… о российской модели рынка труда и специфике российской безработицы

Безработица и неполная занятость нарастают, хотя пока еще далеки от пиковых отметок кризиса 1990-х

Число безработных в феврале выросло на 300 тыс. человек до 6,4 млн., или 8,5% экономически активного населения. По отношению к докризисному минимуму этого показателя в мае прошлого года безработица выросла уже на 2,3 млн. человек. Быстро растет и число граждан, зарегистрировавшихся на бирже труда, — таковых на середину марта насчитывалось уже 2,1 миллиона. Появились прогнозы об увеличении этой армии незанятых к концу года до 4 млн. человек.
Последняя росстатовская сводка уже опережает уточненный годовой прогноз безработицы, который в качестве ожидаемой планки выставлял цифру в 6 млн. человек. Независимые прогнозы гораздо более свирепы. Первый заместитель руководителя фракции «Справедливая Россия» в Госдуме Оксана Дмитриева считает, что на пике кризиса в России могут остаться без работы 7–7,5 млн. человек, или порядка 10% экономически активного населения (ЭАН).
Наблюдается существенный прирост неполной занятости в самых разнообразных формах. По состоянию на декабрь в режиме неполного рабочего времени было занято 595 тыс. человек, в вынужденные отпуска отправлено 451 тыс. человек, в отпуска по собственному желанию — 1 млн. 580 тыс. человек. В сумме неполная занятость охватывает уже свыше 15% рабочей силы, это довольно много, фактически это откат к ситуации на рынке труда 2000–2001 годов. И это при том, что власти всех уровней с началом кризиса резко ужесточили контроль за соблюдением трудового законодательства, по крайней мере в тех секторах экономики, до которых они дотягиваются. «Однако предприятия не остаются пассивными. Они тоже изобретают и действуют, — говорит Ростислав Капелюшников, заместитель директора Центра трудовых исследований ГУ—ВШЭ. — В частности, в условиях кризиса широкое развитие получила такая форма увольнения, как увольнение по соглашению сторон, которая практически не практиковалась в девяностые годы. И, скажем, в декабре примерно 15 процентов всех выбытий осуществлялось в форме увольнения по соглашению сторон. Конечно, по масштабам неполной занятости мы еще далеки от худших уровней девяностых, когда в вынужденных отпусках находилось 6–7 миллионов человек и 5–7 миллионов в течение года переводились на неполное рабочее время».
Появились и совсем уж мрачные прогнозы, предрекающие скачок безработицы до 15% экономически активного населения. Однако специалисты считают его пока лишенным оснований. «Оценка в 15 процентов предполагает, что безработица должна вырасти примерно на 10 процентных пунктов, значит, занятость должна сократиться как минимум примерно на 15 процентных пунктов, потому что многие занятые, лишившиеся работы, будут уходить в экономическую неактивность, — рассуждает Ростислав Капелюшников. — Если мы принимаем консенсус прогноз снижения ВВП в 2009 году на 5 процентов, это предполагает эластичность занятости по выпуску 300 процентов. Такого в природе не бывает. Для того чтобы достичь планки безработицы 15 процентов, пятипроцентного спада будет недостаточно. Потребуется гораздо более сильный экономический спад».
Страх безработицы будет работать как самонесбывающийся прогноз. Чем сильнее будет этот страх, тем медленнее будет расти безработица, как это было в 1990?е годы. Ключевой фактор — как быстро соискатели рабочих мест будут готовы снижать свои запросы по заработной плате. Этот процесс, судя по данным соответствующих агентств, идет очень быстро.
При подготовке статьи были использованы материалы доклада Р. И. Капелюшникова «Конец российской модели рынка труда?» на семинаре ЛИРТ ГУ—ВШЭ 17 марта 2009 года.

Александр ИВАНТЕР, заместитель главного редактора журнала «Эксперт». «Эксперт», 23 марта 2009 года

Куда страшнее безработицы хроническая неспособность нашей экономики генерировать достаточное для большой страны число квалифицированных рабочих мест

Текущие и системные проблемы российского рынка труда с «Экспертом» согласился обсудить Владимир Гимпельсон, директор Центра трудовых исследований Высшей школы экономики.
— Владимир Ефимович, насколько остра, на ваш взгляд, сегодня проблема безработицы?
