… о протестных движениях во Франции

Французы не желают заботиться о своем будущем, потому что больше не ощущают себя Францией

Джинсы на молодом человеке были затерты и с дырой на колене, но я опрометчиво решил, что это дань моде, и впустил незнакомца в прихожую. «Месье, от вас отныне зависит, будет ли порядок в нашем пригороде, — боевито начал смуглый юноша. — Теперь вы, месье, отвечаете за то, станут ли торговать наркотиками в ближайшем подземном паркинге и будут ли гореть машины... Вы, надеюсь, понимаете, о чем я?..» «Нет», — стыдливо сознался я и тут же заметил глубокую, как ковш экскаватора, протянутую ладонь. Пришелец, не скрывая раздражения, уточнил: «Если такие, как вы, будут почаще давать нам деньги, у нас останется меньше поводов шляться по кварталу и валять дурака...» Я указал рэкетиру на дверь и услышал в ответ: «Фашист, ксенофоб!..» Всех жильцов нашего большого дома в парижском пригороде обошла группа предприимчивых молодых людей. Сигнал очевидный: «Делиться надо, господа!..»
Формально нынешние протесты привязаны к несогласию профсоюзов с пенсионной реформой. И мировые СМИ могут сколько угодно говорить о «массовом характере выступлений трудящихся». Но достаточно побывать в Пятой республике, чтобы ощутить: Франция оказалась заложницей группки громкоголосых политиканов от синдикализма, которые, пойдя на столкновение с властями и получив поддержку от разрозненной левой оппозиции, сами теперь не знают, как выйти из этой ситуации. И в тупик загнаны не просто правящий класс и «честные буржуа», а государственный режим и вся Пятая республика.

Тупик Революции
Ни один здравомыслящий человек от Парижа до самых до окраин не сомневается, что пенсионная система страны нуждается в реформировании. Причина тому демография. Ведь французская система — распределительного типа. Пенсии «действующим» пенсионерам выплачиваются из взносов «действующих» работников. Сегодня во Франции 182 работающих гражданина кормят 100 пенсионеров. Учитывая падение рождаемости и увеличение продолжительности жизни, к 2050 году это соотношение может стать катастрофическим — почти один к одному! На 100 пенсионеров будет приходиться всего 120 работающих. А уже через десять лет дефицит пенсионной системы достигнет 40—50 миллиардов евро.
В общем, взносов не хватает, а пенсии-то все равно платить надо. Правительство не убедили отложить реформу даже логичные доводы ее противников. При массовой безработице (почти три миллиона официально зарегистрированных на бирже плюс черный рынок рабсилы) бессмысленно требовать от французов трудиться дольше. Вопреки предупреждениям социологов, власти решили поднять возраст выхода на пенсию и продлить трудовой стаж. Так, кстати, уже сделали в соседних государствах — и в Германии, и в Испании... Другое дело — Франция, страна, где, как пишет парижский еженедельник «Экспресс», «реформировать что-либо совершенно невозможно». Впрочем, этот тезис нуждается в уточнении.
Реформы здесь благополучно и даже триумфально проходили, если они были для потребителей, так сказать, со знаком плюс. Например, меры правительства социалистов по ограничению продолжительности рабочей недели 35 часами. Когда же государственные попытки перемен шли со знаком минус, все завершалось социальным противостоянием и, как следствие, капитуляцией властей перед синдикатами. Сколько политиков, желавших хоть как-то реформировать Францию, погорело из-за боязни правящей верхушки попасть в социальный коллапс: Ален Деваке, Эдуар Балладюр, Ален Жюппе... И специфика нынешней Пятой республики не в том, как говаривал генерал де Голль, что невозможно управлять страной, в которой «столько же сортов сыра, сколько дней в году», а в том, что не осталось инструментов управления.
А как же референдумы, с помощью которых Шарль де Голль одно время успешно рулил Францией? Куда они завели генерала, хорошо известно: плебисцит 1969 года стал для него последним — избиратели, проголосовав против реформ, отказались от президента. А в 2005 году французы, громко произнесшие на референдуме по европейской конституции «нет», подорвали на корню «континентальное строительство». Обыватели на самом деле хотели выразить свое фи теряющему популярность президенту Жаку Шираку, а получилось, что сорвали праздник Большой Европе...
Николя Саркози об этом прекрасно помнил. Он понимал, что референдум по пенсионной реформе непременно обернулся бы для него досрочными президентскими выборами. С разгромным результатом — и к пифиям не ходи! Значит, оставалось только играть ва-банк. Таранить устои Пятой республики. Тем более что ее основополагающие принципы все равно уже подточены.
Попав случайно на днях в группу демонстрантов на парижской площади Денфер-Рошро, я едва не оказался задавленным транспарантом, на котором было выведено: «Запрещено реформировать». Вот это галльский лозунг на все времена! Что тогда удивляться нынешнему «абзацу» французской истории?
Обе палаты парламента оказались отрезанными от уличной демократии, а значит — и неэффективными, лишенными авторитета. Профсоюзы превратились в инструменты грубого давления в руках группок заводил, представляющих лишь собственное ближайшее окружение. Партии словно парят в безвоздушном пространстве. И — хуже всего — национальный патронат таинственным образом исчез: традиционно мощный во Франции синдикат хозяев и руководителей крупнейших холдингов и компаний страны незаметно самоустранился от решения задачки с пенсионной реформой. Испарился, усох, как бальзаковская шагреневая кожа. И это при том, что, по заверениям Кристин Лагард, министра экономики, промышленности и занятости, каждый день забастовок обходится французской экономике в 400 миллионов евро.
То ли богатейших людей Пятой республики охватил паралич воли, то ли они, предчувствуя, что дело пахнет жареным, умышленно оставили без своей поддержки Николя Саркози. Дескать, пусть он сам тучи разведет! А там видно будет... Но можно выдвинуть и другую гипотезу, объясняющую подчеркнуто выжидательную позицию патроната на фоне очередей у бензозаправок и осажденных аэропортов.

