которые служат ему пищей.

Мальтузианцы не устают нам высчитывать, в каких колоссальных размерах размножились бы организмы, если бы для них не существовал определенный уровень средств существования. Они не замечают, в какой колоссальной степени изо дня в день истребляются организмы, как средства существования для других. Очень наглядные данные на этот счет мы находим в книге Сутерланда «О происхождении нравственного инстинкта».

«Самое живое воображение только с трудом может составить себе хотя бы приблизительное представление о том уничтожении жизни, которое ежечасно совершается на земном шаре. Сельди, которых ежегодно ловят около берегов британских островов, столь же многочисленны, как весь человеческий род. Но каждая из них развилась за счет мелких рыб и ракообразных, которых она истребляла в течение ряда месяцев. Если взять из кучи первую попавшуюся сельдь, то в ней можно найти от 20 до 70 мелких животных. Если мы предположим, что каждая сельдь в течение полугода каждый день истребляла только одно такое животное, то британский годичный улов сельдей охватывал бы такое годичное уничтожение живых существ, число которых в 180 раз превышает число людей на земном шаре…

«Но истребление рыбы человеком является только ничтожной частью неизмеримой суммы. Корифена (Pomatomus Saltarix) зачастую съедает до 1.000 сельдей за один раз, а нередко большие отряды таких рыб неделями живут только за счет сельдей. Профессор Бэрд говорит, что если даже на каждую корифену считать только десять сельдей в день, то эти рыбы ежедневно пожирают 10.000.000.000 сельдей. Он высчитывает, что другие хищные рыбы около берегов Северной Америки ежегодно пожирают 3.000 биллионов сельдей, а это составляет менее четверти того количества сельдей, которое ежегодно истребляется во всех морях...

«И вся эта работа истребления ограничивается не только морями. В лесах и лугах, в лишенных всяких деревьев болотах и в густых чащах совершается непрерывный процесс истребления живых существ. Одна огнистая сова съедает в год средним числом 2.000 мышей. Ленц вычисляет, что один сокол в течение года истребляет свыше 1.000 птиц, и он думает, что одна семья из пяти сарычей ежегодно потребляет, по крайней мере, 50.000 грызунов, а каждый ястреб требует для своего годичного прокормления от 2.000 до 3.000 лягушек или других мелких животных.

«Но наше воображение совершенно бессильно, когда речь идет о том, чтобы представить себе, в каких размерах совершается истребление мелких животных... Брем приводит наблюдение, из которого вытекает, что семья из трех синиц в год легко может пожирать миллион гусениц... Если наблюдения, сделанные на Ямайке натуралистом Госсе, достаточны для расчета, то каждая маленькая птица в течение года пожирает до 250.000 насекомых. Вот почему, когда говорят, что число насекомых, истребляемых ежесекундно, в тысячу раз больше, чем число людей, живущих на земном шаре, то забывают, что это до нелепости ничтожный расчет»⁹.

И ввиду этого «всеобщего потопа уничтожения» Сутерланд ставит вопрос: каким образом удается сохраниться хотя бы одному виду организмов?

А он принимает во внимание только уничтожение организмов посредством пожирания другими. Но сколько гибнет еще вследствие различных бедствий, сырости или засухи, холода или жары, наводнений, бурь, лавин и т. д.

В действительности, как замечает Сутерланд, для организмов существует только два способа спастись в этом «потопе» уничтожения: во-первых, развитие таких свойств, которые дают защиту против разрушительных влияний, или экстраординарная плодовитость. Сохраниться могут только такие виды организмов, способность размножения которых достаточна, чтобы пополнить все потери, произведенные в их рядах, несмотря на другие виды защиты, различными разрушительными влияниями. Как и многие другие свойства организмов, большая плодовитость также является орудием в борьбе за существование. Она безусловно необходима для сохранения угрожаемых организмов; но большая плодовитость организмов данного вида также необходима для существования других организмов, которые угрожают первым, т-е. живут ими. То, что Мальтусу кажется тенденцией к размножению за пределы средств существования, в действительности только создает уровень средств существования. Если бы в природе всюду господствовала «система двух детей», то животные организмы скоро не имели бы чем питаться. Как скупой, который боится вложить в какое-нибудь предприятие свои деньги, должен жить на свой капитал и видеть, как он постепенно исчезает, так и определенный зоологический вид должен был бы быстро уменьшить число, а затем окончательно истребить те организмы, которыми он живет. «Система двух детей», которая, согласно теории Мальтуса, должна обеспечить максимальный уровень средств существования, на деле привела бы к тому - при условии, что она стала бы всеобщим законом природы, - что на земле прекратилась бы всякая растительная и животная жизнь. Колоссальная плодовитость, которая Мальтусу казалась причиной нищеты в природе, является, напротив, необходимой предпосылкой всякой жизни и жизнерадостности.

Закон народонаселения Мальтуса, как всеобщий закон органической природы, не имеет никакого смысла. Уровень средств существования каждого вида является, конечно, крайним пределом, дальше которого он не может размножаться. Но разрушительные силы в природе проявляются в таком огромном масштабе, что вряд ли существует хотя бы один вид организмов, который находился бы в положении, по мнению Мальтуса и его последователей, нормальном для всех видов; и, быть может, ни один из них не имеет тенденции размножаться непрерывно за пределы своих средств существования. Временно может, конечно, случиться, что какой-нибудь вид достигает этих пределов, но причина этого явления заключается не столько в быстром размножении собственного вида, сколько в задержке размножения, или усиленном уничтожении тех организмов, которыми он живет, - в случае неурожая, эпидемии и т. п.

Возможно, что закон Мальтуса имеет прочное значение для некоторых видов животных и растений. Но и этого нельзя сказать с уверенностью. Можно было бы утверждать, что ему подчиняются те животные, которые пожирают других животных, но не пожираются ими, как, например, крупные толстокожие - слоны, носороги - и большие хищники, как львы, тигры. Мы, как уже выше сказано, имеем при этом в виду только естественное состояние, при котором отсутствует еще вмешательство человека с его оружием и орудиями. В таком состоянии названные животные недоступны для вражеского нападения. И все же мы и у них не находим никаких следов перенаселения. <…>

Временное уничтожение почти всей органической жизни - вот неизбежная необходимость в том случае, если бы закон Мальтуса, действительно, господствовал в мире организмов, если бы все они имели тенденцию размножаться за пределы своих средств существования, и если бы только недостаток этих средств мешал их дальнейшему размножению. Дарвинисты выводят из этого закона необходимость постоянной борьбы организмов между собою за уровень средств существования. Победителями из этой борьбы выходят сильнейшие, которые и продолжают дальше размножаться. Таким путем совершается развитие к все более совершенным формам. Но дарвинисты при этом опять впадают в старую ошибку: они рассматривают каждый вид изолированно и замечают только, что наиболее приспособленные и сильные особи внутри каждого вида сохраняются и побеждают других. Если же мы рассматриваем мир организмов в его совокупности, то закон Мальтуса должен вести к тому, что в борьбе различных видов между собою за уровень средств существования более сильные виды вытесняют более слабые, пока, в пределах данного уровня средств существования, не остается только один вид, самый сильный, который делает невозможным существование для всех остальных видов организмов, между прочим и для тех, которые служат ему пищей. Таким образом, он сам себе роет могилу.

Именно это - а не развитие внутри каждого вида к более высоким формам - представляет логический результат дарвинова понимания, если основывать его на законе народонаселения Мальтуса. А так как этот результат противоречит всем фактам, то тем самым доказывается несостоятельность всей основы.

Совершенно неверно, что организмы, без всякого исключения, имеют, всюду и всегда, тенденцию размножаться за пределы средств существования, и что единственным препятствием при этом служит недостаток средств пропитания. Мы скорее замечаем, как внутри отдельных видов организмов, так и в отношениях различных видов друг к другу, тенденцию к созданию и укреплению равновесия между силами, созидающими особи и виды, и силами разрушающими. <…>

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Арифметическая прогрессия и уменьшающаяся  производительность земли.

Вместе с человеком на арене природы появляется новый фактор: человеческая техника. Животное, обладающее способностью свободно передвигаться, имеет преимущество перед растением: последнее вынуждено добывать для себя средства питания из почвы, на которую упало данное семя, напротив, животное, за исключением немногих низко стоящих видов, может искать себе средства питания и менять неблагоприятные местности на более благоприятные. Но оно не может увеличить количество пищевых средств, которыми может располагать весь данный вид.

Это в состоянии делать только человек. Вот почему он стоит настолько же выше остальных животных, насколько последние стоят выше растений. Для него создается, таким образом, новый закон народонаселения. Последний изменяется человеком и для человека.

Мальтус понимал это различие. И все же, несмотря на это, он думал, что оно ничего не меняет в его законе народонаселения. Конечно, человек отличается от животного тем, что он всегда может расширить пределы средств существования. Но это не может еще помочь человеку, так как ввиду его стремления размножаться за пределы средств существования он скоро перейдет и за эти расширенные пределы.

Из ряда наблюдений и выкладок Мальтус выводит заключение, что население любой страны легко удваивается в 25 лет, если только этому размножению не мешают нищета и порок или добровольное ограничение числа потомства. Напротив, он считает невозможным, чтобы продукт земли, в течение 25 лет, более чем удвоился. Если данная страна в настоящее время в состоянии прокормить 10 миллионов человек, то в самом благоприятном случае она, по истечении 25 лет, думает Мальтус, в состоянии будет содержать еще столько же людей, а по истечении дальнейших 25 лет опять-таки не больше 10 миллионов и т. д. А население при этом продолжает удваиваться каждые 25 лет.

Если мы предположим, что первоначальное население составляло 10 миллионов, то мы получим следующий прирост:

Следовательно, средства существования имеют тенденцию увеличиваться в арифметической прогрессии, где каждый новый член получается путем прибавления той же самой суммы к предыдущему; напротив, население имеет тенденцию размножаться в геометрической прогрессии, т.-е. в такой, при которой каждый дальнейший член составляется путем умножения предыдущего на один и тот же множитель. Разница между первым и вторым рядом должна становиться все больше, недостаток в средствах существования все острее, пока его опустошительные последствия не восстановляют снова нарушенное равновесие, если еще раньше страх пред нуждой не заставил сделать это другим путем. Следовательно, технический прогресс приводит только к тому, что нужда, которая, по мнению Мальтуса, всегда царит в природе, не уменьшается также и в среде человечества. Остается одно только утешение, что, вместе с размножением человеческого рода, постоянно расширяется сфера человеческой нужды, тогда как в естественном состоянии область распространения данного вида и его специфической нужды остается неизменной.

Правда, существует еще второе различие между человеком и животным. Человек является собственным господином, он может укрощать свои страсти и вожделения, он может, таким образом, ограничить свое размножение. И это единственное средство, чтобы избавиться от того пролетарского существования, которое, по мнению Мальтуса, характерно для всей природы. Повысить благосостояние человека может не техника и не какое-нибудь социальное образование, а только этика. Не увеличение числа продуктов, находящихся в распоряжении общества, не изменение в форме их распределения, а только воздержание бедняков от производства лишнего потомства - способ, чрезвычайно дешевый, всегда и всем доступный и никаких жертв на состоятельные классы не накладывающий.

Но этот антагонизм между арифметической и геометрической прогрессиями не является единственной формой, в которой закон народонаселения Мальтуса применяется к человеческому обществу. Есть и другая форма - закон убывающей производительности земли, который для буржуазной экономии является такой же «незыблемой истиной», как и закон Мальтуса, лежащий в его основе. Так, Эдуард Давид в своей книге «Социализм и сельское хозяйство» говорит о «великой истине», лежащей в основе этого закона и, к сожалению, игнорируемой Марксом. А один американский теоретик предельной полезности, Джон Бэтс Кларк, вводит этот закон даже в промышленность, чтобы развить на основе его новый закон «естественной» заработной платы: она якобы равняется продукту последнего добавочного труда, который может еще быть приложен в данном предприятии¹⁰.<…>

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Геометрическая прогрессия в первобытном обществе.

Несравненно более простым процессом, чем расширение пределов средств существования, является, по-видимому, размножение человека. Ведь техника не вмешивается в этот процесс. Различные методы искусственного высиживания яиц также не применяются еще в мире млекопитающих. Правда, Энгельс раз высказывался в том смысле, что «производство людей, продолжение человеческого рода» составляет часть производства всех предметов, необходимых для жизни, которое, в конечном счете, определяет историю. (В предисловии к первому немецкому изданию его «Происхождения семьи, частной собственности и государства».) Но он нигде не повторил этого выражения, не делал из него никаких дальнейших выводов. Да оно и в действительности совершенно несостоятельно; это простая игра словом «производство». Производство средств существования и производство людей - процессы, совершенно различные по существу. Первый беспрерывно изменяется с развитием техники и, таким образом, составляет основу развития общественной жизни. «Производство» же «людей» представляет чисто естественно-исторический процесс, в котором техника, - по крайней мере, до настоящего времени, - не произвела еще ни малейшего изменения, и поэтому, он не в состоянии вызывать какие бы то ни было исторические изменения. Несмотря на громадную роль, которую играет процесс размножения, как в жизни человека, так и в жизни всякого другого организма, характер этого процесса, от оплодотворения до рождения, нисколько не изменился на протяжении всей эволюции общественной жизни. Он остается поэтому и без всякого влияния на изменение форм общества. То, что Энгельс называет изменениями естественного процесса размножения - изменение форм семьи и брака - есть не что иное, как изменение в общественных отношениях, и представляет результаты, а не движущие силы общественной эволюции. Все это вызвано изменениями не в технике размножения, а в технике производства средств существования. Если мы возьмем выражение «средства существования» в его самом широком значении, то изменения в этой области производства, в конечном счете, одни только и вызывают все изменения общественных форм и предопределяют историю.

Этим, однако, отнюдь не сказано, что количественный прирост человечества составляет постоянную величину, которая всегда остается равной себе. Если и не меняется характер оплодотворения, беременности, рождения, - какие бы формы ни принимали семья и брак, - то очень большое влияние на быстроту размножения человечества оказывают изменения в экономических отношениях. Производство людей - фактор, не равносильный производству средств существования, а зависящий от него. Но не в таком простом виде, как представляют себе мальтузианцы.