— Если отталкиваться от общих показателей по стране, то пока ситуация не является угрожающей. Надо крайне аккуратно использовать и трактовать данные Росстата по безработице. Относительно надежными являются оценки по результатам квартальных обследований занятости населения. Последняя «жесткая» цифра (то есть непосредственно полученная из обследования), имеющаяся в нашем распоряжении, — это данные за ноябрь прошлого года, которые дают 5,3 миллиона безработных, или 7 процентов экономически активного населения. Все месячные цифры, которые находятся между точками квартальных замеров, а тем более значения «хвоста» (то есть за месяцы после последнего замера) не слишком надежны, они получаются расчетным путем, методами экстраполяции, и впоследствии уточняются по результатам очередных квартальных обследований. Поэтому к последним оценкам Росстата за февраль — 6,4 миллиона человек общей безработицы, или 8,5 процента экономически активного населения, — я бы относился с большой осторожностью. Это скорее ожидание, нежели оценка реальной ситуации. Реальная же оценка безработицы за февраль по результатам выборочного обследования по методологии Международной организации труда будет готова и обнародована лишь ближе к маю.
Но даже если имеющиеся сегодня в нашем распоряжении расчетные оценки Росстата окажутся близки к истинным, это все еще почти в два раза меньше пикового уровня безработицы, зафиксированного сразу после кризиса 1998 года: в первом квартале 1999?го было 10,4 миллиона безработных, 14,6 процента экономически активного населения.
— Но вы же не станете спорить с тем, что безработица с начала кризиса быстро увеличивается? Ведь об этом однозначно свидетельствуют данные, регистрируемые службами занятости. Здесь данные фиксируются даже не помесячно, а подекадно. Последняя цифра, названная главой Минздравсоцразвития Татьяной Голиковой в прошлую пятницу, — 2,132 миллиона человек. Это означает, что количество зарегистрированных безработных с начала октября, за неполные полгода, увеличилось на 700 тысяч человек.
— Да, рост регистрируемой безработицы идет весьма энергично. Но это не только следствие кризиса — тут примешивается целый ряд обстоятельств. Во-первых, безработица подвержена серьезному влиянию сезонного фактора, в зимние месяцы она выше. Во-вторых, действует эффект пособия. Пособие по безработице с января подняли до 4900 рублей в месяц, на самом деле это примерно половина среднемесячной зарплаты почти для 40 процентов россиян. Это правильная мера, но она имеет свою цену, которая может быть особенно велика в депрессивных регионах, где коэффициент замещения (соотношение между средним пособием и средней зарплатой) выше. Следовательно, заботясь о безработных, мы таким образом стимулируем вымывание в безработицу низкооплачиваемых рабочих мест, прежде всего в легкой промышленности и сельском хозяйстве, а также в бюджетном секторе. С точки зрения эффективности экономики в целом это, возможно, даже и неплохо, поскольку будет стимулировать реструктуризацию. Но подобный эффект пособия возможен и в отсутствие кризиса. Регистрируемая безработица всегда в значительной мере является рукотворным феноменом, поскольку сильно зависит от финансовой и организационной мощности государственных служб занятости. Когда возможности служб занятости расширяются, регистрируемая безработица растет, что бы ни происходило на рынке труда. Когда эти возможности сужаются, регистрируемая безработица падает, что бы ни происходило на рынке труда. Кстати, предыдущий пик регистрируемой занятости в 2,251 миллиона человек (заметим, это все еще выше, чем сегодняшняя цифра) был достигнут в феврале 2005 года, в разгар экономического бума, когда проблема безработицы в общественном пространстве вообще никак не обсуждалась.
Вообще надо сказать, что безработица — это лишь некая вершина айсберга, одна из многих характеристик рынка труда, возможно, самая «звонкая» для политиков и журналистов, но зачастую далеко не самая серьезная. Степень остроты проблемы безработицы в существенной степени зависит от форм, в которой она проявляется: краткосрочная она или хроническая, каковы показатели входа в нее и выхода из нее, какие профессии и слои населения она охватывает прежде всего. В этом смысле гораздо важнее следить за динамикой и структурой занятости, в каком количестве и какие рабочие места создает или не создает экономика. Недаром за рубежом политики озабочены прежде всего не безработицей, а проблемой job growth, создания рабочих мест. В этом смысле безработица зачастую является лишь следствием того, что спрос на труд вял и экономика не создает рабочие места. Это же, в свою очередь, может зависеть от слабости совокупного спроса в экономике или от недружелюбности институциональной среды.
— Создает ли — или хотя бы создавала ли до кризиса — рабочие места наша экономика?