Шестой элемент
«В новой, шестой по историческому французскому счету республике, которую неизбежно должен готовить сегодня, чтобы выжить, аппарат Николя Саркози, государство — по мнению экспертов — будет строиться на совершенно иных принципах», — пишет еженедельник «Экспресс». И с этим трудно не согласиться.
Во-первых, иные функции должны быть у парламента. Прежде всего — у Сената, который, сойдясь в одну структуру с Экономическим и социальным советом, объединит политических авторитетов с трудовыми коллективами и профессиональными цехами. Любая реформа, подготавливаемая министрами, любой закон обязаны будут получить одобрение этой структуры прежде, чем поступить в Госсовет, высший совещательный орган при президенте страны. Рекомендации совета будут иметь куда больший вес, чем хаотичные поправки к законам, на которые горазды сегодняшние сенаторы. Во-вторых, иными станут и профсоюзы. Массовыми. Сегодня в частном секторе лишь 8 процентов работающих входят в профсоюзы, немногим больше состоит в них и в госсекторе. При массовом характере синдикалистского движения у ультралевого меньшинства не останется, как сейчас, шансов верховодить. Наконец, в-третьих, государство-покровитель, возникшее после войны, в годы Четвертой республики, и ставшее «государством всеобщего благосостояния» в годы республики Пятой, по-прежнему определяет уровень жизни служащих. Но налоговое бремя будет распределено так, что никто не посмеет сказать, как сегодня: «Бедные платят за богатых». Такие мысли будоражат французские политические умы. Что в реальном сухом остатке?
Будущему президенту, кто бы им ни стал, неизбежно придется существенно поднять налог на «большие состояния». И как это сделать, чтобы не вытолкнуть супербогачей за границу, в налоговые райские кущи? Активизация борьбы с офшорами, вероятнее всего, поможет решить эту проблему. Но именно этого-то и опасаются сегодняшние французские богатеи: на них ляжет финансовая ответственность за развитие страны, за его темпы.
Впрочем, может быть, разборка властей с профсоюзами затянется до такой степени, что в стране удастся сохранить статус-кво? Вряд ли. Причин тому много, но главная из них — это растущая маргинализация населения. Прежде всего жителей окраин мегаполисов, превратившихся в анклавы нацменьшинств.
Разрекламированная политика европейской толерантности трещит по швам. Ангела Меркель уже нашла смелость в этом публично признаться, а Николя Саркози еще молчит. Может, потому, что он сам потомок иммигрантов, в отличие от дочки пастора из Гамбурга. Так или иначе, девиз, с которым выживали во Франции восточноевропейские беженцы — «Либерте. Эгалите. Карт д`идантите» («Свобода. Равенство. Вид на жительство») — сегодня для алжирцев, марокканцев и прочих сенегальцев во Франции совершенно неактуален. Дело в том, что формально они стопроцентные потомки галлов, но таковыми коренными французами вовсе не воспринимаемые.
Как показывают социологические исследования, французу афроарабского происхождения в 15 раз сложнее устроиться на работу, чем французу-европейцу. При том что общий уровень безработицы среди молодежи доходит до 23 процентов, а 40 процентов всех безработных не имеют никакой квалификации. Можно без труда представить себе, что на бирже труда молодые иммигранты самые частые гости. Только по официальным данным, 28 процентов юношей и девушек с городских окраин не имеют работы, но цифры эти явно занижены.