Об обезьяночеловеке и его плодовитости мы до настоящего времени ничего не знаем. Но, если верно мое предположение, что во всем органическом мире существует тенденция к установлению равновесия между силами, сохраняющими и разрушающими виды, то мы можем допустить, что такая тенденция существовала и у обезьяночеловека. Мы можем допустить, что, подобно всякому другому организму, и предок человека развился от какого-нибудь низшего организма везде, где существовали необходимые, для этого условия, что он, следовательно, с самого начала появился в значительном количестве. Возможно, что в революционный период земли, когда создался новый животный мир, число людей подвергалось большим колебаниям. Но, в конце концов, должно было установиться равновесие между силами размножения и разрушения; приспособление нового вида к новым жизненным условиям должно было привести и к наиболее благоприятной норме плодовитости. С этого момента у обезьяночеловеческого вида господствовала тенденция сохраниться в одном и том же количестве.

Равновесие должно было исчезнуть, когда обезьяночеловек превратился в человека, начавшего изготовлять орудия производства и оружие. Мы видели, что человек, благодаря этому, нарушил равновесие во всем органическом мире. Было бы чудом, если б осталось незатронутым равновесие в его собственном размножении.

Мы можем предположить, прежде всего, что быстрота его размножения проявила тенденцию остаться неизменной.

Все приобретенные свойства, сделавшиеся наследственными, не изменяются тотчас же по изменении внешних условий, а проявляют некоторую - иногда очень упорную - неподатливость.

Раз быстрота размножения не изменилась, то технический прогресс должен был повести к тому, что размножение вида шло сильнее, чем его уничтожение, и количество людей на земле в течение тысячелетий беспрерывно росло. В особенности должен был действовать в этом направлении прогресс в технике производства оружия, так как, благодаря ему, приняли меньшие размеры опустошения, которые до того производили среди людей хищные звери.

Тот же прогресс в производстве оружия понизил смертность среди людей, расширил пределы их средств существования, дал возможность отыскивать и заселять новые места, которые были необитаемы для обезьяночеловека.

Так у человека явилась возможность постепенно захватить в свои руки всю землю. Одно только расширение пределов существования путем технического прогресса без одновременного усиленного размножения людей, не привело бы к этому. Оба фактора, усиленное размножение людей и расширение пределов их средств существования, имели один и тот же источник - технический прогресс. Но последний мог оказывать неодинаковое влияние на каждый из них. Оба фактора не должны были развиваться в одинаковых размерах и одинаковым темпом; один мог опережать другой. Возможно, таким образом, что уже на этой стадии местами обнаруживалось перенаселение в том смысле, в каком Мальтус представляет себе перенаселение, т.-е. как общее постоянное явление для всех организмов; перенаселение, которому приходится бороться с постоянным недостатком средств существования. Возможно, что уже на этой стадии какие-нибудь отдельные роды, вследствие усиленного размножения и вызванного им недостатка средств существования, вынуждены были переселяться, занимать менее удобные места, чем занятые их предками, и что переселения привели, в конце концов, к тому, что заселены были и самые неплодородные, пустынные местности в районе полярного круга, как и в районе тропических песчаных пустынь. Расселение могло, но не безусловно должно было произойти таким образом. Вероятно даже, что оно произошло иначе. Если бы в каких-нибудь отдельных местах дошло до перенаселения и недостатка в пищевых средствах, то это привело бы не к переселениям, а к ожесточенным войнам из-за охотничьих участков, причем погибла бы масса населения. На переселение люди решаются только в том случае, когда рассчитывают переселением улучшить свое положение. Переселяются из неплодородных местностей в более плодородные. Обратно люди поступают только тогда, когда их вынуждает к этому какая-нибудь непреодолимая сила. Но мы не имеем ни малейшего основания предполагать такое громадное различие в силах у рас первобытной эпохи.

Если мы в настоящее время в безотрадных, неплодородных пустынях находим людей, которые не поселены там принудительным путем, а составляют коренное, совершенно сжившееся с местностью население, то мы имеем все основания думать, что в момент заселения этих мест их климатические условия были лучше, а потом изменились к худшему. Относительно Гренландии и Сибири мы знаем достоверно, что они когда-то отличались значительно более теплым климатом; знаем мы также, что песчаные пустыни Африки некогда были более богаты лесами. Можно непосредственно наблюдать, как в настоящее время в Судане пустыня Сахара расширяется с каждым годом. Увеличение населения на земле не могло бы загнать в такие пустыни их нынешних жителей. Оно могло только помешать им бежать из этих мест, когда условия жизни там начали ухудшаться. Когда начались эти ухудшения, жители пустыни уж нашли во всех более благоприятных местах население, достаточно многочисленное для данных условий производства и достаточно сильное, чтобы помешать вторжению соседей.

Как бы там, однако, ни было, - создал ли рост населения необходимость или только возможность заселения всего земного шара людьми, - во всяком случае, оно возможно было только при том условии, что человек размножался быстрее, чем его обезьяноподобный предок.

Тем не менее, размножаться человечество могло лишь очень медленно. Заселение всей земли требует такой приспособляемости человека ко всевозможнейшим условиям, такой массы открытий и изобретений, - прежде всего, изобретения огня, - каких первобытный человек не мог дать в короткое время. Темп человеческого прогресса мог быть лишь очень медленным. Каждая новая историческая находка последних лет отодвигает все дальше от нас ту эпоху, которую мы должны считать эпохой формирования человеческого рода.

Если размножение человечества задержалось после того, как изобретение оружия в такой сильной степени ускорило его, то это вовсе не объясняется недостатком средств существования. По мере того, как совершенствовалось и оказывало свое действие оружие, по мере того, как оно выводило человека из первобытных лесов с их растительной пищей и направляло его в места для охоты, где он должен был искать пищу, главным образом, в животном мире, - должен был меняться и образ жизни человека. В оружии человек приобрел органы хищного животного, теперь ему необходимо было усвоить себе также образ жизни и форму питания хищного животного, тогда как его организм приспособлен был сначала только к добыванию и переработке растительной пищи. Этим человеческому организму ставились неимоверные требования. Если в первобытном лесу человек на растительной пище жил, - судя по нынешней жизни обезьяны, - в сытости и довольстве, то теперь ему приходилось гоняться за живой, подвижной добычей. Целыми днями ему приходилось напрягать до последней степени все мускулы, все чувства и мысли, если он хотел добыть что-нибудь для утоления своего голода. А как мучителен должен был быть его голод! Хищные животные, благодаря частому отсутствию необходимой для них пищи, приобрели способность изумительно долго голодать. Травоядные, которые обыкновенно имеют в своем распоряжении обильную пищу, этой способностью не обладают. И вот дикарю с его желудком травоядного пришлось учиться у хищных животных их умению временами подолгу голодать. В конце концов, он усвоил себе эту привычку, но не в такой степени как хищные животные. Поэтому-то на описываемый период и падает наибольшая часть случаев каннибализма, известных в истории.

Такое непомерное напряжение сил и такие лишения не могли не оказывать влияния на систему размножения. Чем более сил дикарь вынужден был тратить на борьбу за существование, тем менее оставалось их на продолжение рода.

У травоядных обезьян, которые тратят мало сил на добывание пищи, наблюдатели обыкновенно констатируют чувственность, как особенно бросающуюся в глаза черту. Так же часто наблюдатели отмечают половую холодность охотничьих народов.

Так, Робертсон говорит: «Американцам в изумительной степени чужды и неизвестны сильные порывы элементарной естественной потребности. Во всей Америке туземцы очень холодны и равнодушно встречают своих женщин»¹¹.

Что причина этому лежит не в особенностях расы, а в образе жизни, отмечает и сам Робертсон.

«Замечено, что в тех странах Америки, где, благодаря плодородию почвы, более теплому климату или большему прогрессу культуры, имеется более пищи, и дикарь не терпит особенной нужды, что там животное влечение между полами отличается большею горячностью»¹².

Цезарь, как и Тацит, указывают на строгое целомудрие германских юношей.

Конечно, половая холодность мужчин не должна обязательно сокращать силы размножения. То, что самец привносит для продолжения рода у млекопитающих, само по себе далеко еще недостаточно. Вступает ли он с самкой в половое отношение два раза в году или двести раз, - это может не оказать никакого влияния на число детей, которых самка производит в течение своей жизни. У животных, кладущих яйца, которые оплодотворяются уже вне организма матери, как, например, у рыб, участие мужского организма в продолжении рода может быть такое же большое, как и женского организма. При некоторых условиях оно может быть даже и больше. Отношение меняется, и женский организм получает перевес у животных, у которых яйцо оплодотворяется в организме матери, там развивается до известных размеров, а потом только выбрасывается и высиживается. У млекопитающих самка должна затратить неизмеримо больше сил на продолжение рода, тогда как трата самца ничтожна. У человека, наконец, женщина тратит в сравнении с мужчиной значительно больше сил на продолжение рода, чем у всех животных. Лишь у очень немногих крупных животных беременность самки длится более времени, чем у женщины. Если взять относительные физические размеры женщины и самок животных, то беременность женщины относительно этих величин более продолжительна, чем у всех животных. Ни одно животное также не кормит детенышей так долго, как женщина своих детей. Другие животные с продолжительною беременностью, как лошади и слоны, приносят детенышей, которые, тотчас же после рождения, уже способны передвигаться на собственных ногах. Ребенку человека требуется год, чтобы приобрести способность передвигаться, но и тогда еще эти передвижения не могут иметь большого значения. Еще долгое время после этого мать должна носить его на руках, когда требуется пройти более значительное расстояние. До девяти лет ребенок даже у самых примитивных народов не настолько развит, чтобы быть в состоянии самому поддерживать свое существование. Вся огромная затрата сил, которые необходимы, чтобы вырастить самый высший организм, падает исключительно на мать. От состояния матери зависит, поэтому, и степень плодовитости, которую допускают данные условия производства. История плодовитости человека есть история женского труда.

Ясно, что крайне изнурительная охотничья жизнь оставляет женщине не много сил для функций продолжения рода. Она бы совершенно погибла, если б ей приходилось сопровождать мужчину во всех его охотничьих походах, как львица сопровождает льва. Такая задача была бы непосильна для ее организма и системы продолжения рода, приспособленных к растительной пище. Временами ей приходилось разлучаться с мужчиной; разделение труда сделалось насущной необходимостью. Охота отошла всецело к мужчине, точно так же, как и рыболовство, где только представлялась для этого возможность, а вместе с тем, и изготовление оружия и орудий для такой работы, - изготовление, следовательно, не только копья, лука и т. п., но и лодки. Женщины оставались в лагере, куда мужчины приносили свою добычу. Женщинам достались те работы, которые можно было производить в самом лагере или по близости от него: уход за детьми, собирание семян, злаков, ягод, кореньев, шитье из кож палаток и одежды, обязанность поддерживать огонь, когда научились его добывать, и т. д. <…>

Без сомнения, разделение труда между мужчиной и женщиной не представляет ничего произвольного. Но тому ли именно обстоятельству оно обязано своим происхождением, что мужчина более смел и ловок? Если бы в этом отношении действительно существовало различие между полами, то его скорее следовало бы рассматривать, как следствие, а не как причину разделения труда. Женщины могут быть так же смелы и ловки, как и мужчины, если имеются для этого подходящие условия. Что действительно отличает женщин от мужчин, так это - их функции в продолжении рода. <…>

Разделение труда было насущно необходимым в интересах сохранения рода. Только оно сделало возможным, что женщина, при условиях охотничьей жизни, вообще в состоянии была сохраниться в периоды беременности, кормления и ухода за маленькими детьми. Впрочем, разделение труда не принесло женщине большого облегчения труда. Если она была освобождена от участия в отдельных охотничьих походах, то она не могла же оставаться на месте, когда исчерпывался один охотничий район и приходилось перекочевывать всем лагерем, чтобы где-нибудь подальше найти новый район дичи. А в самом лагере работы постоянно возрастали: технический прогресс расширил, прежде всего, область женского, а не мужского труда. Он принес с собой возделывание злаков, изготовление посуды из глины, улучшение палатки, копчение припасов. Он принес «капитал», - сказали бы буржуазные экономисты. К сожалению, женщина не могла положить этот капитал в банк на проценты. Она должна была во всех своих странствованиях тащить его с собой, вместе с детьми, которые еще не в состоянии были пройти более значительное расстояние. С ее «капиталом» росло и бремя, которое она должна была тащить на себе. Превратившись в человека, женщина сделалась на первых порах рабочим животным, а мужчина - охотником, воином и господином. Правда, господство, которое давало ему оружие, ему временами приходилось оплачивать голодом. Но никогда непосильной работой, под которой он изнемогал бы. Охота и война в то же время составляли для него наслаждение.

Тяжелая работа вместе с изнуряющей беременностью и кормлением рано старит женщину у дикарей. В 25 лет она часто старуха, а в 30 не всегда уже способна рожать здоровых жизнеспособных детей.

Но и в короткое время юности ее способность к деторождению ограничена. Куски сырого или полусваренного мяса и коренья - не совсем подходящая пища для маленьких детей. Впрочем, и это пища не всегда имелась налицо. Маленькие дети еще менее, чем взрослые люди, могут, подобно хищным животным, без вреда долго переносить голод. Единственный источник регулярного питания, который они всегда имели под рукой, представляла грудь матери. Период кормления грудью поэтому затягивался на возможно долгое время. У дикарей он обыкновенно продолжался три - четыре года. В течение этого периода, однако, оплодотворение происходит очень редко. Благодаря этому, число детей у охотничьих народов очень незначительно. Малейшего неблагоприятного изменения в условиях жизни достаточно, чтобы вызвать у такого народа вымирание.

Причиной возрастающей неплодовитости может быть и систематическое кровосмешение. <…> Маленькие общества первобытных людей должны были сильно страдать от кровосмешения. <…>

Благодаря разделению труда между мужчиной и женщиной, женщинам приходилось временами подолгу жить отдельно от мужчин. Но экономически оба пола, благодаря тому же разделению труда, были еще теснее скованы между собою. Разделение труда означает работу друг для друга, означает взаимную зависимость одного  фактора от второго.