— Да, создавала, но давайте разбираться, какие и в каких «кусках» экономики. Общая занятость, судя по балансу труда, рассчитываемому все тем же Росстатом, за период постдефолтного роста 1999–2007 годов (итоги 2008 года по общей занятости пока не подведены) выросла на 3,9 миллиона человек. Однако число занятых в корпоративном секторе, то есть в юридических лицах всевозможных размеров и родов деятельности (то, что в статистике труда именуют полным кругом предприятий и организаций), за этот же период уменьшилось на 2,8 миллиона человек. А в ядре корпоративного сектора, на крупных и средних предприятиях, занятость сократилась еще сильнее — на 4,3 миллиона человек. Таким образом, общий прирост занятости в годы подъема обеспечивался исключительно рабочими местами в некорпоративном секторе. Это предприятия без образования юрлица (ПБОЮЛ) и занятые в них, индивидуальные предприниматели, самозанятые всех мастей — свободные художники, журналисты-фрилансеры, таксисты-бомбилы, ремонтеры квартир, частные уборщицы и няни — это в городе; ну а на селе и в городских «низах» — миллионы людей, занятых в личных подсобных хозяйствах, на своих огородиках и дачах. Понятно, что нормы госрегулирования, включая Трудовой кодекс, имеют крайне слабое отношение к этому анклаву неформальной экономики, он в наибольшей степени гибок и адаптивен к внешним шокам — будь то конъюнктурный рост или спад.
Общее число занятых в некорпоративном секторе российской экономики за годы подъема (1999–2007) увеличилось более чем в полтора раза — с 12,3 до 19 миллионов человек (многие из них мигранты), а их доля в общей занятости увеличилась с 19,3 до 28,1 процента. Это существенно превышает относительные размеры сектора неформальной занятости в США, Западной Европе и Японии.
Понятно, что некорпоративный сектор, при всем уважении к его труженикам, отстает от остальной экономики по производительности труда, по доступу к кредитным ресурсам, по совокупной эффективности, и вряд ли он способен определять конкурентные преимущества страны в глобальном масштабе.
Когда ВВП растет почти в два раза и за это время основные производители ВВП сбрасывают 8–10 процентов рабочих мест, по-моему, это сигнал системного неблагополучия в экономике. С одной стороны, казалось бы, все замечательно: значит, идет рост производительности труда. Но посмотрите на отраслевую структуру занятости, и вы схватитесь за голову. Чего стоит хотя бы чрезвычайно раздутый, неэффективный бюджетный сектор. Вы, скажем, что-нибудь знаете про успехи образования в Республике Бурятия, Республике Тыва, Республике Калмыкия? Вы что-нибудь слышали о том, что самые блестящие студенты в России выпестованы там? Я, например, не слышал. А в этих республиках в образовании работает каждый пятый-шестой занятый.
Ну а если взять сырьевой хребет нашей экономики, нефтегазовую и прочие добывающие отрасли промышленности, то все они капиталоемкие, но не трудоемкие. Они наращивают выпуск и добычу за счет роста фондовооруженности труда и почти не создают новых рабочих мест. Сырьевой сектор не в состоянии обеспечить работой всех наших граждан. Мы не Кувейт и не Катар, где горстка местного населения может ничего не делать, жить на ренту и поручать всю черную работу индийцам и пакистанцам — нас слишком много для такой «райской» жизни.
— Как реагирует на кризис занятость в корпоративном секторе?
— Очень болезненно. Ситуацию в секторе малых предприятий мы в силу больших лагов статистики не можем знать, а вот ядро корпоративного сектора — крупные и средние предприятия — быстро сбрасывает рабочие места. Только что Росстат обнародовал отчетные цифры занятости на крупных и средних предприятиях за январь — это 36,3 миллиона человек против 36,8 миллиона месяцем ранее. Вы только вдумайтесь: за один месяц предприятия сократили пятьсот тысяч рабочих мест! Для сравнения: за весь 2008 год число занятых на крупных и средних предприятиях сократилось на 700 тысяч человек, а тут полмиллиона всего за месяц.
Причем надо иметь в виду, что ушедшие из корпоративного сектора работники, как показывает опыт кризиса девяностых годов, имеют тенденцию уже не возвращаться туда на стадии подъема. Сказывается и деквалификация, и некий психологический надлом, потеря привычки жить и трудиться в более напряженном, систематическом графике, свойственном большим предприятиям.
Плюс к этому каждый год мы имеем многосоттысячную армию выпускников школ и вузов, которые оказываются перед закрывающимися дверьми корпоративного сектора и волей-неволей пополняют ряды неформального сектора экономики.
— Резерв роста безработицы не только занятые, теряющие рабочие места, но и люди, именуемые в статистике труда неактивными: неработающие домохозяйки, трудоспособные пенсионеры, студенты, которые ввиду ухудшения экономических условий своей жизни могут выйти на рынок труда. Могли бы вы сделать какие-то количественные оценки этого «навеса» над рынком труда?