«Главное для иммигрантов — это молчать, — рассказывал мне мой давний приятель из министерства внутренних дел Пятой республики. — Их спрашивают: «Откуда приехали?» Они не понимают. Им говорят: «Каким языком владеете?» Они не понимают... Куда их высылать, где их дом, французские власти не знают. Так и существуют за казенный счет, пока у них не начинают рождаться дети. Французские власти спохватываются, а сделать уже ничего нельзя. Не говоря о том, чтобы выслать. Так и растет население Франции».
Мой друг попросил меня не раскрывать его личность. Это нормально, ведь цифры, которыми он поделился со мной, не могут не поражать. Скажем, касательно только наших соотечественников. Каждый год во Франции просят политического убежища 30 тысяч беженцев с Северного Кавказа. Не секрет: абсолютному большинству из них французские власти идут навстречу. И неудивительно, что сегодня лишь в Париже и столичном регионе осело около 30 тысяч чеченцев и ингушей. Что равно населению не самого последнего городка в стране вайнахов. Впрочем, они — лишь малая капля в огромном исламском море, затопившем окраины городов Пятой республики.
«Беры» — так зовут во Франции потомков арабских иммигрантов. Некоторым из них удается получить профессию и даже добиться карьерного роста. Однако совершенное большинство «беров» вовсе и не желает вписываться в традиционное французское общество. Их жизненный маршрут незамысловат: от молодежных банд, пробавляющихся попрошайничеством и мелким воровством, до организованных преступных группировок, участие в которых рано или поздно приводит на тюремную шконку. Неприятие интеграции прикрывается или псевдореволюционной демагогией, или — что теперь гораздо чаще — мусульманским фанатизмом.
...В последние дни большинство нефтеперерабатывающих комбинатов заработало, открылись и бензозаправки. Правда, профсоюзы до конца еще не успокоились и по-прежнему грозят «днями активных действий», когда опять замрут железные дороги и задохнется от пассажиров метро. И полицейские бдительности не теряют. Говорят, что их призвал к этому сам Бернар Скуарчини, патрон внутренних французских спецслужб. Рассказывают, будто особо обученные агенты были заведомо внедрены в колонны наиболее боевитых демонстрантов и сумели лишить эти «адские сотни» их былой ударной силы. Дескать, главных закоперщиков волнений заведомо изолировали «кефы». Они же смогли незаметно выявить в толпе и задержать «без пыли» несколько сотен участников «цветных» банд, приехавших из пригородов в Париж, чтобы громить витрины и жечь машины. И самое опасное для профсоюзов: их службы, традиционно следящие за порядком в рядах манифестантов, пошли на сотрудничество с полицией. Видимо, и сами испугались залетных иммигрантских ватаг. Участие спецслужб в решении социальных конфликтов — это, наверное, еще один важный элемент будущей Шестой республики. Вот такая она, Великая французская эволюция!

Кирилл ПРИВАЛОВ. «Профиль», 1 ноября 2010 года