До разделения труда ни один из взрослых индивидуумов в своем пропитании не был зависим от других, их могла удерживать вместе необходимость в защите от хищных зверей, а не добывание пищи. Каждый сам добывал необходимые ему плоды и другие виды пищи. С разделением труда все изменилось. Исчезли уже регулярные источники пищи; пищевые средства должны были доставлять то мужчины, то женщины. В особенности женщины не могли, - в моменты, когда иссякала растительная пища, -  жить, не получая части битой дичи; мужчины могли довольствоваться одной мясной пищей. И чем более развивалась техника женского труда, тем больше приходилось женщинам работать над изготовлением одежды и палаток, над собиранием запасов; чем большую роль начинал играть огонь, тем в большую зависимость от женского труда должны были становиться мужчины. Рабочее время женщины возрастало, но в такой же мере возрастало и ее общественное значение. Возрастающее бремя работы не превратило женщину ни в рабыню, ни в пролетария. Она была госпожой в своей области труда и самостоятельно распоряжалась своими орудиями производства. И мужчина относился к ней с уважением, как к равноправной. Только высшая стадия культуры низвела женщину на роль орудия, товара и, наконец, предмета роскоши.

В то время, как внутри одного и того же рода, с развитием техники и разделения труда, мужчины и женщины сковывались все более и более тесными узами, увеличивался антагонизм между каждым отдельным родом и остальными. Травоядные животные могут прекрасно уживаться на своем пастбище: там достаточно для всех. Между хищными животными легче возникают раздоры и грызня из-за добычи. Точное знакомство с местностью - одно из наиболее необходимых условий для успешности охоты. Утвердиться на раз занятом месте, держать остальных охотников на значительном расстоянии становится теперь одной из важнейших задач. Всякий чужой становится врагом. Если племя внутри сплачивается все теснее, то оно в то же время все более изолируется от всего остального мира. Племя становится, наконец, замкнутым обществом, и спаривания ограничиваются только его кругом.

Если этот круг становился тесным, а влияние кровосмешения не парализовалось какими-нибудь противодействующими факторами, что вполне возможно, то, с течением времени, все сильнее и сильнее должны были давать себя чувствовать последствия кровосмешения - в упадке плодовитости и вымирании целых племен. Это уже не перенаселение, а обезлюдение.

Противодействие этому, вероятно, и было главной задачей начавшихся ограничений брака.

О брачной жизни, если можно так выразиться, обезьяночеловека мы знаем так же мало, как и об остальных его общественных отношениях. В этом отношении никаких исходных пунктов для предположений не дает и знакомство с жизнью обезьян, так как у обезьян мы находим самые различные виды отношений между полами; полигамию, заключающуюся в том, что один сильный самец присваивает себе право половых сношений со всеми самками группы и держит всех конкурентов на почтительном расстоянии; моногамию в форме тесного сожительства отдельных пар в течение более или менее продолжительного времени; беспорядочное половое сожительство всех самцов группы со всеми ее самками.

Мало может нам быть также полезен и второй метод, к которому мы прибегаем наряду с наблюдениями над обезьянами, чтобы составить себе представление об общественных отношениях у первобытного человека начальной стадии его развития. Это - различные гипотезы, для которых основанием служат условия жизни первобытного человека. Но каждая из трех вышеупомянутых форм полового сожительства в одинаковой степени совместима с теми условиями жизни, существование которых мы можем предположить у первобытного человека. Возможно, что именно поэтому ни одна из этих форм не сделалась всеобщей и постоянной, а все три существовали одновременно, причем, смотря по обстоятельствам, верх брала то одна, то другая из них.

Мы могли бы, пожалуй, назвать эти отношения свободной любовью - в том смысле, что ни интересы, ни воззрения обществе не предписывали определенной формы половых отношений. Но это не было свободной любовью в том смысле, чтобы каждый мог в области половых отношений руководствоваться своими собственными склонностями, не встречая сопротивления. Различие в силах определенных самцов и исход борьбы у них имели, вероятно, решающее значение в их отношениях к нежному полу. По крайней мере, у обезьян случаются такие бои из-за одной самки или из-за всех самок группы.

Положение дел изменилось, когда человек развился до охотничьей стадии, когда человеческие группы превратились в замкнутые общества, и кровосмешение начало оказывать свое влияние. Форма половых отношений перестает быть частным, безразличным для всего общества делом. Бесплодие и вырождение, как последствия определенной формы половых отношений, начинают угрожать всем таким обществам. И каждое из них имеет достаточно оснований принимать меры против грозящего зла.

Каким образом человек пришел к сознанию вреда кровосмешения, а также к сознанию вреда половых отношений между людьми в расцвете сил с представителями младших и старших поколений, вообще, пришел ли человек к такому дознанию, или у него выработалось инстинктивное отвращение к половым сношениям с близкими родственниками, - обо всем этом, понятно, можно только высказывать предположения¹³. Связь между кровосмешением и бесплодием или вырождением, без сомнения, очень трудно открыть; но очень легко заметить благотворное влияние скрещиваний на расу, пришедшую в упадок вследствие половых союзов между близкими родственниками.

Дарвин говорит:

«Вредное влияние кровосмешения, хотя бы оно и практиковалось в течение долгого времени, не так легко доказать, как хорошее влияние скрещиваний: ухудшение проявляется лишь очень медленно»¹⁴.

Прошло, может быть, много тысяч лет, и многие тысячи отдельных племен, может быть, успели погибнуть вследствие кровосмешения, прежде чем где-нибудь в одном месте открыли эту связь и начали принимать предупредительные меры. Но, когда удалось побороть зло, те племена, которые боролись против кровосмешения, должны были постепенно получить перевес над остальными.

Это могло случиться довольно поздно, но люди тогда должны были еще стоять на более низкой ступени развития, чем та, на которой стоят самые низшие из некультурных народов в настоящее время. Всем уже знакомы ограничения при вступлении в брак и определенные общественные организации внутри племени для предупреждения браков между кровными родственниками. Все общество относится к этому с величайшим интересом. Все ограничения при вступлении в брак предъявляются каждому отдельному члену как нравственное требование, и проводятся с непреклонной строгостью. Нравственное чувство, ранее чисто инстинктивное, кажется, впервые формулировалось, как определенное требование, именно на почве половых отношений. С того времени и до настоящей минуты половой вопрос занимает главное место в определении нравственного, а следовательно, и безнравственного. Если упоминают о безнравственном, то, прежде всего, в голову приходит мысль о нарушении заветов половой морали.

Таким образом, в области размножения человечества появляется новый могучий фактор, которого нет в мире животных: нравственный завет - исполнять функции, ведущие к размножению, только при условиях, которые благоприятны для воспитания потомства, и при которых можно ожидать здорового потомства, полезного для общества.

Приспособление и подчинение размножения - или, выражаясь языком Энгельса, «производства людей» - интересам общества составляют, в сущности, содержание всех нравственных понятий о половой жизни. Больше всего проникнуты этими требованиями женщины. Во-первых, потому, что у них, вообще, более развиты социальные чувства (мы уже видели, что у животных образуют общества и подчиняются им прежде всего самки, в то время, как самцы более склонны к изоляции, к «индивидуализму», к «полному развитию личности»). Во-вторых, и потому, что функция размножения поглощает женщину в неизмеримо большей степени, чем мужчину, и забота о потомстве лежит больше на ней, чем на мужчине. Оба мотива, впрочем, находятся в теснейшей связи между собою. Общество животных, несомненно, в гораздо большей степени обязано своим происхождением заботе индивидуума о потомстве, чем заботе его о собственной личности.

Без сомнения, интересы общества изменяются и, вместе с тем меняются также и требования, предъявляемые обществом в области половой жизни. Но уже по самой сущности своей каждое нравственное требование имеет тенденцию делаться «вечным» и сохраняться даже и после того, как исчезли условия, вызвавшие его. То, что первоначально было в интересах общества, с развитием общества может сделаться бесцельным, даже вредным не только для отдельных особей, но и для самого общества. Ни к какой области это неприменимо в такой степени, как в области половой жизни.

Во всяком случае, целесообразно ли или нецелесообразно, но нравственность оказывает влияние на размножение человечества, мешая или содействуя ему.

Первоначально запрещением половой связи между кровными родственниками нравственность, безусловно, содействовала процессу размножения человечества.

Точно так же, начиная с известной стадии, содействует этому процессу и развитие техники.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Геометрическая прогрессия в период цивилизации.

С развитием скотоводства женщина освобождается ох части своей работы и попадает в условия, при которых в значительной степени облегчается дальнейшее размножение. В вьючном животном она находит себе помощника, на которого она сваливает часть тяжести. Ей не приходится более при переселениях таскать на себе домашнюю утварь и детей, напротив, она сама может ездить теперь на лошади или верблюде, а после и в телеге. Доставка пищи становится более регулярной. Животные доставляют молоко, и становится, таким образом, возможным сократить периоды кормления грудью.

А когда, вместо тяжелой ручной обработки поля, вводится плуг, труд женщины облегчается еще больше. Приручение животных и уход за ними и лошадьми составляют теперь занятие мужчин, и они уже начинают обрабатывать землю. Полевые работы перестают быть женским занятием.

Не менее выгоды приносит женщине оседлость, которая освобождает ее от всех трудностей передвижений и от работы устройства временного шатра, который приходится после опять разбирать. Раз построенный дом уже не требует дальнейшей работы. А постройка дома все более становится работой мужчин, вероятно потому, что работа в лесу, является их занятием; чем более охота отодвигается на задний план, тем более становится важным получение дерева для постройки и топлива.

Домашний очаг, скотный двор, сады и, поскольку дети не бегают на свободе, детская - вот что является теперь главной ареной деятельности женщины. Работы этой вполне достаточно, чтобы дать приложение всем силам женщины, но не так много, чтобы поглотить их целиком. У женщины остается теперь больше сил для выполнения функций размножения. А вместе с тем увеличивается производительность труда увеличиваются избытки производства, которые доставляют обильную пищу детям. Благодаря производительности труда, становится выгодным применение рабов в домашнем хозяйстве, потому что рабы производят теперь избыток в сравнении с издержками на их содержание. И всюду, где развивается домашнее рабство, женщина освобождается от тяжелого труда, и самой главной работой ее является теперь рождение и воспитание детей. На это уходят все ее силы.

На этой стадии мы встречаем огромную плодовитость. Поразительный пример представляет Южная Африка в то время когда, наряду с кафрами и бурами, хозяйство которых находилось на переходной стадии от кочевого скотоводства к земледельческому оседлому хозяйству и приносило богатые избытки, жили готтентоты-охотники, бывшие в то же время в рабстве у буров. В такой же степени, в какой плодовитость была ничтожна у готтентотов, в такой же она велика была у буров и кафров.

Путешественник Барроу, посетивший Южную Африку в конце восемнадцатого столетия, пишет:

«У готтентотов редко бывает более трех детей, а многие женщины у них совсем бездетны». Напротив, о бурах он сообщает: «Шесть или семь человек детей в семье считается очень небольшим числом; семья с, 12 - 20 детьми не является редкостью». И о кафрах: «Говорят, что они очень плодовиты; что у них двойни встречаются почти так же часто, как и одиночки, и что далеко не редкость, чтобы женщина имела тройню»¹⁵.

Герберт Спенсер, цитируя в своей «Биологии» это место, указывает еще на жителей французской Канады, у которых крестьянская семья имеет обыкновенно от восьми до шестнадцати детей, и у которых некоторые женщины имеют до 25 детей. Примеры эти показывают, что высокая плодовитость связана с определенным способом производства, а не с определенной расой. Кафры отличаются такой же плодовитостью, как и буры, с которыми они находятся на одинаковой ступени хозяйственного развития. Так, в Канаде у французских крестьян мы встречаем совершенно иную норму рождаемости, чем во Франции.

Только высокой плодовитостью объясняется тот факт, что Германия, в эпоху переселения народов, могла, без всяких следов истощения, посылать в Римскую империю одну армию за другой. Область от Рейна до Эльбы была занята в то время едва ли одним миллионом жителей, и, однако же, она господствовала над Римскою мировою империей с ее по меньшей мере 50 миллионами жителей¹⁶. Дельбрюк определяет население Римской империи. в эпоху императоров даже в 90 милл. Но эта оценка кажется мне преувеличенной.

Столь же удивительной была и плодовитость арабов: в течение столетия, после основания ислама, в распоряжении их была огромная масса народа, которая могла занять область от Испании до Индии.

Но недолго продолжалось благосостояние крестьянской семьи и освобождение женщины от чрезмерного труда. Оно развилось внутри кочевого скотоводного хозяйства и сохранилось еще на первых порах крестьянской оседлости. Но мы знаем уже, что наряду с развитием оседлости развивались классовое общество и эксплуатация трудящихся классов, прежде всего сельских рабочих. Крестьянин превращался в господина над многочисленными рабами или же опускался до положения крепостного крупного землевладельца, на которого он должен был работать. Как первый, так и второй случай означает для действительного землепашца тяжелый труд и уменьшение его благосостояния потому, что избыток над скудными издержками на содержание его собственной семьи он должен был отдавать эксплуататору.

При этих условиях плодовитость крестьянской семьи снова начинает обнаруживать тенденцию к понижению. Но крестьянская семья все же обладала средствами для достаточного и регулярного питания. Вследствие этого исключены были факторы, которые в охотничьем периоде часто приводили к понижению плодовитости. Все более уменьшались опасности, которым подвергалась человеческая жизнь от диких зверей. Кроме того, господа часто с привилегией вооружения брали на себя тягости и радости войны.

Таким образом, крестьянская семья в этот период все еще производила излишек не только пищевых средств, но и людей. Совсем иное мы видели в хозяйстве, основанном на рабском труде. Раб работал плохо и неохотно, и утилизация его - не как средства роскоши, а как средства производства -  выгодна была только при условиях, которые исключали возможность его правильного размножения. Чтобы рабыня производила излишки, ей необходимо было так много работать, ей так мало времени оставалось для себя и ребенка, что ей почти невозможно было вырастить последнего. Господин считал беременность рабыни покушением на принадлежащую ему рабочую силу и преступлением; исключение составляли только рабыни, служившие для его удовольствия, оплодотворение которых он считал своей привилегией. Разведение рабов, предназначенных для труда, почти не окупалось. Рабство, как способ производства, возможно было только на основе постоянного похищения рабов, а это предполагает крестьянское хозяйство у соседних народов, прирост народонаселения которых доставлял бы излишек рабочих сил, похищаемых для обращения в рабство. Там, где рабское хозяйство уничтожает свободное крестьянство также и в соседних странах или где наталкивается на воинственных свободных крестьян, которые могут оказать сопротивление насилию, - а это вполне возможно, когда земледелие едва только сменило прежнее номадное скотоводство, - там продолжение производства на старой основе становится невозможным, и если обществу не удастся изменить свой способ производства, оно идет навстречу полному обезлюдению.

