… о демографической политике Китая

Первое впечатление от улиц любого крупного китайского города: не только старики, но и просто люди зрелые являются меньшинством, стоящим на пороге исчезновения. Как почти всякое первое впечатление, и это обманчиво. Настолько, что на прошлой неделе китайские власти заговорили о ревизии священного правила «одна семья – один ребенок».
Директор Шанхайского городского агентства планирования семьи – в общем-то, далеко не самая значительная должность в многомиллионной иерархии китайских функционеров. Однако заявление, сделанное ею на прошлой неделе, стало сенсацией в западной прессе – вопреки стараниям и ее самой, и более высокопоставленных товарищей. В распространенном официальным агентством Синьхуа повторном заявлении тов. Ци Лингли утверждала, что не сказала ничего нового, но лишь напомнила о давно действующем в Шанхае правиле (принятом в рамках общенационального закона об ограничении рождаемости): если и муж, и жена не имеют родных братьев и сестер, им разрешается завести не одного ребенка, а двух.
Действительно: норма действует в Шанхае с его почти 15-миллионным населением уже как минимум 20 лет, и с этой точки зрения энтузиазм коллег-репортеров начинает казаться не вполне обоснованным. Однако значимым является само публичное напоминание о ней – слишком уж оно похоже на рекламу. И вопреки всем опровержениям, скорее всего, ею и является.
В своем первом выступлении, том самом, которое попыталось опровергнуть Синьхуа, тов. Ци Лингли обнародовала официальные статистические данные: сегодня 21,6% населения вверенного ей мегаполиса старше 60 лет, и к 2020 году его доля вырастет до 34%, что будет означать нечто в КНР доселе совершенно неслыханное – дефицит рабочей силы.
Любая из стран ЕС должна завидовать показателю в 34% черной завистью: Старый Свет стремительно катится к ситуации, когда на одного работающего будут приходиться два пенсионера. В Шанхае пропорция будет обратной – однако ситуация не замерзнет в 2020 году. Более того, едва ли ее смогут переломить не только попытки прорекламировать поблажки в существующих законах, но и ослабление всего закона в целом. Причин две, и на первый взгляд они кажутся взаимоисключающими.
Во-первых, введенные еще в 50-е железной рукой председателя Мао и его клики запреты на рождение второго ребенка (превратившиеся в формальный закон в 1979 году) породили новую культурную традицию. Машина тоталитарной государственной пропаганды оказалась эффективной. За без малого 30 лет выросло и успело миновать половину детородного возраста целое поколение, действительно полагающее, что, как гласит официальный лозунг, «один ребенок, и чем позже, тем лучше, – это правильно». Хотя иностранная пресса, описывая действующую систему ограничений рождаемости, традиционно применяет к ней прилагательное «ненавистная», опросы общественного мнения показывают, что три четверти китайцев согласны с ее результатами. (Другое дело, что она является бесспорно аморальной: более грубое вторжение государственной репрессивной машины в самые интимные моменты частной жизни людей – включающее в себя не только денежные штрафы, но и принудительные аборты на 8-м месяце – наверное, и придумать невозможно. Так что, соглашаясь с результатом – предотвращение 250 миллионов рождений только в 80-е и 90-е, – китайцы едва ли согласны с методами. Впрочем, такого рода вопросы в ходе социологических исследований в КНР не задаются.)
Во-вторых, Китай без всяких кавычек сумел стать чемпионом модернизации общества и экономики: из глубоко сельскохозяйственной и сельской страны он продолжает превращаться во все более городское, урбанизированное общество. Тот же Шанхай и другие крупные города страны, по большому счету, мало чем отличаются по стилю, ритму и укладу жизни от Нью-Йорка, Мехико, Рима или, скажем, Москвы. Обязательные поправки на бедность и местный колорит не меняют главного: системы индивидуалистических ценностей городских жителей, которая оказывается сильнее пятитысячелетних патриархально-коллективистских традиций. Молодые горожане в Китае, как и их сверстники в Европе и Америке, ориентированы на получение качественного образования и доходной профессии, обеспечивающей карьерный рост и растущий уровень благосостояния. Это диктует и поведенческий стереотип – школа – университет - первое место работы - повышение квалификации - второе место работы... В рамках этой, классической для Запада схемы, семьи создаются ближе к 30 или еще позднее, а возраст первых родов сдвигается в туманную область «тем, кому за 30».
Результатом совместного действия этих двух факторов и продолжающегося экономического и социального развития неизбежно станет все более заметное сближение демографической структуры населения КНР и стран «золотого миллиарда». Это означает появление многочисленного «седого» населения. Уже сегодня в Шанхае средняя продолжительность жизни составляет вполне европейские 77 лет, и постепенно к этому показателю подтянется вся страна. Хотя рождаемость в последние 20 лет опять же вполне по-европейски упала ниже уровня самовоспроизводства (2 ребенка у одной женщины), рост населения продолжится – но уже не за счет притока молодежи, а за счет замедления оттока стариков.
Такое положение вещей может стать почти катастрофой для действующей в Китае экономической модели – производство продукции, очень дешевой из-за многочисленности (и, следовательно, дешевизны) рабочих рук.
Апологетам страшных теорий о том, что китайцы вот-вот заполонят весь мир (и, само собой, съедят все продовольствие), следует съездить в Шанхай и там прогуляться по Нанцинь-донглу, знаменитой некогда Нанкин-стрит, и сегодня остающейся главной улицей города. И, увидев там множество улыбчивых молодых людей, мысленно проредить толпу вдвое.

Александр ДЫМЕЛИН. «Русская Германия», 3 августа 2009 года