— Действительно, определенный навес существует, но оценить его сейчас пока нет никакой возможности. Помимо перечисленных вами категорий людей есть еще одна — так называемые discouraged workers, отчаявшиеся найти работу безработные, свернувшие ее поиск. В принципе ничто не мешает им начать поиск вновь. Если, например, доходов других членов их семей окажется недостаточно. Поэтому они также являются потенциальной, хотя и не очень мобильной частью экономически неактивного населения.
Вообще говоря, в перетоке людей между занятыми, безработными и неактивными существует ярко выраженная страновая специфика. Например, в Японии среди женщин крайне мало безработных. У японских женщин обмен осуществляется, как правило, между занятостью и неактивностью, то есть потерявшая работу женщина не ищет новую работу, а становится домохозяйкой.
Подобно японским женщинам, так ведут себя повсюду мигранты. Они увеличивают занятость, но, теряя работу, не уходят в безработицу, а возвращаются домой, тем самым экспортируя безработицу на родину.
Есть работы по Швейцарии, которые пытались объяснить феномен крайней стабильности числа безработных в этой стране за долгое время. Оказалось, что в момент экономических затруднений сначала рынок труда покидают мигранты, потом уходят женщины: первые — к себе на родину, вторые — заниматься домашним хозяйством. В результате рост числа безработных сдерживается. В периоды роста сначала женщины возвращаются на работу, потом — гастарбайтеры. Правда, с мигрантами дело обстоит сложнее, их уход с рынка труда помогает сдерживанию безработицы лишь в том случае, если они замещают местных работников. Очень часто они дополняют — и тогда их уход может вести и к росту безработицы. Здесь нужна предельная аккуратность.
Если мы посмотрим на российскую ситуацию, то весьма любопытный феномен заключается в том, что в девяностые годы заметно уменьшился удельный вес работающих молодых женщин (20–30 лет), и в двухтысячные годы, когда спад сменился ростом, они не вернулись на рынок труда. А вот люди старших возрастов, особенно раннепенсионных (60–65 лет для мужчин и 55–60 лет для женщин) резко нарастили свое участие в занятости в годы подъема. Однако сейчас, в новом кризисном эпизоде, они первыми могут уйти с рынка. Особенно при повышении пенсий.
— Какие решения федеральных и региональных органов власти в области занятости вы бы приветствовали?
— Это длинный и непростой разговор. Отмечу лишь, что государство должно определиться со своими приоритетами. Пока что на рынке труда проводится двойственная, крайне противоречивая политика. То, что делают власти, может, как-то и сдерживает рост безработицы, но точно не стимулирует занятость. Власти, напуганные страхами социальных последствий кризиса (притом чаще всего мнимыми), всячески усиливают инфорсмент трудового законодательства, которое по букве своей очень жесткое, используя очень сильные инструменты. Например, предприятия обязываются в десятидневный срок сообщать о вынужденных увольнениях: будешь задерживать выплаты зарплат — прокурора на тебя напустим. Со всеми вытекающими последствиями. В результате предприятия имеют крайне ограниченные возможности адаптации к кризису как с точки зрения занятости, так и с точки зрения заработной платы и регулирования рабочего времени — двух главных механизмов адаптации рынка труда к кризису девяностых годов. Итогом — когда нельзя ничего! — могут стать банкротства. Но и в такой ситуации у предприятий остается выход — неподконтрольное государству постепенное выталкивание людей через стимулирование добровольных увольнений и замораживание найма. Предприятия все равно добьются своего, но какова будет итоговая цена такой политики — неясно. Впрочем, ясно: тоже высокой. К тому же очевидно, что, если никак нельзя оптимизировать трудовые издержки в условиях спада, лучше не наращивать занятость в условиях подъема (именно об этом мы говорили выше). Но это прямой путь к хроническому кризису на рынке труда и к дальнейшей деформализации занятости. Возможный ориентир — рынок труда в Латинской Америке.
Другое дело, что в этом «ничего нельзя» я вижу определенное основание для оптимизма. Потому что так долго продолжаться не может. В какой-то момент государство поймет, что борьба с безработицей — это прежде всего борьба за создание миллионов новых рабочих мест. Создать их сможет только частный сектор, когда увидит перед собой понятную перспективу, дружественные бизнесу государство и институты. Все остальное — пособия, защита рабочих мест, программы переподготовки — крайне важно в общем комплексе мер, но не заменит людям работу. Поэтому я уверен, что большой разговор на тему о том, как стимулировать создание рабочих мест, нам всем еще предстоит. Так или иначе, этот выбор — бороться с виртуальной безработицей или бороться за реальную занятость — не за горами.

Александр ИВАНТЕР, заместитель главного редактора журнала «Эксперт». «Эксперт», 23 марта 2009 года