Где крестьянское хозяйство дает излишек людей, которых не отнимает у него только что упомянутая охота на рабов, там пускаются в ход различные методы, чтобы так или иначе пристроить это «перенаселение». .Во-первых, путем основания новых крестьянских хозяйственных поселков, увеличения культурной площади за счет леса, лугов, болот. Если этот процесс из национального делается интернациональным, мы получаем крестьянскую эмиграцию, основание новых крестьянских хозяйств и расширение пахотной площади за счет леса, лугов и болот в чужой, еще не заселенной земледельцами области. Наконец, существует еще один отводный канал для излишков крестьянского населения, который играет огромную роль в процессе исторического развития: города, существование и процветание которых было бы немыслимо без постоянного притока новых элементов из деревни.

Но не всегда имеются налицо такие условия, которые позволяют пристроить излишек населения, доставляемый крестьянской плодовитостью. И тогда для последней образуется новый предел в частной собственности.

Только средства, которыми располагает крестьянское хозяйство, дают женщине возможность прокормить и воспитать детей в деревне. Если число крестьянских домохозяйств ограничено, если оно не может быть увеличено, и излишек людей не может быть пристроен другим путем, то крестьянская девушка вынуждена ждать со вступлением в брак, пока заключение брака не вводит ее во владение хозяйством. Без такого владения брак становится нежелательным, а вместе с тем и рождение детей. И, действительно, детям бесхозяйственных крестьян приходится очень плохо. Именно при этих условиях нравственное возмущение направляется особенно энергично против внебрачных половых отношений, по крайней мере, у женщин, а между тем, как раз тогда возникают условия, которые толкают к таким отношениям путем повышения брачного возраста или осуждения многих девушек на безбрачие.

Судьба, которая ждет при таких условиях излишек населения, далеко незавидна. Предусмотрительные родители стараются избавить своих детей от такой судьбы. Они заботятся о том, чтобы не произвести больше детей, чем они в состоянии позднее сделать самостоятельными хозяевами. Число детей ограничивается искусственным путем. Только в очень редких случаях это достигается тем путем, что муж и жена воздерживаются от всяких половых отношений. При совместной жизни это было бы слишком тяжелым испытанием. Обыкновенно же такое ограничение достигается тем, что пускаются в ход различные способы, мешающие зачатию, или там, где оно совершилось, уничтожающие его последствия искусственно вызванными преждевременными родами. Такие способы применяются также очень охотно девушками, которые дозволяют себе внебрачное половое наслаждение и стараются избавить себя и своих будущих детей от неблагоприятных последствий, неизбежных при указанных условиях.

Применение различных средств с целью вызвать преждевременные роды известно еще с очень давних времен. Мы встречали это явление уже у охотничьих народов. Маленькие дети представляли тогда такое большое бремя для матери, что она не в состоянии была вырастить одновременно несколько детей. Если она чувствовала себя снова беременной, в то время, как она кормила грудью одного ребенка и, быть может, таскала на. спине другого трех или четырехлетнего, то ей грозило безвыходное положение. Чтобы избавиться от него, новорожденный часто умерщвлялся, практика, которая, при незначительной средней плодовитости женщины на указанной стадии развития, должна была еще больше ограничивать размножение охотничьих народов. Но она была менее жестока и более щадила женскую силу, чем искусственные преждевременные роды.

Эти способы выходят, однако, из употребления по мере того, как женщина освобождается от бремени излишнего труда и получает возможность воспитывать несколько детей. Но как только крестьянское хозяйство не находит больше свободных мест, чтобы пристроить излишек населения, возникает противоположность между имущими и обездоленными, и заключение брака становится монополией имущих, опять возобновляется практика абортов, к которой присоединяются различные предупредительные средства против зачатия.

Крестьянская мораль этой стадии развития и составляет прообраз той морали, которую усвоило себе мальтузианство и которую оно проповедует: только имущие должны вступать в брак, только они могут иметь детей, и не больше, чем они в состоянии наделить имуществом. Тогда не будет больше обездоленных людей и исчезнет нужда, связанная с обездоленностью. Эту мораль проповедуют не только аристократически настроенные мальтузианцы, как сам Мальтус, но и демократы, как Джон Стюарт Милль. Вот почему крестьянин этой стадии развития для них идеальный человек, а крестьянское хозяйство представляет идеальное хозяйство, ибо только оно воспитывает те «разумные привычки» в брачных отношениях, при отсутствии которых перенаселение и нищета, безусловно, неизбежны.

В своих «Основаниях политической экономии» Джон Стюарт Милль исследует влияние крестьянского хозяйства на увеличение народонаселения и приходит к заключению, что оно задерживает рост населения и действует, поэтому, очень благодетельным образом. Результаты своего исследования о влиянии мелкой частной поземельной собственности он резюмирует в следующих словах: «никакая другая форма сельского хозяйства не оказывает такого благотворного влияния на хозяйственную деятельность, умственное развитие, умеренность и предусмотрительность населения, и не препятствует в такой степени его неосторожному увеличению; поэтому, при современном уровне воспитания, ни одна не благоприятствует в такой степени как моральному, так и физическому процветанию, как именно эта форма»¹⁷.

Мальтузианство представляет, в сущности, не что иное, как возведение всей этой, вытекающей из условий крестьянского хозяйства, технической, интеллектуальной и моральной ограниченности на степень закона природы. И все же эта ограниченность свойственна крестьянскому хозяйству не при всяких, а только при определенных условиях. Поэтому и Миллю приходится, в только что упомянутой главе, полемизировать с наблюдателями, которые думают, что крестьянское хозяйство благоприятствует сильному приросту населения. Одно мнение так же правильно, как и другое. Крестьянское хозяйство не представляет нечто изолированное, а, наоборот, составляет часть целого, общества, которое становится все сложнее, а вместе с изменением этого общества, изменяется и характер крестьянского хозяйства даже там, где технически оно остается на том же уровне. Мы не должны забывать, что технические и общественные отношения, правда, тесно связаны, но далеко не тождественны.

Мы уже указали выше, какую важную роль в развитии общества играет излишек людей, доставляемый крестьянским хозяйством, что в особенности большое значение для этого развития имеет тот излишек, который направляется в города, чтобы производить там предметы промышленности, обмениваемые на избытки припасов и сырых материалов, доставляемых на городской рынок крестьянами. Разделение труда в городах дает возможность ремеслу производить орудия и инструменты, в которых нуждается крестьянское хозяйство, в более совершенном виде, чем это в состоянии делать сам крестьянин. Ремесло, таким образом, повышает производительность крестьянского труда. О другой стороны, оно, благодаря разделению труда, может производить более дешево продукты промышленности, предназначенные для личного потребления, как, например, платья, в которых нуждается крестьянин. И если он получает эти предметы в обмен на продукты, которые он добывает своим трудом, при их настоящей стоимости, т.-е. соответственно затраченному на них рабочему времени, то он сберегает свой труд. Когда он перестает сам производить продукты промышленности и покупает их в городе, он сберегает рабочую силу, которую он может обратить на добывание  земледельческих продуктов.

Следовательно, развитие городской промышленности доставляет крестьянину возможность применять более производительно свой труд и затрачивать больше труда, чем прежде, на производство жизненных припасов и сырых материалов. Начиная с этого времени, именно, дальнейшее развитие городской индустрии обусловливает прогресс сельскохозяйственной техники и вместе с тем поднятие уровня средств существования в стране, уже целиком заселенной крестьянами. Будущее сельского хозяйства определяется теперь развитием городской индустрии.

Но возможности, которые доставляются развитию сельского хозяйства этим положением, только в очень малой степени превращаются в действительность. Мы видели уже, как хищническая аристократия с ее различными прихвостнями все больше забирала в свою пользу излишки крестьянского хозяйства, как последние все меньше шли на покупку средств производства и потребления для крестьян и все больше служили для покупки предметов роскоши для крупных эксплуататоров и их паразитов. Эксплуатация может увеличиться до такой степени, что она может не только замедлить технический прогресс сельского хозяйства, но и совершенно приостановить его и превратить даже в регресс.

Когда французское сельское хозяйство в восемнадцатом столетии пришло в упадок под гнетом феодализма, то французские экономисты того времени, физиократы, признавали производительным только сельское хозяйство, а не ремесло, и, если принять во внимание тогдашнее положение, не без основания. Промышленность служила тогда, в конечном счете, только для удовлетворения потребности в роскоши феодальных эксплуататоров. Трудящимся массам в деревнях она приносила очень мало. Весь излишек, производимый ими, направлялся в города, не давая им почти ничего взамен. Физиократия стала господствующей теорией во всей Европе, за исключением Англии, где капиталистическое сельское хозяйство пользовалось в значительной степени услугами индустрии.

Если прогресс сельского хозяйства обусловливается высотой развития и формой городской индустрии, то прогресс последней, в свою очередь, зависит от размеров и формы излишков, производимых почвой. Если в сельском округе, излишками которого живет население данного города, прекратилось дальнейшее развитие, если число крестьянских хозяйств и размеры доставляемых ими излишков не могут быть более увеличены, то не может увеличиваться и население, которое живет на эти излишки. Стационарному состоянию крестьянского населения соответствует тогда застой в городском населении. Цехи становятся при этих условиях замкнутыми, затрудняет доступ новым членам в свою среду, и крестьянская брачная мораль, и без того близкая переселившемуся из деревни ремесленнику, начинает доминировать и в городе; как и дочери крестьян, дочь ремесленного мастера может выйти замуж только за человека имущего, за мастера. Подмастерьям брак запрещается, и достижение звания мастера обставляется большими затруднениями. Но в рамках ремесленного брака «система двух детей» не достигает особенного распространения. Этому мешала уже огромная детская смертность в городах, в которых тогда гигиена была еще совершенно неизвестна, и тесно скученное население жило в убийственной обстановке. Без свежего притока из деревень в города в средних веках вымирали бы очень быстро. Постоянная необходимость в таком притоке с своей стороны делала излишним ограничение числа потомства в селах.

Ядро населения составляли крестьянство и ремесленники. Над ними возвышалась маленькая кучка эксплуататоров - военных и духовных - земельное дворянство и церковь. А под ними группировались всякие бобыли - сначала в числе, не имевшем особенного значения для производства, но временами скоплявшиеся в большом количестве, - которые продавались крупным эксплуататорам в качестве наемных солдат, слуг, проституток, кормились милостыней, или жили случайной работой, как люмпенпролетарии.

И верхний, и нижний слои делятся каждый на различные группы, и каждая из этих подгрупп развивает; в зависимости от своих социальных условий, особый способ приращения населения. Если, например, забота о сохранении церковного землевладения заставила католическое духовенство выдвинуть требование безбрачия, то протестантизм с конфискацией церковных имуществ делает это требование ненужным, и протестантское духовенство занимается продолжением своего рода самым интенсивным образом.

Мы вышли бы за рамки нашей работы, если бы хотели подробно исследовать все различные тенденции размножения, которые в ходе исторического процесса развивает каждый отдельный слой населения. Мы скажем лишь несколько слов о тех двух общественных слоях, которые нас особенно интересуют, о капиталистах и о пролетариате.

Капитал развивает в своих носителях стремление к накоплению и концентрации. В той ожесточенной конкуренции, которая характеризует капиталистический способ производства, более крупный капитал всегда побеждает более мелкий капитал; поэтому задачей каждого капиталиста является увеличение своего капитала. Одним из средств для этого служит брак, - конечно, брак между двумя лицами, обладающими капиталом: он дает возможность соединить на продолжительное время два капитала и произвести наследника, которому они оба могут быть оставлены. Но горе им, если брак их дает слишком много наследников! Он превращается тогда из средства концентрации капитала в средство раздробления капитала. Тогда вновь развивается стремление по возможности ограничить число детей, соблюдать в браке «разумные привычки».

В большинстве случаев такое стремление соответствует также личным желаниям жены капиталиста. Она в этих кругах освобождена от всякой работы, она воспитывается только для наслаждения. Недостаток физического движения делает ее слабой; недостаток дисциплины и серьезного умственного труда развивает в ней при том изобилии средств, которыми она располагает, неумеренную страсть к наслаждениям, истощающим ее в гораздо большей степени, чем крестьянку ее непомерный труд. Все это уменьшает ее способность к деторождению. Она боится слишком рано постареть, если она даст жизнь нескольким детям. Если она отличается большой плодовитостью, то она очень охотно применяет предупредительные средства против зачатия, а современная наука и техника идут ей в этом отношении навстречу.

В среде высшей аристократии, дорожащей чистотой крови, к этим препятствиям размножению присоединяется еще опасность бесплодия вследствие кровосмешения. Явление это замечается также и в династиях капиталистов, когда они пытаются, путем браков с родственниками, сохранить свои фамильные капиталы.

В силу всех этих оснований, браки богатых людей не отличаются особой плодовитостью, и многие остаются даже совершенно бесплодными.

Совершенно иными чертами отличаются браки пролетариев.

Огромная часть обездоленных осуждена на безбрачие или на отречение от своих внебрачных детей. Так, например, все те, кто принужден жить в чужой семье, как мужская и женская прислуга. Другим, как, например, наемным солдатам, мешает обзавестись семьей уже самое занятие.

Несравненно меньше обращали на себя внимание брачные отношения у люмпенпролетариев и бедного люда, тесно примыкающего к люмпенпролетариату. Эти слои населения, вследствие отсутствия крова и необеспеченности существования, походят, по-видимому, на дикарей охотничьего периода. Этого взгляда придерживаются многие буржуазные экономисты. Профессор Бюхер изображает первобытного человека жалким пролетарием. Его предшественник в Лейпциге, профессор Вильгельм Рошер, приравнял обоих и говорил о «болезненном пролетарии первобытных лесов». Этот «милый рошеровский фантом» был уже осмеян Марксом¹⁸. В действительности же у дикаря не может быть и речи о болезненности. Способ, каким он добывает себе средства к жизни и ловит свою добычу, требует от него напряжения всех его сил. Ему приходится вести такую интенсивную борьбу за существование, которую вряд ли мог бы долго выдержать какой-нибудь болезненный индивидуум.

Напротив, люмпенпролетарию не приходится бороться, чтобы добыть себе необходимое для жизни. Он не должен для этого напрягать свои силы. Чтобы просить милостыню, сила не нужна. Сострадание вызывается болезнью или увечностью. И, поощряя к подаче милостыни, они становятся  источниками существования люмненпролетариата.

И так же мало, как о болезненности охотника-дикаря, можно говорить о его пролетарстве. Он живет в первобытном лесу не как пролетарий, а как неограниченный властитель. Он является там высшим существом. Лес принадлежит ему, и он присваивает себе все, что ему попадается в руки. Его господство в лесу достается ему с огромным трудом, но оно приносит ему наслаждение и повышает его самочувствие и силы. И жена дикаря, несмотря на лежащее на ней бремя труда, отнюдь не является пролетаркой. Наоборот, она распоряжается своими средствами производства и продуктами, которые она производит не для какого-нибудь эксплуататора, но для себя, своих детей и общества, от которого она получает продукты труда мужчин.

Напротив, люмпенпролетарий в той местности, в которой он живет, представляет существо, стоящее на самой низшей ступени; у него нет ровно ничего, он не имеет права присваивать себе что-нибудь из того, что встречается ему на его пути. Пред его глазами скопляются огромные запасы всяких излишков, и, несмотря на все муки голода, он не смеет к ним дотронуться. И с благодарностью должен он принимать все остатки, которые выбрасываются ему. Трудно себе представить что-нибудь более унизительное и жалкое, чем образ жизни, который вынужден вести люмпенпролетарий.

Только в одном пункте дикарь и люмпенпролетарий находятся в одинаковом положении: при выборе сожительницы между равными ни одного, ни другого не стесняют никакие социальные ограничения, за исключением разве запрещения половых сношений с близкими родственниками. У люмпен-пролетария беспорядочное половое сожительство поощряется еще жилищными условиями, в которых он живет. Нужда скучивает этих пролетариев большими массами во всяких трущобах, где мужчинам и женщинам приходится жить друг с другом в самом тесном соприкосновении.

Но этому равенству в одинаковой доступности половых отношений не соответствует еще равная плодовитость. У люмпенпролетария она не ограничивается, как у дикаря, условиями жизни или материальными соображениями, как у высших классов современного общества. Существование, которое он ведет, очень печально, но, как мы уже заметили, оно не требует от него особенного напряжения, большой затраты сил. С другой стороны, у него нет ни тех мотивов, ни средств, которые противодействуют у состоятельных людей их размножению.

Более утонченные методы с целью помешать зачатию ему неизвестны; аборт или детоубийство запрещены уголовным уложением, и у люмпена нет никаких оснований вступать в Конфликт с законом, ибо дети не ухудшают его положения. Наряду с болезнями, дети только помогают ему в его промысле, так как они больше всего возбуждают в других жалость.

Пролетарская жизнь мало благоприятствует воспитанию детей. Детская смертность в среде пролетариата очень высока. Но она благоприятствует производству детей.

Различие между плодовитостью пролетариев и бесплодием богатых бросалось в глаза уже многим наблюдателям. С целью объяснить это явление и выставлено было предположение, о котором мы уже говорили выше, что обильное питание задерживает размножение, а скудное способствует ему, взгляд, который поддерживается, в особенности социалистами и выдвигается ими, как главный аргумент против Мальтуса. Последнему возражали, что именно нищета увеличивает плодовитость, и что лучшее средство уменьшить ее - это всеобщее благосостояние. Однако, этот взгляд не выдерживает критики. Сравнение между малой плодовитостью охотничьих народов с необыкновенной плодовитостью номадов-скотоводов и свободных, не ставших еще жертвами эксплуатации, крестьян, окруженных богатой природой, доказывает как раз то же самое, чему учит и наблюдение над животными, а именно, что обильное питание при условиях, укрепляющих весь организм, - а для этого требуется работа на свежем воздухе, - не только не уменьшает плодовитости, но, наоборот, увеличивает ее до максимума. Различие между плодовитостью пролетариев и богатых людей основывается не на различии питания, а на целом ряде моментов, которые вытекают из различных общественных условий и, несмотря на более обильное питание, а не вследствие его, уменьшают число деторождении у богатых в большей степени, чем у пролетариев.

До сих пор мы говорили только о люмпенпролетарии. Трудящийся пролетарий как массовое явление, как тип, определяющий характер общества, выступает только вместе с развитием капиталистической крупной промышленности, которая является следствием переворота в средствах сношения и развития массового транспорта.

Чтобы городское население могло кормиться и заниматься  производительной  деятельностью, ему необходим регулярный подвоз средств пропитания и сырых материалов из сельских округов. В зависимости от состояния средств сообщения находятся размеры той области, из которой оно получает главную массу необходимых ему жизненных припасов и сырья. И от массы избытков, которые может произвести сельское население этой области при помощи данных средств и методов производства, зависит величина населения данного города. Поэтому города в средние века большей частью были очень малы и не развивались, пока не усовершенствованы были средства сообщения. При большой смертности внутри городов они находились в зависимости от постоянного притока из сельских округов, иначе им грозило обезлюдение. Но и в том случае им приходилось рассчитывать на маленькие округа с незначительным населением, которое часто, в особенности при эпидемиях, не давало никакого прироста. Временами население городов даже уменьшалось. Иллюстрацией может служить Цюрих, движение народонаселения в котором нам известно с достаточной точностью.

Оно составляло:

Исключение представляли только отдельные портовые города. Массовый транспорт уже рано давал возможность посылать на большие расстояния огромные массы жизненных припасов. Некоторые пункты морской торговли, поэтому, распоряжались экономически большими сельскими округами, доставлявшими им излишки различных произведений почвы и многочисленное население; такими городами в средние века и в начале нового времени были Лондон, Париж (в то время доступный для небольших морских кораблей), Лиссабон, Неаполь, Константинополь.

Развитие океанского парусного судоходства, начиная с пятнадцатого столетия, расширило в колоссальных размерах площадь сельских округов, которые доставляли свои излишки торговым и промышленным городам Европы, доступным для морского судоходства. Все прибрежные области известного тогда мира были для них теперь открыты. Создан был всемирный рынок.

Еще более могучий стимул получил этот процесс, вследствие возникновения и расширения железнодорожной сети в девятнадцатом столетии. Теперь могли пользоваться излишками, доставляемыми на всемирный рынок земледельческими странами, и развить свою промышленность также и те города и промышленные государства, которые прежде не были доступны для морской торговли. С другой стороны, сельскохозяйственная область, которая доставляла эти излишки, не ограничивалась уже только прибрежными странами. В круговорот всемирного рынка теперь втягиваются с растущей быстротой также все континентальные страны.

Общая сумма излишков средств пропитания и сырых материалов, предоставляемых теперь в распоряжение промышленных стран, растет в колоссальных размерах, а вместе с этим увеличивается промышленное население и расширяется промышленное производство. Последнее становится массовым производством, но уже на основе частной собственности на орудия производства, развившейся из крестьянского и ремесленного хозяйства, а следовательно, и капиталистическим производством.

Вместе с сельскохозяйственной территорией, доставляющей излишки средств пропитания и сырые материалы промышленности, расширяется также и территория, которая производит избыточное население и предоставляет его в распоряжение промышленности. Зачастую это происходит при помощи насильственных методов. Ибо гораздо выгоднее, чем выменивать у крестьян, согласно закону стоимости, их излишки на продукты такого же количества труда в промышленности, просто ограбить их или вынудить у них эти излишки, а это тем легче сделать, чем больше промышленные государства превосходят земледельческие не только в области техники производства, но и в области военной техники. Чем больше размеры, в которых эти излишки отнимаются у земледельческих стран, тем меньше становится количество населения, которое оно в состоянии прокормить. Уровень средств существования этих стран искусственно понижается, и создается искусственное перенаселение, как это показывают, например, Ирландия и Ост-Индия. Избыточное население должно эмигрировать, оно направляется по тому же пути, что и средства пропитания, которые должны были идти на их прокормление, и сырые материалы, которые они должны были обрабатывать, - в промышленные страны. Эксплуататоры и грабители, которые овладевают этими излишками и скопляют огромные богатства, находят теперь всюду, где есть возможность утилизировать их для массового промышленного производства, превратить их в промышленный капитал, необходимые им рабочие силы, которые, вследствие нищеты, вынуждены себя продавать и поступать на службу к крупному капиталу.

Так создается массовый промышленный пролетариат. Процесс, создающий его, начинается в пятнадцатом столетии вместе с развитием океанского парусного судоходства в европейских странах, расположенных у берегов океана. В девятнадцатом столетии он превращается во всеобщий, всемирный процесс, который продолжается до сих пор и будет продолжаться до тех пор, пока существует капиталистический способ производства. Или, быть может, было бы правильнее сказать: капиталистический способ производства может существовать лишь до тех пор, пока этот процесс продолжается полным ходом. Он уже не принимает больше грубых форм, в которые он облекался на первых стадиях своего развития: где экономическое могущество капитала достаточно, чтобы обеспечить ему возможность эксплуатации, он отказывается поддерживать его техническим превосходством своих военных вооружений. Поэтому наивные люди видят в росте экономического могущества капитала смягчение классовых противоречий и начало мирного отмирания капитализма. В действительности же он всего сильнее там, где он считает лишним апеллировать к грубому засилию вооруженной власти.

Вот при каких условиях возникает современный промышленный пролетариат, который в промышленных странах все в большей степени составляет главную массу населения. А, с другой стороны, на противоположном полюсе, в земледельческих странах скопляется все больше беднеющая масса сельских рабочих и мелких производителей, для которых собственность их, если они еще имеют ее, превращается в проклятие, в средство их же порабощения и эксплуатации. И они стараются уйти от этой нищеты путем эмиграции всюду, где они только могут еще сделать это: в Ирландии и России, в Италии и Испании, в европейской и азиатской Турции, в Египте и в Ост-Индии, в Китае и Японии.

Условия жизни, а вместе с ними и тенденции размножения сельского пролетариата во всех этих странах все больше становятся похожими на условия жизни люмпенпролетариата, судьба которого является для него неизбежной стадией в процессе его беспрерывного падения. Напротив, условия жизни промышленного пролетариата имеют тенденцию все больше возвышаться в сравнении с условиями жизни люмпенпролетариата, из среды которого он отчасти ведет свое происхождение.

В такой же степени, в какой люмпенпролетариат является паразитом, промышленный пролетариат составляет, напротив, необходимый фактор всего капиталистического производства. На нем, а не на крестьянстве или ремесле, покоится теперь растущее богатство и сила нации. Промышленный пролетариат все больше сознает свое значение, и это укрепляет его самочувствие, увеличивает его требования. Из робкого, трусливого нищего вырастает смелый, отважный борец.

Совершенно изменяется у промышленного пролетариата в сравнении с люмпенпролетариатом и тот фактор, который нас теперь больше всего интересует, а именно - плодовитость. На сцену является новый момент: промысловый труд женщины вне семьи.

Мы видим, что в деле продолжения рода наибольшая затрата сил падает на самку, - у млекопитающих больше, чем у других животных, у человека еще в большей степени, чем у млекопитающих, что это обстоятельство уже в начале охотничьего периода приводит к разделению труда между обоими полами, которое гонит мужчину на охоту, а женщину приковывает к детям и очагу.

Это разделение труда сохраняется до капиталистического способа производства и устраняется для некоторых групп женщин только таким путем, что эксплуатация, которой занимаются их мужья или отцы, освобождает их, вообще, от всякого труда, а следовательно, и от последствий разделения труда.

Разделение труда между мужчиной и женщиной и возложение на последнюю всего того, что называют домашним хозяйством (правда, часто без дома), вначале далеко не означало изоляцию каждой женщины в ее отдельном хозяйстве. Женщины данного племени работали вместе, воспитывали своих детей сообща. Но чем больше старая палатка вытесняется домом, избой, чем больше развивается частная собственность, в особенности на землю, тем больше деревня распадается на отдельные хозяйства, тем меньше становится каждое отдельное хозяйство. При этом вместе с развитием техники растут и требования, которые предъявляются к нему. Такое отдельное хозяйство становится все более недостаточным, чтобы удовлетворить эти требования, одна функция за другой отнимаются у него и вновь передаются общественному труду, который, однако, представляет теперь уже не общественный труд в рамках домашнего хозяйства, а особый профессиональный труд вне домашнего хозяйства. Капиталистическая техника в особенности употребляет все усилия, чтобы свести до минимума труд в домашнем хозяйстве и заменить его общественным трудом, хотя бы сначала еще капиталистически эксплуатируемым.

Таким образом, рабочая сила женщины все больше освобождается для труда вне домашнего хозяйства.

Капитализм использует этот процесс, чтобы ввести труд женщины в сферу своей эксплуатации. Но, уже по самой своей сущности, он даже необходимую и полезную функцию выполняет в таких формах, которые деградируют и угнетают пролетариат. Так поступает он при применении машин, и так же он поступает, когда вводит женский труд. Жадно срывает он с дерева плод раньше, чем тот созрел. Он больше заботится о том, чтобы путем понижения мужской заработной платы принудить женщину к промысловой деятельности, чем создать ей досуг для этого труда, путем ограничения ее труда в домашнем хозяйстве. Капиталистическое развитие для женщины представляет не столько замену труда в домашнем хозяйстве промысловым трудом, сколько прибавку к домашней работе промыслового труда, который, в свою очередь, имеет тенденцию расти еще больше.

Поэтому для пролетарок капитализм является эпохой самого беспощадного чрезмерного труда. Это, конечно, должно влиять на их плодовитость в высшей степени неблагоприятно. Но промышленный пролетариат и до сих пор еще не является классом, который в течение многих поколений может сохраняться при помощи естественного прироста в своей же среде, и очень сомнительно, чтобы он стал им в будущем. Напротив, чем дольше существует капиталистический способ производства, чем больше развиваются средства сообщения, тем больше усиливается приток из сельских округов, приносящий новые крестьянские элементы, которые сохранили еще крестьянскую плодовитость. Мы видели уже, что крестьянское хозяйство всюду развивает сильную естественную плодовитость, которая только при определенных общественных условиях ограничивается искусственным путем, главным образом, посредством затруднения брака для обездоленных.

Эти затруднения для промышленного пролетария не существуют, так как имущественные соображения его связывают так же мало, как и люмпенпролетария. Он не надеется получить состояние и для него не имеет никакого смысла откладывать заключение брака, пока он не составит себе состояние. Свой доход он получает не от состояния, а от прибыли своей рабочей силы, и он может и должен продавать последнюю раньше, чем он достиг половой зрелости. Он очень рано становится экономически самостоятельным и делается независимым от своей семьи, которая его не содержит уже больше, и потому не может вмешиваться в его личную жизнь. Это имеет одинаковую силу как для девушек, так и для юношей. Неудивительно поэтому, что молодые люди рано сходятся и производят потомство.

В Англии (1884 - 1885) средний возраст при заключении брака равнялся:

Момберт в цитированном уже выше сочинении¹⁹ приводит следующую таблицу Бертильона. На 10000 холостых мужчин свыше 20 лет и незамужних женщин свыше 15 лет приходится браков:

Мы видим, как с возрастанием нужды увеличивается легкость, с которой заключаются браки.

При этом необходимо еще принять во внимание, что у пролетариев брачная жизнь почти всегда начинается раньше, чем она освящается законным браком.

Чем раньше женщина вступает в половые отношения, тем больше период, в течение которого она сохраняет способность к деторождению, тем больше ее плодовитость.

«М. Дункан приходит к заключению, что наибольшей плодовитостью отличаются женщины, которые вступают в брак между 20 и 24 годами, что за ними следуют женщины от 15 до 20 лет, и что у женщин, выходящих замуж старше 24 лет, плодовитость значительно ниже»²⁰.

Чем меньше оторвалась пролетарская женщина от крестьянской среды, тем скорее она развивает свойственную последней плодовитость. И еще в большей степени, потому что, в отличие от дикарки, она не должна кормить своего ребенка годами и таскать его. Капитализм доставляет ей суррогат для замены материнского молока, и воспитательные дома, как суррогат для материнского ухода. Таким образом, затрата сил на размножение для нее, в сравнении с дикаркой, значительно уменьшается.

Правда, промысловая деятельность пролетарской женщины производится при более неблагоприятных условиях, чем труд дикарки. Последняя день и ночь трудится на открытом воздухе, и работа ее в высшей степени разнообразна. Напротив, труд женщины на фабрике отличается крайней монотонностью, рабочая мастерская и комната, где она спит, всегда очень плохо вентилируются. Питание, правда, более регулярно, но менее достаточно, чем у дикарки, которая большей частью питается дичью, а не жидким кофе и картофелем.

Но все это приводит только к тому, что пролетарка быстро стареет и рано умирает, но это нисколько не мешает ей до того народить целую кучу детей. Условия пролетарского существования гораздо больше увеличивают смертность, чем ограничивают плодовитость пролетарок.

Даже во Франции, классической стране «системы двух детей», где искусственное ограничение числа рождений проникло из среды крестьянства и мелкой буржуазии в пролетариат и широко распространилось в нем, - противоположность между пролетарским и буржуазным размножением населения выступает все еще довольно ясно.

И Гольдштейн цитирует в своем сочинении «Проблема народонаселения и распределение профессий во Франции»²¹ упомянутую уже статистику Бертильона, который сгруппировал двадцать округов Парижа соответственно благосостоянию их жителей и числу рождений в год на 1000 женщин в возрасте от 15 до 50 лет. В бедных округах, разумеется, живут почти только бедняки. Напротив, в богатых живут не только богачи, но еще и значительное число бедных. Это несколько стушевывает картину, которая иначе показывала бы еще более резкие контрасты.

Следовательно, в пролетарских кварталах рождаемость более чем в три раза превышает число рождений в самом богатом квартале. Конечно, в последнем, причиной незначительного числа рождений служит не только незначительная плодовитость замужних женщин. В известной степени это явление объясняется большим количеством женской прислуги, осужденной на безбрачие. В самых бедных кварталах на 1.000 домохозяйств приходится 50 человек прислуги, в самых богатых - 870.

Характерны также другие данные, приводимые у Гольдштейна и показывающие прирост народонаселения от 1861 до 1895 г. Согласно этим данным, естественное движение населения выражалось в следующих цифрах (+ прирост, - уменьшение).

Участие обоих департаментов в приросте населения во Франции становится, следовательно, с каждым годом все больше. В пятилетие 1861 - 1865 гг. оно составляло 13 процентов, немного больше ¹/_10,  в 1886 - 1890 г.г. уже 51 процент, свыше половины, а в пятилетие 1891 - 1895 г.г. оба департамента дали прирост больше, чем в 100000 чел. В то же время общее население уменьшилось на 1.400, а без прироста, доставленного этими департаментами, оно уменьшилось бы более, чем на 100000 душ. Но Северный департамент (Nord) и департамент Па де Калэ составляют центры крупной промышленности Франции, ее текстильной и железоделательной промышленности, а также и всего горного дела, а вместе с тем они образуют главные центры крупно-промышленною пролетариата и французского социализма. В одном только департаменте Nord социалисты получили в 1902 году 60000 голосов, а в 1906 - 106000, т.-е. больше, чем на 75 процентов. Следовательно, в этих департаментах увеличивается не только народонаселение, но и число социалистов.

Но быстрое приращение населения не является неизменным законом и в среде пролетариата. Мы видели в первой главе, что в течение последних трех десятилетий число рождений уменьшается у всех капиталистических наций. Это относится также и к пролетариату. Так, английская вспомогательная касса Hearts of Oak, насчитывавшая в 1904 году 272244 члена, отмечает непрерывное уменьшение числа случаев, в которые она выдает пособие роженицам. На тысячу членов приходилось таких случаев:

И в этом случае понижение начинается с 1881 года.

Ввиду всех этих фактов среди представителей буржуазной экономии возникло новое направление, которое в противоположность закону народонаселения Мальтуса выдвигает новый закон: перенаселение есть следствие нищеты. Капиталистическое общество производит непрерывное увеличение благосостояния и культуры, и чем выше благосостояние и культура, тем меньше число рождений. Следовательно, уменьшение рождаемости только доказывает, что мы живем в лучшем из миров.

Но этот новый закон народонаселения, который имеет силу для всех времен, имеет, к сожалению, тот недостаток, что он опирается только на опыт последних трех десятилетий. До 1880 года его действие было совершенно незаметно.

Разве капиталистическое общество до этого времени не увеличивало благосостояния и культуры? Или оно внезапно в течение последних трех десятилетий превратилось в свою противоположность?

Поэтому, вместо того, чтобы удовлетвориться общей беллетристической фразой о «благосостоянии и культуре», мы лучше спросим себя, в чем заключаются те особенные условия, возникшие в течение последнего столетия, которые повлияли на уменьшение числа рождений даже в среде пролетариата?

И мы сейчас же встречаемся с фактором, на который наталкиваются все наблюдатели, но который не имеет никакого отношения к «благосостоянию и культуре». Это - стремление науки и техники найти средства, которые мешали бы зачатию. До этого времени предупредительные средства против зачатия были зачастую очень примитивны, грубы, отвратительны и вредны, и только с семидесятых годов существуют такие, производимые фабричным путем, средства, которые все больше становятся всем доступны, вполне безвредны, не возбуждают отвращения и не причиняют никаких неудобств.

Однако наличность таких предупредительных средств сама по себе была бы еще недостаточна, чтобы объяснить уменьшение числа рождений, если бы не возрастала потребность в них.

Прежде всего, приходится указать на такой огромной важности факт, как распространение женского труда и в мелко-буржуазных кругах, которое делает исполинские успехи как раз с начала восьмидесятых годов. Разложение семьи вследствие промысловой деятельности женщины делает, как мы видели выше, последнюю все более самостоятельной и облегчает ей возможность вступить в законную или незаконную связь с мужчиной, но затрудняет ей воспитание детей, с которыми она разлучена в течение целого дня, и за которыми она не может ухаживать сама. Потому положение трудящейся женщины, вынужденной поручать уход за детьми чужим людям, тем лучше, чем меньше она имеет детей.

Сюда присоединяется рост больших городов. В деревне и даже маленьком городишке детей легко воспитать. Они имеют возможность свободно играть на открытом воздухе, и резвость их вносит освежающую струю в монотонность деревенской жизни. Иное дело в большом городе, где дети несостоятельных родителей должны тесниться в маленьких комнатах, где их живость и резвость превращается в муку для них и окружающих их взрослых, где вся их жизнь протекает без радости и превращается в непосильное бремя для их родителей. И чем их меньше, тем лучше.

Рост крупных городов, развитие женского труда в связи с усовершенствованием и распространением предупредительных средств - вот, по всей вероятности, главные причины уменьшения числа рождений со времени восьмидесятых годов. Возможно, что в том же направлении действует еще другой фактор, по крайней мере, на европейском континенте. Это - переход к всеобщей воинской повинности, которая была следствием войны 1866 и 1870 гг. Военная служба на целые годы переносит всю способную к оружию молодежь в обстановку казармы и связанной с ней проституции и превращается, таким образом, в могучее орудие распространения венерических болезней среди всего населения. Рост крупных городов также влечет за собой развитие проституции и увеличение числа венерических заболеваний.

Всё это факторы, которые особенно сильно проявляют свое действие в течение последнего поколения во всех капиталистических государствах. Именно, их влиянию мы можем приписать, главным образом, уменьшение числа рождений.

Но назвать все это ростом «благосостояния и культуры», во всяком случае, не приходится.

Нельзя поэтому, также сделать из этих фактов вывод, что достаточно распространить благосостояние и культуру, чтобы сделать невозможным перенаселение; с другой стороны, также мало есть оснований опасаться, что благосостояние и культура грозят человечеству обезлюдением. Можно только сказать, что, пока действуют перечисленные выше факторы, дальнейшее развитие капиталистического способа производства грозит капиталистическим нациям приостановкой в росте их населения, тогда как земледельческие нации будут продолжать быстро размножаться. Как и в эпоху Римской империи, необыкновенная плодовитость варваров может снова стать источником опасности для бесплодных культурных наций.

И это, в свою очередь, является одним из тех противоречий, которые, как зловещее предзнаменование для капиталистического способа производства, показываются на его горизонте.

Во всяком случае, мы можем констатировать, как результат нашего исследования, что точно так же как размножение нации, так и размножение отдельного класса имеет тенденцию, которая, при всех условиях, действует с одинаковой силой и одинаковым образом. Уже естественная плодовитость изменяется в высшей степени сильно вместе с изменением условий жизни. К этому присоединяются, в ходе общественного развития, различные влияния социального характера, этические и экономические требования, действующие на прирост населения, то как задержка, то как поощрение. Притом мы приняли во внимание только те факторы, которые определяют уровень рождаемости. Между тем на размеры действительного прироста населения влияет в очень сильной степени также норма смертности, которая в свою очередь в сильнейшей степени зависит от общественных условий. В силу всего этого каждая социальная эпоха, нация, страна, каждый класс имеют свои особенные условия и нормы размножения.

С другой стороны, мы видим также, что и поднятие уровня средств существования совершается далеко не прямолинейным путем, что этот уровень испытывает различные перемены. И обе тенденции, поднятие уровня средств существования и размножение населения, далеко не всегда развиваются параллельно. Они могут даже развиваться одновременно в противоположном направлении - правда, не долго, ибо, в конечном счете, один фактор находится в зависимости от другого. Человек не может жить без средств существования. Но он сам производит их. Без средств существования нет людей, без людей нет производства средств существования.

В силу всех этих различных возможностей мы не можем принять для человека закон народонаселения, который был бы действителен при всех условиях. Каждый социальный тип имеет свой особенный закон народонаселения, вытекающий не из простых, всеобщих естественных условий, а из самих изменчивых социальных условий. Вот почему он так часто является необыкновенно сложным.

<…>

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Рост населения и социализм.

Если социализм означает наступление новой эры для всего сельского хозяйства на земном шаре, эры, которая принесет еще большие преобразования для него, чем капитализм для промышленности, если эра эта, ввиду предстоящих ей великих задач, растянется на несколько поколений, то вопрос о перенаселении, которым нам якобы угрожает будущий строй, не имеет никакого практического значения. Нам нечего беспокоиться по поводу проблем, которые, быть может, встанут пред социализмом лет через пятьсот. Они нам также мало известны, как и средства для их разрешения.

И поскольку наша задача имеет практический характер - критика возражений мальтузианцев против социализма, - мы могли бы считать наше исследование законченным. И если на вопрос о поднятии уровня средств существования в течение первых столетий существования будущего строя можно дать более или менее точный ответ на основании фактов, известных нам из области современного способа производства, то другой вопрос, который мы еще не исследовали, - скорость размножения народонаселения в . будущем обществе - зависит от такого большого количества в настоящее время еще неопределимых факторов, что на него можно ответить только гипотезами и догадками.

Но если этот вопрос не имеет практического значения, то уже один теоретический интерес побуждает нас рассмотреть его во всех его возможных последствиях и исследовать все возможности, которые скрывает в себе проблема народонаселения в будущем обществе. Такие рассуждения вовсе не являются праздной игрой мысли, они вносят большую ясность в познание отдаленных целей, расширяют наш горизонт и бросают новый свет на наши задачи в настоящем.

Мы пришли к заключению, что, по крайней мере, в течение столетия поднятие уровня средств существования в будущем обществе пойдет быстрее, чем возможное размножение народонаселения. Но не в силу какого-нибудь естественного закона, по которому человек, при всех условиях, мог бы производить минимум того, что ему необходимо на свое содержание, не вследствие одного лишь бесконечного прогресса науки и техники, а только в силу особой исторической ситуации, которая создается благодаря тому, что капиталистический способ производства распространяет прогресс естествознания и техники не только на все отрасли производства, но и на сельское хозяйство, но в то же время, наряду с прогрессом, создает одновременно и преграды для его применения, т.-е. своего рода плотину для усиливающегося потока сельскохозяйственного прогресса. Социалистический строй устранит все эти препятствия, прорвет плотину, и вся запружённая вода в быстром потоке прорвется вперед. Сравнение это хромает только в том отношении, что в природе быстрые потоки действуют разрушающим образом, в то время, как революционизирование сельского хозяйства, наоборот, в высшей степени повысит плодородие земли.

Но поток этот не может быть всегда полноводен, со временем он должен будет иссякнуть.

Раз действительная производительность сельского хозяйства поднята на возможную, при данном состоянии науки и техники, высоту, то дальнейший темп прогресса зависит от прогресса дальнейших изобретений и открытий. Правда, этот прогресс не имеет определенных границ, но нельзя питать фантастические надежды на степень влияния его на поднятие уровня средств существования. Весь этот прогресс означает постоянное нарушение равновесия в природе, которое всегда вызывает противодействие и находит определенные границы. Мы видели, что нельзя безгранично расширять культурную площадь за счет леса, что нельзя также, путем искусственного подбора, развивать полезные человеку свойства организмов в одностороннем направлении.

Расширение культурной площади за счет леса имеет свои пределы, их имеет также и одностороннее развитие полезных человеку свойств организмов путем искусственного подбора. Точно также и увеличение производительных сил земли путем культуры растений, корни которых получают свои питательные соки из глубины земли или собирают азот из воздуха, путем различных удобрений, лучшей обработки земли, доставки электрической энергии и т. д., должно обогащать почву или возбуждать в ней более быстрый обмен веществ. Естествознание и техника, конечно, будут все дальше развиваться, но вполне мыслимо, что, начиная с известного пункта развития, их дальнейший прогресс будет еще повышать производительность труда, но не производительность почвы и питаемых ею организмов, что он будет уменьшать количество труда, которое требуется для производства пищи, но не в состоянии будет больше увеличить количество этой пищи.

В природе, как и в обществе, происходит смена революционных периодов и периодов застоя, и приходится, поэтому, считаться с возможностью, что по истечении «периода бури и натиска» для всего мирового сельского хозяйства, который настанет вместе с социализмом, настанет период затишья, когда количество находящихся в распоряжении общества продуктов земли не будет так быстро расти, когда дальнейший технический прогресс даст только возможность пользоваться большей свободой и досугом.

Тогда, конечно, увеличение народонаселения может принять угрожающие размеры.

Но размножение народонаселения может и раньше выдвинуть некоторые задачи. Можно согласиться с мальтузианцами, что социализм, по всей вероятности, принесет с собой быстрый рост народонаселения. Но своим возражением они дают прекрасное доказательство в пользу социализма, ибо такое быстрое размножение, которого они опасаются, возможно только при предположении, что совершенно исчезнет современная бедность и наступит всеобщее благосостояние.

Оно может явиться только, как следствие организации труда, уменьшения рабочего времени, умножения пищевых средств, улучшения жилищ и соединения промышленного и земледельческого труда. Все это должно влиять на уменьшение смертности, и тем самым на быстрое увеличение народонаселения, хотя бы цифра рождаемости и не повысилась.

При сравнении смертности двух округов, бедного (Southwark) и состоятельного (Hampsread), в Лондоне нашли, что ребенок, рожденный в 1900 - 1907 г.г. в Hampsread, имеет надежду прожить 51 год, а в Southwark  - только 36,5²².

И все же здоровье зажиточных людей также страдает при современных условиях. Эта вечная сутолока отражается и на них. И купцу, и фабриканту, и банкиру, и судовладельцу, всем им часто приходится выдерживать полную тревог и волнений борьбу в области промышленной конкуренции.

Капитализм отравляет даже часы удовольствия, и из часов отдыха и добывания свежих сил превращает их в часы быстрого истощения этих сил. Капитализм уделяет рабочему времени весь день, для удовольствий остается только ночь; пользоваться удовольствиями можно только ночью, а это означает не укрепление нервов, а разрушение их.  

Если у горожанина нервы более расшатаны, чем у крестьянина, если жизнь его менее долговечна, то он обязан этим не только работе в тесных мастерских, но и ночной жизни, которой крестьянин не знает. Только ввиду широкого распространения ночной жизни, так прибыльны все те учреждения, которые для этого основываются. Сельский житель, благодаря отсутствию ночной жизни, здоровее физически, но жизнь его бесцветна и пуста. Горожанин, отдавая после дневной работы еще несколько часов вечера на общественные дела, на политику, на театр, или другие удовольствия, сокращает этим свою жизнь. Но если бы он от этого отказался, то он, как и крестьянин, превратился бы во вьючное животное и свел бы время своей действительной жизни вне рабочего времени к нулю.

Социалистический режим сократит рабочее время, и люди получат возможность значительную часть дня посвятить эстетическим или научным наслаждениям, веселому обществу, игре или спорту. Они не только смогут, но и должны, будут уделить для этого часть дня, потому что в социалистическом обществе не будет ночного труда. Только нужда может заставить человека регулярно жертвовать сном, чтобы исполнять ночные работы. А без ночного труда одних, невозможны ночные удовольствия других, - без ночного труда  кельнеров, поваров, музыкантов, артистов, извозчиков, вагоновожатых и других рабочих, которые теперь, уставая до смерти, должны работать для удовольствия других.

Дневные удовольствия и собрания требуют больше свободы, свежего воздуха, природы, между тем как для ночных удовольствий и собраний люди принуждены собираться в закрытых, не всегда просторных, накуренных помещениях.

Известно, что социализм хочет создать, и создаст, более здоровые условия для труда. Но он создаст также более здоровые условия и для удовольствий, и в этой области, как и в первой, не только будет противодействовать столь высокой в настоящее время норме смертности, но вместе с тем он создаст благоприятные условия для увеличения народонаселения, даже если бы рождаемость осталась без изменения.

А последнее маловероятно. Мнение многих социалистов, что нищета, заботы и переутомление повышают естественную плодовитость, между тем как благосостояние, отсутствие забот и короткий рабочий день понижают ее - неосновательно. Скорее можно утверждать прямо противоположное. Причины бездетности богатых женщин, - полное бездействие и вытекающее отсюда малокровие или ожирение, с одной стороны, и истощение, благодаря ночным удовольствиям - с другой, не могут быть перенесены на трудящихся женщин социалистического строя. А главная причина большой плодовитости пролетариев, в сравнении с состоятельными классами, возможность заключения ранних браков, будет предоставлена всем членам общества. В настоящее время состоятельные классы вступают в брак позже, чем пролетарии, потому что они женятся только тогда, когда обладают определенным состоянием или службой. Вследствие этого повысился сначала брачный возраст мужчин, а потом косвенным образом и женщины, которая принуждена ждать, пока избранник ее не поведет ее под венец. Если возраст между 16 и 36 годами является периодом высшей плодовитости у женщин, то этот период уменьшается на половину, если брачный возраст в среднем отодвигается с 16 до 26 лет.

Социалистическое общество упразднит экономические мотивы, которые действуют на повышение брачного возраста. Отнимая у проституции всякую почву, оно тем самым облегчит заключение ранних браков.

В буржуазной науке широко распространено мнение, что проституция является естественной необходимостью и что упразднение ее представляет утопию. Но не требуется особых исторических знаний, а стоит только бросить взгляд за пределы своего города, чтобы видеть, что проституция вовсе не является общественной необходимостью. В деревнях очень распространена «свободная», т.е. внебрачная, любовь, но там нет проституции, продажной любви. Торговля любовью возникает одновременно с торговлей вообще, и вначале она процветает в центрах торговли и роскоши, а впоследствии распространяется также на промышленные центры.

Но и в городах проституция является продуктом не особых естественных законов, а определенных социальных условий. Как бы богатые женщины ни были безнравственны и какой бы они страстностью ни отличались, они все же не попадают в категорию проституток, потому что им незачем продавать свою любовь первому встречному, они могут позволить себе такую роскошь, как отдавать свою любовь даром.

Но именно потому, что она не должна жить продажей своей любви, любвеобильная богатая дама не так часто меняет объекты своей любви, как принуждена бывает делать это проститутка. А именно, эта беспрерывная, частая смена гостей превращает проституцию в опасность, делает ее источником не только бесплодия занимающихся ею женщин, но и источником распространения опасных заразительных венерических болезней.

Социализм создаст условия, при которых женщине не придется продавать свое тело для того, чтобы иметь возможность существовать. Таким образом, будет отнята у проституции всякая почва, будут уничтожены венерические болезни, с распространением которых легко будет бороться, если женщина не принуждена будет отдавать себя первому встречному, если мужчины лишены будут возможности выбирать себе ежедневно другую женщину, если половые сношения возможны будут только в рамках продолжительных связей.

Тогда будет устранен еще один фактор, вызывающий повышение смертности, но в то же время и понижение плодовитости. «Из 100 браков - говорит г-жа Адамс, - в среднем 10 бездетны, а из этих 10 случаев в 7 из них виновен мужчина.  Главной причиной бесплодия является триппер»²³.

Если принять все это во внимание, то можно считать вероятным, что в социалистическом обществе рождаемость сильно повысится, между тем как смертность уменьшится. Размножение народонаселения может принять такие размеры, которые превзойдут еще размеры размножения древних германцев в эпоху переселения народов, когда римляне смотрели на Германию, как на мать народов, vagina gentium.

Но может случиться также иначе. Мы видели, что изменение в плодовитости человека при перемене общественных условий больше всего зависит от изменения положения женщины. Если социализм, борьбу за который, главным образом, ведет промышленный пролетариат, самый глубокий переворот произведет в сельском хозяйстве, то он точно также изменит и улучшит положение женщины в значительно большей степени, чем положение мужчин, хотя последние, по крайней мере до сих пор, составляли главную массу борцов за него. Он освободит женщину не только от эксплуатации капиталиста, но и от гнета и мелочных забот отдельного домашнего хозяйства, к которому, несмотря на увеличение числа занятых в промышленности женщин, все еще прикреплена большая часть их. Рабочий день женщин длиннее рабочего дня мужчин, потому что, кроме работы для заработка, им приходится заниматься еще домашним хозяйством. А если они не соединяют обе работы, то большей частью только потому, что домашнее хозяйство отнимает у них все время, с раннего утра до поздней ночи.

Все это суживает кругозор женщин, убивает их инициативу, отнимает у них, в значительно большей степени, чем у трудящихся мужчин, возможность и способность к умственной деятельности. Социализм предоставит им все это в такой же мере, как и мужчинам.

Но функции размножения отнимают у женщин значительно больше сил, чем у мужчин. А интенсивная умственная работа, это - деятельность в высшей степени утомительная, необходимые силы для которой часто недооцениваются.

А если женщина вступит в соперничество с мужчиной, если она. постарается не отставать от него в умственном отношении, не уменьшит ли это запас сил, нужных ей для размножения, и не подействует ли это на уменьшение плодовитости?

По мнению Спенсера интенсивный умственный труд уменьшает плодовитость женщин.

«Что умственный труд, доведенный до излишества, вызывает в женщинах абсолютное или относительное бесплодие, это легче доказать. Хотя образ жизни и питания девушек высшего класса не таков, каким бы он должен быть, однако, принимая во внимание, что пища их лучше, чем пища более бедных девушек, а физическая обстановка не хуже, можно с большим основанием приписать недостаток у них воспроизводительной силы переутомлению мозга, которое производит серьезное воздействие на физическую сторону. Это уменьшение воспроизводительной силы доказывается не только более частыми случаями абсолютного бесплодия, или раннего прекращения детородной способности, но также весьма часто встречающейся неспособностью кормить детей. Воспроизводительная способность, взятая в полном ее объеме, есть способность родить хорошо развитого ребенка и давать ему естественную пищу в течение естественного периода. Большинство плоскогрудых девушек, прошедших все ступени школьного воспитания, неспособны к этому. Если бы измерять их плодовитость числом детей, которых они в состоянии выкормить без искусственной помощи, то они оказались бы относительно весьма неплодовитыми»²⁴.

Если мнение это верно, то сильное увеличение числа женщин, занимающихся интенсивным умственным трудом, должно было в высшей степени понизить общую плодовитость всего человечества. Но вопрос еще, верно ли мнение Спенсера? Бесплодие, сильно распространенное среди учащихся и ученых женщин, является не только следствием занятия их умственным трудом, но следствием и тех условий, при которых приходится в настоящее время заниматься умственной работой. Современная школа является утонченной системой для разрушения здоровья. Вынужденное сидение по несколько часов сряду в школе, отсутствие движения, скучивание масс народа в тесных помещениях при высоком умственном напряжении, которое, благодаря бездарной методе преподавания, далеко не ослабляется, - такое обучение действует более пагубно на здоровье, чем многие физические работы в не слишком плохо оборудованных мастерских.

Женщины при этих условиях страдают больше, чем мужчины. Прежде всего уже потому, что, благодаря методе воспитания, женщины состоятельных классов не знают физического труда; они в значительно меньшей степени, чем мужчины, занимаются играми и гимнастикой на свежем воздухе, и поэтому им труднее, чем последним, хотя бы в некоторой степени, обезвредить в свободное от занятий время те последствия, которые оставляет школа. Кроме того, на женщинах вредно отражаются та добросовестность и прилежание, какими они отличаются. Мы знаем, что женщины были главными носителями общественных инстинктов, что стада общественных животных состояли преимущественно из самок и их детенышей, в то время, как самцы бегали на свободе. Чувство долга и добросовестность, поэтому, всегда были сильнее развиты у женщин, чем у мужчин, что сохранилось и по настоящее время. Среди учащейся молодежи мужчины обыкновенно легко относятся к занятиям, а женщины, наоборот, большей частью серьезно.

Как отразится умственная деятельность на женщине, когда занятия будут вестись соответственно более разумным гигиеническим и педагогическим методом, сейчас трудно предвидеть.

Но далеко не решен еще также вопрос - действительно ли так страдает плодовитость женщины вследствие занятий, хотя бы и при иррациональных современных методах. Приходится принять во внимание еще один фактор, благодаря которому все исследования относительно естественной плодовитости женщины на разных ступенях цивилизации грешат некоторой неточностью: это - применение средств для предупреждения зачатия, которые с развитием естествознания и техники становятся все совершеннее.

Если женщины имущих классов применяют эти средства, чтобы не делить имущества между многими наследниками, если любящие пожить в свое удовольствие женщины высшего света применяют их для того, чтобы сохранить молодой вид и предохранить себя от неудобств, причиняемых беременностью и рождением детей, то женщины, занимающиеся умственным трудом, могут видеть в большом количестве детей препятствие для своей деятельности и стараются избежать этого путем искусственного ограничения своей плодовитости.

Кто может знать, не станет ли с ростом умственной деятельности женщины в социалистическом обществе мотив этот всеобщим, и не будет ли он служить противодействием сильному размножению народонаселения?

Во всяком случае, факты, подобные тем, которые мы привели о бурах и канадцах, когда женщина рожала от 18 до 25 человек детей, возможны только там, где женщина рано выходит замуж и в течение всего периода, когда она способна к деторождению, превращается в простую машину для рождения детей, где, наряду с домашним хозяйством, единственным занятием ее является размножение рода. Как только женщина приобретает интересы, выходящие за узкие рамки семьи и брака, она начинает отрицательно относиться к слишком большому числу детей, как и к слишком долгой односторонней ручной работе. Стремление к досугу, желание пользоваться наслаждениями и деятельностью в природе, искусстве и науке, которые так отличают современного человека, все это должно повлиять на уменьшение рождаемости.

Нет ничего невероятного в том, что социализм, освободив женщину - а ее освобождение наряду с революционизированием сельского хозяйства является одной из первых его задач, - одновременно с естественным увеличением плодовитости, вызовет более интенсивное применение предупредительных средств и таким образом замедлит размножение народонаселения, более того, приведет его в стационарное состояние, между тем, как, благодаря перевороту в сельском хозяйстве, уровень средств существования повысится в такой необычайной степени, что может случиться противоположное мальтузианским опасениям. Создастся таким образом  опасность не перенаселения, а обезлюдения.

Но и этого опасаться нечего.

Мы не должны забывать, что в обществе с самого начала действует могучий фактор, регулирующий половые отношения, - это нравственное чувство, нравственные воззрения. Мы уже указывали, что в человеческом обществе, поскольку мы можем проследить его развитие, никогда не было свободной любви в том смысле, что продолжение рода являлось бы личным делом, которое не касалось бы общества, что, наоборот, общество всегда заботилось о потомстве, заботилось о том, чтобы размножение потомства происходило в соответствии с возможными условиями для его воспитания. Оно обращало на эту заботу свое главное внимание и силой своих нравственных требований добивалось необходимых ограничений.

Капиталистическое общество притупило нравственные чувства и в половом вопросе. Оно заменяет их цинизмом, с одной стороны, и лицемерием - с другой, в большинстве же случаев беспринципным шатанием между устарелыми принципами и хаосом новых взглядов, драпирующихся в нравственные требования, но представляющих пока частные пожелания отдельных лиц и не имеющих никакого общественного значения.

Выросшее на почве мелкобуржуазного хозяйства, его права и нравов, капиталистическое общество переняло от последнего его правовые и нравственные воззрения как на частную собственность, так и на брак. Но при капитализме как одни, так и другие теряют свой первоначальный смысл и превращаются из благодеяния в зло.

В мелкобуржуазном обществе каждый подмастерье имел надежду стать мастером, а каждый не имеющий собственности юноша, путем прилежания и бережливости, если у него только была возможность выждать, собственником. Только у тех детей могла быть возможность стать дельными людьми, которые воспитывались в обстановке домашнего хозяйства, а такое хозяйство предполагает частную собственность. Отсюда возникло нравственное требование мелкой буржуазии, - которое Мальтус пытался облечь в научную форму, - предоставить рождение детей только имущим классам; отсюда и отказ от всех половых отношений, которым не предшествует прикрепление мужа к домашнему хозяйству, к жене и детям.

Все это имело еще некоторый смысл при мелкобуржуазных условиях, но совсем теряет его при капиталистическом способе производства. Массы превращаются теперь в обездоленных, которые не имеют надежды стать когда-нибудь собственниками, и одновременно с этим пролетарские дети очень рано предоставляются своей судьбе. Мальтус выступил с своим требованием как раз в то время, когда оно стало бессмыслицей. Пролетарий ничего не выигрывает, если откладывает брак; его рабочая сила и способность содержать детей начинает уменьшаться в таком возрасте, в котором член имущих классов едва только достигает состояния или положения, дающего ему возможность вступить в «приличный» брак.

С развитием пролетариата не только превращаются в массовое явление «легкомысленные» браки, но увеличивается также количество свободных браков, не освященных законом, и количество незаконнорожденных детей. То, что раньше считалось исключением, знаком полного неуважения ко всем добрым нравам и уходом из общества порядочных людей, все больше становится теперь массовым явлением. Пренебрежение, высказываемое нравственностью и законом по отношению к внебрачным детям, превращается в свою противоположность. Из средства, которое должно было предотвратить производство незаконнорожденных детей и предоставить всем детям возможность воспитываться при наиболее благоприятных для них условиях, оно превратилось в средство, создающее неблагоприятные условия жизни для незаконнорожденных, увеличение количества которых оно не в состоянии задержать, так что они составляют все большую часть рождающихся детей.

В силу всего этого в современном обществе изменяются взгляды на свободный брак и незаконнорожденных детей. Но оно все же не может еще прийти к тому, чтобы поставить па одну ступень свободный брак с законным.

Женщина, значительную часть сил которой отнимает функция размножения, - беременность, кормление грудью, уход за детьми, - не в состоянии одна воспитывать детей. Она не в силах справиться с этим делом без помощи мужчины или общества. Чем больше общественное производство и общественная собственность заменяются частным производством и частной собственностью на средства производства, тем больше общество перестает заботиться о потомстве, тем обязательнее становится эта забота для мужчины, тем больше принуждается он к этому обществом, но только по отношению к законному браку, который признан и одобрен обществом.

Уже в животном мире мы находим при подобных условиях образование прочных моногамных союзов. У беговых птиц, птенцы которых сейчас же, по вылуплении из яйца, сами достают себе пищу, отец не имеет значения для выращивания юного поколения. Совсем иное мы видим у птиц, птенцы которых еще долгое время, после вылупления, остаются в гнезде, куда им нужно доставлять пищу. Задача эта самке одной не по силам, ей на помощь должен прийти самец. Только пары с верными, готовыми прийти на помощь самцами, имеют возможность при данных условиях размножаться и вырастить своих птенцов.

В силу аналогичных условий при существующем товарном производстве, законный брак, т.-е. законное соединение мужчины с семьей, представляет для воспитания детей лучшие экономические условия, чем неоформленная половая связь, которая в любое время, по желанию одной стороны, может быть расторгнута, при которой на отца не налагаются почти никакие обязанности, или же очень минимальные. Это может измениться только с наступлением общественного производства, когда заботы о воспитании детей вместо отца может взять на себя общество. Тогда законное соединение мужа и жены будет излишним. Капиталистическое общество, правда, делает такое соединение часто невыносимым, а во многих случаях и невыполнимым, но ни в коем случае не может сделать его излишним.

Как и во многих других вопросах, так и в половом, мораль при капитализме должна была стать двойственной. Капитализм, отнимая силу у старой морали, не в состоянии создать новую, он не заменяет одно нравственное требование другим, более соответствующим новым отношениям, но создает нравственную беспринципность и одичание.

Ко всему этому присоединяются рост классовых перегородок и все увеличивающееся обострение классовых противоречий. Они способствуют развитию в разных классах особых, часто противоположных моральных воззрений, благодаря чему разрушается как раз то, что составляет главную силу нравственного чувства: сознание, что оно является общим и обязательным для всех, что оно как бы само собой подразумевается. Теперь даже и те требования, которые составляли основу всей нравственности на всех стадиях общественного развития, у всех наций и классов, благодаря классовой борьбе, подвергаются ограничениям, при чем участники борьбы распространяют их только на стоящих с ними на одной точке зрения.

Социализм, уничтожив деление общества на классы, положит конец такому положению. В то же время он изменит ненормальное состояние, в котором находятся теперь семья и брак, создаст новые крепкие основы для воспитания детей, и вместе с тем условия для создания новой определенной половой этики. Вместе с выяснением всех этических отношений приобретут большую определенность и ясность также вопросы половой морали. Тогда уже не придется задумываться над тем, под защитой ли закона находится данный брак или нет, потому что для воспитания детей это будет решительно безразлично. Но и тогда нравственное чувство будет стремиться к тому, чтобы размножение народонаселения происходило в пределах, полезных для потомства. Как раньше нравственное чувство, единодушно осуждая внебрачные рождения, доводило их до минимума, точно так же будет оно продолжать влиять на размножение народонаселения и в социалистическом обществе.

Если бы французские условия размножения народонаселения распространились на все общество, и обществу угрожало бы обезлюдение, то общественное мнение, как и совесть самих женщин, осудило бы, как безнравственное, всякую искусственную бездетность и воспрепятствовало бы таким образом превращению ее в массовое явление.

И точно также вмешалось бы нравственное чувство, если бы обществу угрожало противоположное зло, т.-е. слишком быстрый рост народонаселения. А в социалистическом обществе размножение народонаселения будет казаться чрезмерным не только тогда, когда оно расширится за возможные пределы средств существования. Потребность в досуге и наслаждениях, доставляемых природой, будет в социалистическом обществе так велика, что размножение народонаселения уже тогда покажется чрезмерным, если оно заставит пожертвовать отдыхом и наслаждениями природой в пользу увеличения средств существования, т.-е., еще задолго до того, как уровень средств существования достигнет своего возможного максимума.

Как только размножение народонаселения покажется обществу чрезмерным, и как только это воззрение станет всеобщим, сейчас же общественное мнение и совесть отдельной личности поставит женщинам в обязанность не производить слишком большое количество детей. Ввиду новых средств для предупреждения зачатия, широкого распространения естественнонаучных знаний, больших духовных запросов женщины, вследствие которых она будет рассматривать большое количество детей, как препятствие для своего умственного развития и деятельности, обязанность эта будет легче и безболезненнее, чем девственность, налагаемая современными нравами на девушку непролетарских слоев, если ей не удастся встретить подходящего человека, который согласился бы стать ее законным мужем.

Итак, нравственность, если в том явится необходимость, будет тогда регулировать размножение в такой же степени, как она постоянно регулировала и до сих пор половую жизнь. При условиях грядущего социалистического общества это можно сделать легче и безболезненнее, чем это было возможно при всех общественных формах, существовавших до сих пор.

Приведет ли ход вещей к тому, что придется прибегнуть к. такому регулированию - этот вопрос совершенно не поддается теперь решению. Мы можем сказать только, что если бы в социалистическом обществе возникла проблема народонаселения, то она могла бы быть решена уже при помощи известных в настоящее время факторов.

Но поскольку мы можем охватить взором будущее, социалистическому обществу не угрожает ни опасность перенаселения, ни опасность обезлюдения. Мы указывали уже, что для поднятия сельского хозяйства всего мира на уже достигнутый естествознанием и техникой уровень потребуется несколько человеческих поколений.

Если это исключает на долгий период опасность перенаселения, то и опасность обезлюдения, которая могла бы грозить миру, если бы все женщины прониклись духовными интересами и начали интенсивно заниматься умственной деятельностью, оттягивается также на не менее долгий период.

Какой высоты достигнет тогда познание природы, какие средства, влияющие на плодовитость, будут тогда открыты -  в настоящее время трудно себе даже представить.

¹ F.A. Lange, J. St. Mills Ansichten uber die soziale Frage und die angebliche Umwalzung der Sozialwissenschaft durch Garey, Duisburg 1886, стр. 24
² R. Wassermann, Wolfche Bevolkerungagesetz und das Bevolkerungsproblem der Juden – Zeitschrift fur Sozialwissenschaft 1909 S. 663 ff.
³ Paul Mombert. Studien zur Bevelkeinsch wegung in Deutschland, 1907
⁴ W.Sombart, Sozialisms und soziale Bewegung, Jena. Gustav Fischer, 6 Auflage, 1908, стр. 89
⁵ H. Dietzel, Der Streit um Malthuslehre в “Festgaben fur Adolf Wagner” (Юбилейный сборник в честь Адольфа Вагнера).
⁶ W. Hasbach, Zur Geschichte der vormalthusianischen Bevolkerungslehre,  там же.
⁷ T.R. Malthus, Abhandlung uber das Bevolkerungsgesetz, Jena 1905, Gustav Fischer, стр. VI.
⁸ Дарвин. Происхождение видов. Гл. 3.
⁹ Sutherland, The origin and growth of the moral instinct, London стр. 20-24, 1898 (Есть русский перевод).
¹⁰ John Bates Clarc, The Distribution of Wealth, 1909.
¹¹ H.Robertson, Geschichte von Amerika, deutsch von J.J. Schiller, 1. S. 335, 1801
¹² Ibid, S. 330
¹³ Подробно я говорил об этом в моей статье “Kannibalische Ethik”, “Neen Zeit”, XXV. I, 316.
¹⁴ Darvin. Varneren der Tiere und Pflanzen, II, 164.
¹⁵ Herbert Spenser, Principles of Biology, II, 533.
¹⁶ Ср. Delbrick. Geschichte der Kriegskonst, II, стр. 35.
¹⁷ Милль. Основания политической экономии. вторая книга. 7 гл, §5.
¹⁸ Marx, Das Kapital, I, S. 688, Note VI.
¹⁹ Mombert, Studien zur Bevolkerungshowegung in Deutschland, 1907, S.92
²⁰ Haycraft, Naturliche Auslese und Rassenvererbung, 1895, S. 174
²¹ Goldstein, Bevolkerungsprobleme und Berufsgliederung in Frankreich.
²² Chiozza Money, Riches and Poverty, London 1908, p.195.
²³ Dr. Adams, Die Gesundheit im Haus, S. 686, 1899.
²⁴ Spenser, Biologie, II, S. 538.